Иван Аксенов - Готы
— Хули ты делаешь? — возмущался в коридоре. — Там вещи, в тумбочке: шампунь, шмотки какие-то, а ты — ссать туда собирался!
— Ы-ы-ы, — отвечал Бадя, продолжая держать член и не понимая слов взвалившего его к себе на плечи и волочившего в конец коридора Благодатского: в туалет. Приходили: оставлял Бадю покачиваться на белых плитках пола среди двух параллельных рядов царапанных дверей туалетных кабинок: открывал ближайшую. Помогал взобраться на возвышение и направить орган — на дыру втиснутого в покрытый плиткой бетон унитаза: узкого и ржавого изнутри. Придерживал за спину — чтобы не завалился назад и вбок. Видел, как дрожала и не попадала в дыру струя: скользила вбок, на плитку. Почти доставала стену кабинки.
— Ну и свинья же ты, Бадя, — цедил сквозь зубы недовольный происшедшим и происходящим Благодатский и возвращал его в комнату бездвижным, почти уснувшим на ходу телом. Вновь спотыкался о Неумержицкого, укладывал Бадю на матрас: сворачивался калачом и засыпал, словно — не просыпался. Благодатский возвращался к компьютеру и вновь принимался смотреть: случайные куски из порнофильмов, которые включал наугад — в произвольных местах: долго наблюдал сближения тел и слушал приглушенные стоны. За время путешествия в туалет с Бадей — успевал опуститься и отдохнуть его бесполезно поднятый член, сильно вымазав внутреннюю часть трусов липкой слизью, которая не высыхала и почти сразу становилась холодной: неприятно ощущалась при соприкосновении с кожей. Понимал всю бесполезность и глупость того, чем занимался, но — никак не мог оторваться: множество воспоминаний и придуманных сцен появлялось в его голове во время просмотра: неприятные и липкие, как слизь в трусах, физически ощущаемые внутри: словно бы развертывавшиеся и цеплявшиеся за внутренности, — не давали они лечь и уснуть, заставляли смотреть дальше. Смотрел: на напряженные, стреляющие сильными струями органы, на черные густые треугольники переплетенных волос, на блестящие бисерины пота, покрывавшие гладкую кожу. На кривящиеся в оргазмах губы. Вспоминал при этом ту, которой кидал прошлой ночью в окно камнем. Видел ее в тех: различно изгибавшихся и стонавших: закрывал секундно глаза и прислушивался к злому грохоту сердца. Представлял, как она — с другим, или — с другими. Сильнее сжимал зубы, сильнее сдавливал член: просунув руку мимо расстегнутой молнии джинсов и чуть оттянув вниз трусы. Не замечал, как совсем близко подкрадывался рассвет: вместе с легким туманом в голове — появлялся туман за окном, и залезала в форточку утренняя свежесть. Видел за окном — невидимые ночью и всю ночь долбившие в стекло ветви деревьев, близкие невысокие здания других общежитий и корпусов института, видел широкое серое небо. Зевал и понимал, что еще чуть-чуть и — неминуемо кончит. Выключал компьютер, застегивал штаны, прижав член к низу живота резинкой трусов. Шел в туалет. Заходил в ту же кабинку, что и ранее: запирался, хотя и понимал: никто не придет туда в столь ранний час. Приспускал штаны и трусы, трогал твердый, слегка покрасневший член. Сильными быстрыми движениями начинал мастурбировать и закрывал глаза: чтобы ярче представлять себе то, что представляют мастурбируя и — чтобы не видеть грязных стен и луж бледной мочи, вылитых на плитку вокруг дыры унитаза Бадей. Представлял различные сцены из недавно увиденного, опирался спиной — о дверь. Скоро кончал: в дыру унитаза. Тупо таращился на член, выбросивший струю спермы — на ржавчину и чужую мочу и моментально обвисший. Понимал: нужно вытереть, находил неизрасходованный и засунутый кем-то в щель стены — обрывок туалетной бумаги. Оттягивал кожу, промокал оставшуюся на верхней части члена сперму. Стирал ее, выбрасывал в унитаз бумагу и возвращался в комнату: ложился спать и сразу засыпал. Во сне ничего не видел.
Спал до полудня: просыпался, разбуженный Неумержицким.
— Вставай, — говорил он слабым голосом. — Поехали отсюда…
Благодатский открывал глаза, оглядывал комнату: никого кроме них там не оказывалось.
— А я вчера ночью — тумбочку твоего брата спас! В нее — Стасиков друг нассать хотел, проснулся бухой и встал: ссать. Пришлось его в сортир на горбу тащить…
— Сестра милосердия… — чуть кривил усмешкой губы Неумержицкий и подходил к столу: брал кружку, глотал из нее чай. — Вставай, поехали. Мне пива надо выпить…
— Чего у вас там случилось вчера? — спрашивал Благодатский, одеваясь.
— Так, ничего, — отвечал и смотрел при этом — в сторону. — Потом расскажу.
— Ага, — понимал: не хочет рассказывать и не расскажет.
Собирались, уезжали. Дорогой — Благодатский смотрел время, вспоминал про важную контрольную работу по французскому языку. Прикидывал и решал, что успеет приехать к началу пары. Говорил Неумержицкому:
— Не поеду в общагу сейчас. Поеду — в институт.
— Делать нечего? — удивлялся тот: задумчиво смотрел в окно и лил в рот пиво. — Поехали домой. Возьмем еще пива, выспимся. А вечером — на кладбище…
— На кладбище — можно, только у меня сегодня контрольная важная. Нужно съездить.
— Да, ты-то французский учишь… А у нас по английскому такая баба дурная, не хочу ее видеть даже…
Так разговаривали они по дороге в электричке: добирались до станции — с которой приехали. Возле турникетов, требующих билет для прохода — опирались ладонями о стойки и перепрыгивали через турникетную вилку: быстро, старушка-контролер не успевала даже раскрыть рта и только смотрела им вслед.
В метро — проезжали немного вместе и расходились.
Благодатский приезжал на станцию метро «Пушкинская», выходил на улицу и шел к институту. Видел деревья, удивительно пожелтевшие за последнюю ночь, видел серо-голубое небо, которое в любой момент могло избавиться от голубого, сделаться совсем серым и пролиться долгим осенним дождем. Проходил мимо фонтана, мимо лавочек, заполненных бездельными людьми.
— Эй, эй! — звал вдруг его кто-то. Смотрел: на одной из лавочек — сидела знакомая старшекурсница и другая, незнакомая. Подходил, здоровался. Объяснял:
— На контрольную.
— Я тебя — совсем не видела в последнее время! — возмущалась старшекурсница: улыбалась Благодатскому, трогала свои длинные светлые волосы. Знакомила — с подругой.
— Белка, — представлялась подруга.
— Приятно, — кивал Благодатский и разглядывал подругу: почти высокая и одетая в черное, со странными пропорциями тела и смешным носом, стояла она и курила, постоянно поправляя прядь выкрашенных белым и сильно закрученных волос.
— Меня так назвали потому, что — глаза злые, — комментировала Белка свое прозвище и в свою очередь изучала Благодатского: словно оценивала.
— А почему они у тебя злые? — спрашивал.
— Откуда я знаю, почему злые? Характер дурной. И люди вокруг хуевые. Не знаю, короче…
В это время случалось то, о вероятности чего думал Благодатский дорогой: начинался легкий дождь.
— Пойдем с нами, — звала старшекурсница. — Мы в Пушкинский пойдем, в кафе там посидеть. Ты ведь не хочешь идти в институт, не хочешь?
— Не хочу, — соглашался Благодатский и предполагал, что Белка — начинающая готка. Решал пойти с ними, поговорить и выяснить: что и как.
По дороге в Пушкинский кинотеатр — проходили мимо зеленого Пушкина и разглядывали большие яркие прямоугольники подчеркнутых серым капающим небом — анонсов свежих кинокартин. В кинотеатре — проверялись охранником и высоким металлоискателем, поднимались лестницей на второй этаж. Усаживались за столик.
Благодатский не хотел тратить деньги на дорогой и невкусный кофе и не тратил. Сидел и курил рядом с побрякивавшими ложечками и чашечками девками, расспрашивал Белку. Оказывалась — почти готочкой, только слушала — Вилле Вало. Думал: «Ну и хули, сейчас — каждая вторая готка его слушает, да и пацаны некоторые тоже… Что же теперь, не разговаривать с ними, что ли? Она и читает наверняка — Лавкрафта какого-нибудь. Хуйня… Ничего вроде девка, странная только немного. Они у меня все — странные. И глаза правда — злые: маленькие, быстрые. Надо знакомиться с ней поближе: кажется удивительно развратной, люблю таких».
За соседним столиком двое юношей с прыщавыми лицами и в дорогих свитерах — разговаривали о сотовых телефонах.
— У меня теперь — цветной! — говорил один.
— Ну и что, у меня-то все равно — дороже, — отвечал второй.
«Уебки», — ругался про себя Благодатский и слушал рассказ Белки и старшекурсницы про то, как посещали они прошлой неделей — «ХИМ»-парти.
— Мы там так круто оторвались! — хвастала старшекурсница. — Напились немного — текилы, и отрывались!
— Группа крутая играла — АТЗ называется. Это значит: Адские Трубы Зовут. Круто? — спрашивала Белка.
— Очень, — отвечал Благодатский. — Я, правда, как-то больше — по готике, а «ХИМ» — не слишком люблю. Я пацана знаю из группы АТЗ — который поет…
