Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
– И ну поделай, и что это… и ну поделай, и что это… – подмахивала она руке Хвата, – и… что мир изменит… мир изменит… и ну поделай, и что это… и… не гниет… не тлеет… не нагревается… и ну поделай, и что это… и ну поделай… и ну поделай… ну поделааай!!!
– Хуй тебе. – Хват встал с кровати, стянул с рук жирные перчатки, отдернул ширму, за которой прилежно трудилась стенографистка. – Оформишь – сразу ко мне в кабинет!
– И ну поделай! И ну поделай! – металась Петрищева.
Захватив дело и трубку, Хват вышел в коридор подземной тюрьмы, заспешил к лифту, скрипя новыми сапогами. Курносый старшина с автоматом на груди открыл перед ним дверь лифта.
– Минуту! – подбежал к лифту майор Королев с двумя толстенными томами «дела банкиров» под мышкой. – Приветствую, товарищ Хват!
– Здорово, Петь. – Хват протянул ему руку.
Лифт тронулся наверх.
– А в отделе говорят – вы в отпуске! – белозубо улыбнулся майор.
Хват раскурил трубку, устало посмотрел майору в переносицу:
– Баб допрашивать – все равно что из говна пули лепить. Понял?
– Понял, товарищ полковник! – еще белозубей заулыбался майор.
В 16.31 самолет Сталина пересек границу СССР в районе Праги.
Берия раздвинул темно-желтые шелковые шторы на янтарной карте мира, посмотрел:
– Теперь ясно, к кому он летит.
Он вернулся к столу, взял листы хватовских допросов, посмотрел, разорвал и бросил в корзину.
– Может, допросить химиков, patron? – спросил Абакумов. – Не может быть, чтобы о таком уникальном веществе ничего не…
– Прошлогодний снег, – оборвал его Берия.
– Я бы, товарищ Берия, попотрошил Власика, – заворочался широкоплечий Меркулов. – У него рыло в пуху. Он тогда, после убийства Кирова…
– Прошлогодний снег, – проговорил Берия, хрустнул пальцами и выдвинул правый ящик стола. В столе лежал инкрустированный янтарем пистолет с глушителем.
– Кто стреляет по вальдшнепу, который уже пролетел? – спросил Берия и выстрелил в лоб Абакумову.
Князь рухнул на оранжево-палевый ковер. Собиравшийся понюхать кокаину Меркулов замер с раскрытой коробочкой.
– Только очень глупый охотник. – Берия выстрелил ему в правый глаз.
Меркулов навалился грудью на стол. Серебряная коробочка упала на папку дела «Самолет», кокаин высыпался из нее.
Берия послюнил палец, обмакнул в порошок и задумчиво провел им по своей верхней десне.
Два гибких русоволосых стюарда подавали десерт – фрукты в мандариновом желе, когда в салон вошел борткомандир и, приложив руку к сине-белой фуражке, доложил:
– Товарищ Сталин, наш самолет пересек границу СССР и вошел в воздушное пространство Третьего рейха.
– Хорошо, – кивнул Сталин и посмотрел на часы. – Сколько еще?
– Минут сорок, и мы на месте, товарищ Сталин.
Зачерпнув золотой ложечкой желтое желе из хрустальной розетки, Хрущев покосился в иллюминатор:
– Облачно.
– В Праге дождь, товарищ Хрущев, – заметил борткомандир.
– В какой? В Западной или Восточной? – тяжело глянул на него граф.
– В… обеих, товарищ Хрущев, – серьезно ответил пилот.
– Не может быть. Это провокация, – покачал головой жующий граф.
Борткомандир непонимающе стоял посередине салона.
– Вы свободны, – улыбнулся Сталин.
Пилот и стюарды вышли.
– Пап, а в Праге стену когда построили? – спросил Василий.
– Сразу после войны, дубина, – томно потянулся Яков.
– Через трое суток после завершения Потсдамской конференции были заложены первых два камня, – ответил Сталин.
– А почему – два?
– Потому что Пражская стена строилась взаимными усилиями двух держав-победителей: СССР и Германии. Один кирпич положил фон Риббентроп, другой – Молотов.
– А зачем стену делать обязательно через Прагу? – заговорила Веста, натягивая мохеровую «трубу» на левретку. – Сделали бы чуть подальше. Там же родственники, друзья. И вдруг – живут в разных городах. Если б Москву перегородить по Красной площади, это значит – я в Восточной Москве останусь, а Машка Жукова и Натали Малиновская – в Западной. Ужас. Зачем обязательно через Прагу?
– Так войска остановились, stupid girl, – зевнул Яков.
– Что у тебя по истории СССР, Василий? – спросил Хрущев.
– Четыре, граф. Просто… у нас учитель странный какой-то. Интроверт.
– Не клевещи на Сергея Арнольдовича, – с укором заметила Аллилуева. – Он замечательный педагог.
– Учителей-интровертов наш народ давно уже превратил в лагерную пыль, – произнес Сталин. – А историю своей родины надо знать.
Через сорок минут самолет пошел на посадку и после долгого планирования над Баварскими Альпами приземлился на личном аэродроме Гитлера близ Берхтесгадена.
Этот просторный, почти всегда пустой аэродром был обустроен в Альпах после произведенного здесь подземного атомного взрыва, расчистившего древние горы.
Длинное, непривычно ровное поле аэродрома напоминало застывшее горное озеро и упиралось в гранитное лицо Гитлера, вырубленное из целой горы усилиями Арно Брекера и шести тысяч франко-английских заключенных.
Умно-сосредоточенное лицо с высоким лбом, горбатым прусским носом, маленьким упрямым подбородком и красивыми властными губами со спокойной величавостью исполина смотрело на жужжащее белое насекомое, подползающее к нему по посадочной полосе.
Турбины остановились, подъехал трап.
– Grüss Gott, Deutschland, – встал с кресла и захрустел пальцами Хрущев.
– Ой, как здесь капитально! – посмотрела в иллюминатор Веста. – Буду на горных лыжах кататься.
– На саночках с мамочкой… – пробормотал Василий, собирая леденцы, выпавшие из коробки ему на колени. – Яш, дай закурить.
– Хуй тебе, – прошептал одними губами Яков, надевая поданный стюардом пиджак.
– Распорядись насчет экипажа, – кивнул Хрущеву Сталин и первым направился к выходу.
Свежий горный ветер приятно охладил его лицо. Сталин шагнул на резиновую площадку трапа и с удовольствием вдохнул полной грудью. Внизу вождя Страны Советов ждали худой, подтянутый Мартин Борман, полноватый, коренастый фон Риббентроп и ничем не примечательный командующий лейбштандартом СС «Адольф Гитлер» Зепп Дитрих.
Надежда встала рядом с супругом, и они, не торопясь, спустились по трапу.
– Guten Tag, Herrschaften! – громко приветствовал встречающих Сталин и уверенно ступил на немецкую землю.
– Herr Gensek! Ich darf Sie im Namen der Regierung des Dritten Reiches willkommen heissen! – прохрипел лиловощекий фон Риббентроп, и начались рукопожатия.
Хрущев и дети Сталина присоединились к церемонии. Военный оркестр заиграл гимн Советского Союза, все на время замерли; затем Сталин с Риббентропом двинулись вдоль шеренги эсэсовского почетного караула.
В лайнере тем временем ниндзя, Аджуба и Сисул быстро и профессионально удавили экипаж самолета.
Подъехали четыре темно-синих «Хорьха». В первом разместились Сталин с супругой и фон Риббентроп, во втором Хрущев с Борманом, в третьем дети Сталина с Зеппом Дитрихом, в четвертом четверо ниндзя, колонна с золотым шприцем, Сисул и Аджуба, поранивший себе руку брошью задушенного стюарда. Два черных «Мерседеса» охраны выехали из-под подбородка каменного Гитлера, и эскорт тронулся.
Дорога на Оберзальцберг плавно вилась серпантином вкруг одной горы, затем другой, забираясь выше и выше. Наверху было облачно, туманно и лежал чистый снег. Густой ельник обступал серпантин, местами наползали желтовато-серые скалы, разверзающиеся пропастями, с мелькающей далеко внизу светлой и темной зеленью лугов и предгорий.
Вскоре эскорт въехал на просторное плато, большую часть которого занимала сумрачная громада «Бергхофа» – замка рейхсканцлера Третьего рейха Адольфа Гитлера.
Выстроенный по проекту Шпеера в стиле неоготики, замок потрясал своим нечеловеческим размахом и удивительной архитектурой: словно кусок чудовищных сот соорудили здесь невиданные огромные пчелы и, не наполнив их небесным медом, в испуге покинули навсегда, уступив во владение одному из самых великих и необычных людей Земли.
Машины въехали в раскрывшиеся позолоченные ворота замка, обогнули громадный фонтан, изображающий борьбу титанов с богами, и остановились возле широкой мраморной лестницы парадного входа. Черные эсэсовцы отворили дубовые готические двери, и по серо-голубому мрамору сошел вниз Адольф Гитлер.
Высокий, худощавый, он был похож лицом на свое каменное изваяние в Берхтесгадене. Длинные прямые волосы пепельного цвета доходили рейхсканцлеру до узких плеч. На нем был темно-синий френч, переходящий в узкие галифе с высокими сапогами.
– Mein herzlicher Freund! – произнес Гитлер мягким низким голосом, и его большие нервно-бледные руки пианиста сомкнулись вокруг смуглой руки Сталина.
– Mein teurer Freund! – Сталин накрыл ладони Гитлера своей левой рукой.
Они молча смотрели в глаза друг другу. Гитлер был голубоглазым. Карие глаза Сталина здесь, в высокогорье Альп, слегка посветлели.
– Йа очшень рат! – произнес Гитлер и улыбнулся своей неуловимой магической улыбкой.
