Мирослав Немиров - А. С. Тер-Оганян: Жизнь, Судьба и контемпорари-арт
И в результате этой операции переноса, этого изменения контекста, они, эти вещи прежде никакого отношения к искусству не имевшие, теперь это отношение приобретают: автоматически становятся произведением искусства: приобретают новые значения и смыслы, коннотации, и начинают являть нечто новое, иное, по сравнению с тем, что они являют из себя в свой обычной утилитарной функции. Тот же писсуар, или дюшановская же «Сушилка для бутылок», становящаяся вдруг весьма зловещим объектом; и т. д.
С Дюшана, в общем, и можно отсчитывать начало «концептуального искусства», искусства, оперирующего прежде всего со смыслами, а не с формами. Искусство, один из главных принципов которого — не нужно ничего изображать, рисовать, красить, лепить, достаточно увидеть нечто — и показать другим, чтобы те тоже увидели.
И вот: Оганян произвел обратную операцию. Взял предмет из музея — дюшановский «Фонтан» — и перенес его в бытовую среду.
Вернул обратно.
Поместил его снова в сортир: не фонтан это! Писсуар! В него нужно ссать! (Более того: для пущей функциональности выставленного писсуара, пришедших на выставку специально поили не чем-нибудь, а именно пивом, а дверь в галерейный сортир была специально заколочена, — то есть, волей-неволей, люди вынуждены были использовать писсуар по его назначению). То есть, это была еще одна из акций Оганяна в его деятельности по развенчанию авангардизма, его норм и правил, догм и ценностей.
***
Я ему потом говорил:
— Вообще-то, можно было бы это сделать и еще радикальней: просто пойти в настоящий публичный туалет — привокзальный, например, да рядом с писсуаром приклеить бумажечку: «не фонтан».
— Ну, это уже был бы чистый концептуализм, — сказал Оганян. — А у меня все-таки материальный объект, сделанный руками.
Немиров, Мирослав
Автор этих строк. Поздней осенью 1987 года я обитаю в Ростове-на-Дону и, являясь деятелем ростовской рок-лаборатории, занимаюсь организацией грандиозного всесоюзного фестиваля панк-рок-музыки в ростовском ДК «Химик».
Где-то числа 11 декабря в рок-лабораторию (она тогда располагалась в театре им. Горького — огромном идиотском стеклянно-бетонном здании в форме — трактора: образец конструктивизма двадцатых годов) приходит неизвестный молодой человек кавказской наружности, являющийся худым, небритым так, что щетина начинается прямо от глаз, лицом черным, как обугленным, и глазами большой величины, которые пылают черным огнем безумия. Потирая руки, и переминаясь с ноги на ногу, подобно коньку-горбунку, он сообщает:
— Так и так, — говорит он. — Я художник, меня зовут Авдей Тер-Оганян. Я хочу оформить ваш рок-фестиваль. — Вообще-то, — говорит он, — я к вашему року безразличен. Я люблю джаз, а рок — это, по-моему, слишком уж скучно и однообразно. Но помочь вам — помогу: почему бы не помочь хорошим людям? Работать буду бесплатно, но мне нужны материалы.
Я в ростовской рок-лаборатории выполнял функции администратора, и был деловой настолько, что аж сам себе удивлялся. Записную книжку имел! — этакий гроссбух, «ежедневник», в котором на неделю вперед по часам было расписано, куда идти, кого найти, с кем договориться, кому про что не забыть напомнить. И я достал этот свой гроссбух, и ручку, и стал глядеть на Авдея суровым взглядом, сев этак нога на ногу, так, что аж самому смешно стало
— Ну?
— Ну, — смущается тот, — ткань. Знаешь, есть такая бязь, белая, дешевая, рубля полтора метр. Правда в магазинах ее обычно нет, так что придется договариваться со швейной фабрикой…
— Сколько?
— Ну, сколько сможете достать. Чем больше, тем лучше. Хотя бы… Ну, хотя бы метров шестьсот.
— Сколько? — мне показалось, что я ослышался.
— Хотя бы метров шестьсот, — подтвердил Авдей и посмотрел на меня простодушным взглядом дикого горца. — Это как минимум. А иначе ничего не выйдет. Вам ведь не КВН нужен?
Я спросил электрика Петрова:
Ты зачем надел на шею провод?
Ничего Петров не отвечал,
Только ветер посиневший труп его качал, —
вспомнилось мне народное стихотворение, сочиненное Олегом Григорьевым. Я поступил как этот электрик Петров: ничего не ответил, а только покачал головой и принялся писать дальше.
— Хорошо и цветную, — продолжал Авдей. — Синюю, желтую, красную, черную, — только однотонную, метров по 200 каждого цвета. Еще, конечно, краска: анилин — обязательно, тушь, гуашь, нитрокраску, водоэмульсионку — тоже не помешает. Всех цветов, какие найдете, но лучше чистых, ярких — синий, красный, желтый, оранжевый. Литров по пятнадцать каждого цвета. Белила — литров 30. Клей. Пылесос с насадкой, а лучше — штуки три — я ведь работать не один буду. Картон. Фанеру. Знаешь, бывают такие листы, метра три на полтора — вот штук пятнадцать. Людей для подсобных работ — таскать, кроить, клеить, красить, пилить, прибивать, за сигаретами бегать — человек пятнадцать на три дня.
Я уже ничего не говорил, только смотрел, стремясь при этом, чтобы взгляд мой выражал то, что словесно можно было бы обозначить как «ну-ну».
Авдей этого замечать не желал.
— Да! — продолжал он, — еще нужно будет договориться с табачной фабрикой (или с кондитерской, или со швейной), чтоб набрать у них всякие обрезки бумаги, отходы, картонные ящики пустые, железяки всяческие — но только нужно, чтобы много. Грузовиков шесть.
— Да мусор-то зачем? — наконец не выдержал я.
— Как? — изумился Авдей. — Как «зачем»? Ведь у вас же рок! А рок — это же скандал, изначально, по определению, иначе на фи он вообще нужен? Ну и представь: приходят люди на концерт в ДК, а там лестницы мраморные, диваны кожаные, хрустальные люстры, все блестит и сверкает, чистота и стерильность как в хорошем заграничном сортире. Ну и результат: все сразу сжимаются, надувают важно щеки и заняты теперь только одним: изо всех сил стараются не дай бог не показать другим таким же несчастным, что они недостаточно знают правила этикета и благопристойности. Походят так важно по фойе, потом идут в зал, там чинно сидят, интеллигентно хлопают, потихоньку зевают… Вы разве этого хотите? Нет? Значит, нужно слегка испортить помещение, разрушить его благопристойность. Завалить, например горами мусора — так, чтобы народ ходил по колено в бумажках, обрывках и т. д. Это будет сразу выбивать из привычной колеи. К тому же это и чисто пластически очень интересно будет смотреться: пришли всякие девчонки, нарядные, умытые, с глазками, с прическами, на шпильках — и лазят по горам мусора, завалом битой арматуры, бродят меж куч битых ящиков. А?
Как было не полюбить такого человека?
И я его полюбил, и мы мгновенно сделались дружбанами не разлей вода, и до сих пор пребываем ими, хотя имеем совершенно разные воззрения на искусство и его цели и задачи, и на политическое состояние мира и России в частности, и противоположны религиозны, и вообще.
Хотя ничего из вышеперечисленного я ему не только не предоставил, но даже и не пытался, да и фестиваля никакого не вышло: городскими властями за вот одно только обсуждение такого вот рода предложений и намерений он был, само собой, пресечен в зародыше, не начавшись.
Непонятность
Один из главных пороков его, контемпорари арт. Необходимость каждого произведения сопровождать комментарием, разъясняющим, что это такое и зачем. Ибо без этого комментария человек, забредший на выставку актуального искусства, или прочитавшей об очередной акции в газете — он приходит к выводу, что его просто дурят, выдавая за произведения искусства всякую бессмысленную фигню. И относится к ее авторам — соответственно.
А тем более, они сами, авангардистские авторы, объяснять своих произведений не желают — «и так все очевидно, что там объяснять!», а их критики, которые, вроде бы, должны этим заниматься, тоже ничего не объясняют, а только без конца твердят фамилии Дюшан, Делез, Фуко, Лиотар и проч., а если уж возьмутся объяснять, то на таком диком жаргоне, что —.
Вот я, раз так, и взялся перевести все это на обыкновенный русский язык, понятный любому читателю, например, журнала «Итоги». Чтобы всякий интеллигентный человек относился к указанным произведениям если и без восторга, что его право, но хотя бы понимал, в чем там их суть, и что, собственно, их авторы, это производя, желают сказать.
То есть, выступил в роли скромного популяризатора.
***
Кстати.
Читая выше— и нижеприведенные рассуждения меня о смысле и значении разных и разнообразных произведений новейшего авангардистского искусства, читатель может прийти к выводу, что я, автор, являюсь личностью просто удивительно как сильно понимающим современное искусство, не голова, а дом советов.
Это не так.
Все, выше и ниже написанное, по большей части не сам автор понял своей головой, а, регулярно общаясь с нижеописанными деятелями новейшего искусства, они ему это объяснили.
![Сергей Соболев - Террорист №1 [Окончательная редакция (СИ)]](/uploads/posts/books/113923/113923.jpg)