Габриэль Витткоп - Образцовая смерть
Многие из проплывавших в тот день по Рейну видели Идалию Дабб и радостно отвечали на ее сигналы. Вот теперь, теперь, теперь — ну наконец-то! Отныне спасение неизбежно. Поэтому она ждала с нетерпением, и ее бросало то в жар, то в холод. Другие люди все проплывали и проплывали мимо, приветственно махали руками и платками. Вот теперь-то уж наверняка, наверняка!..
Вскоре пароходы засверкали всеми своими фонариками, проходя мимо, мимо, мимо: огромные светляки, вышивавшие золотом по вечернему бархату. Над Оберланштайном стелился молочный дым. Идалия видела, как зажглись, а затем погасли лампы, и на небо взошла луна. Луна насылала сновидения, строила замки из нефрита и ртути: луна видела все, но не приносила ни утешения, ни каких-либо вестей. Тучи вмиг стерли луну, но вскоре она выглянула снова: огромный глаз, наполовину прикрытый оловянным веком, смотрел на Идалию Дабб.
Тем временем миссис Дабб тоже смотрела на луну и на силуэт донжона, будто нарисованный черной тушью. Она куталась в пеструю шаль. «Мое единственное дитя — такое желанное, такое позднее». Сгоревшая, похожая на груду пепла, она слышала, как муж ворочается в соседней комнате. Очевидно, неприятность ухудшила его состояние: ему нездоровилось, он провалялся весь день в постели и беспрестанно, с болью мочился. Теперь он лежал, восковой на белой постели, в едком медовом благоухании урины.
Сесил и Райли скучала в одиночестве в своей комнате. Как знать, надолго ли Даббы задержатся в Германии? Она подошла к окну и тоже посмотрела на луну, которая видит все, и на силуэт донжона, будто нарисованный черной тушью. «Если мама спросит, где я…» Сесили почувствовала что-то вроде жалости — самое острое удовольствие. В конечном счете, справедливость восторжествовала!
Били в барабаны, расклеивали объявления и сулили вознаграждения, но бургомистр перестал говорить о том, что уже якобы «горячо». Теперь во всех немецких газетах упоминалось и обсуждалось исчезновение мисс Идалии Дабб.
Полиция допросила множество цыган и задержала одного бродягу-алкоголика, когда-то отсидевшего в тюрьме за поджог зерносклада, но, как его ни пытали, он ни в чем не сознался, и пришлось его отпустить. Словом, подозреваемых не было. Никаких следов крови или насилия и вообще никаких зацепок.
Старик, рубивший сливу, пока мимо проходила Идалия, каждый вечер слушал, как зять читает ему вслух газеты. Исчезновение юной англичанки не пробудило в нем каких-либо воспоминаний или ассоциаций. Он лишь слышал шаги и смутно различил расплывчатый силуэт в окружающем тумане.
Женщина, показавшая Идалии дорогу, запамятовала о том случае. Голова была забита другим: у нее занемогла единственная корова.
Ребенок с грядки листовой свеклы хорошо запомнил Идалию, ведь не каждый день увидишь такую элегантную барышню. Подслушав разговоры об англичанке, он вспомнил, что встречал еще нескольких полгода назад — взрослых женщин в шотландке и экстравагантных капорах. Значит, одна такая дама исчезла и, возможно, бродила теперь по ночам с зеленым зонтиком, в высоких желтых ботинках. Так являются призраки, поэтому нужно всегда носить с собой немножко оленьего рога и освященный нарамник Санта-Марии-Лаах.
Многие считали, что мисс Идалия Дабб утонула, но на берегах Лана и Рейна не обнаружили ничего, что могло бы подтвердить эту гипотезу. Надежда слабела, а легенды расцветали — вначале единичные и робкие, как подснежники, затем они мало-помалу разрастались на плодородной почве. В округе всегда водились оборотни, над ночным Рейном летали ведьмы, унося детей по воздуху, и всякий, кто слышал пение зеленовласых русалок, расставался с жизнью и собственной душой.
Сесили Райли тревожили опасения иного рода. Что же в действительности произошло? Жертвой какого несчастного случая или преступления стала Идалия? Где она сейчас? Если жандармы взбирались на бург, почему они там ничего не нашли? Не ловушка ли это, расставленная специально для нее? Не обвинят ли ее на основании какой-нибудь случайно обнаруженной решающей улики? Разве теперь, ради самосохранения, не следовало бы сослаться на забывчивость или рассеянность и пойти с оцинкованной карты нечаянного воспоминания? Возможно, еще не поздно? Возможно, еще удастся найти Ид алию живой? Возможно, все объяснится простым недоразумением? Возможно, спустя пару дней все закончится выздоровлением, а для нее самой — лишь легким порицанием? А если Идалия так и не вернется, кто сможет подтвердить их встречу на лестничной площадке? Никто… Тем не менее, Сесили хотела удостовериться раз и навсегда. Перед глазами у нее вставали картины судебного процесса и даже тюремного заключения, а в еще более туманном будущем — угроза вечного наказания. Правда, как только минула непосредственная опасность, она стала вновь лелеять надежду на обретение покоя, не говоря уж о том, что права наследования в семье Даббов должны были измениться весьма благоприятным для Сесили образом.
Идалия вздрогнула. Где-то совсем близко из завалов раздались голоса. Собравшись с последними силами, она позвала. Воцарилась полная тишина, затем донесся чей-то шепот. Идалия все поняла. Она слышала заговорщицкое шушуканье, представляла себе перемигиванье и подталкивание локтями. Ее не хотели пускать на пиршество! Так вот как…
Пиршество проходило в завалах, Идалия ясно видела во всех подробностях длинный стол со скатертью, обшитой ирландскими кружевами шириной в три дюйма. В корзинах — хлеб из крупчатки, наполовину прикрытые салфеткой гренки и сдобные булочки с теплым ароматом. Графины оршада и кувшины молока, покрытые каплями влаги, а в серебряных ведерках — бутылки, подвязанные белой материей, и веретенообразные флаконы, которые эскортировали большие запеченные паштеты и пирамиды из лангустинов, штурмующих собственный бастион. Над золоченым сердцем из свежего масла, лежавшим во льду, смыкались ореолы блюд с закусками. Там были мидии со сливками и эстрагоном; куски рулета с гребешками; копченые угри, свернутые спиралями на букетах из лаврового листа; балтийская сельдь, посыпанная каперсами; розовый редис, нарезанный ломтиками; огурцы с кервелем; томаты, фаршированные креветками; сердечки из артишоков с оливками, а также съедобные цветники французского сада, где посреди золотисто-розового цветения лосося блестели бассейны агатовых колчестерских устриц. Поверх фаянсовых перегородок Идалия видела супы в выпуклом чреве супниц, три вида овсяной каши ячменно-луковый отвар, бульон из птицы с рисом, тушеную говядину, благоухающую сельдереем и пастернаком а напротив — ее близнеца, роскошное Irish stew[24] с картофелем цвета слоновой кости, суп из омара, и великолепное bean-jar,[25] обильно приправленное вареной солониной; но прежде всего она мечтала о просяной каше с молоком. Там был также хрустящий молочный поросеночек подрумяненный на вертеле; мухоловки, выложенные на прямоугольном блюде; небольшие паштеты из почек громоздящиеся друг над другом; дымящийся ростбиф в окружении моркови; баранье жиго в мятном соусе; гаммонский окорок на доске; лакированные маслом салаты из кресса, овощной валерианницы, латука, цикория и эндивия; миска сливочного сыра… Наверное, как раз наступило Рождество — ветвь падуба указывала на купол пористого, блестящего пудинга. (Читатель заметил, с каким удовольствием я демонстрирую мисс Дабб все эти яства, но кто отказался бы похвастать такими красотами?)
Рады красных кентских яблок, желтого ранета и серого бергамота, а на вершине пирамиды — ананас разворачивал свой изумрудный плюмаж, и в центре стола гигантская архитектурная бриошь, изображавшая донжон, триумфально завершала пиршество. Стенки башни переливались то старым золотом и тепловатой медью, то коричневым бархатом белых грибов и кремово-бежевым цветом, похожим на живот оленухи. Казалось, будто под тонким покровом этой корки донжон — одновременно твердый и мягкий; ясно было, что внутри он — цыплячьего цвета, оттенка золотистого бутона, и готов отдаться зубам в сладострастном поражении, которое в то же время станет его апофеозом. Понятно было, что его зубцы пропитаны флердоранжем, терраса состоит из масла, лестница — из отборной пшеницы, а тепло духовки, которое он все еще сохранял, придавало более темный оттенок слегка закругленным ребрам его пятиугольника. Донжон благоухал ароматом, возносившим кондитерское изделие к ангельским высотам седьмого неба, а Идалия представляла себя крошечной фарфоровой куколкой, хаотично жестикулирующей на вершине этой восхитительной башни.
Вдруг шушуканье возобновилось — явственный заговор. Хористы шлифовали перья, они сухо скрипели. Идалия никогда не смогла бы проникнуть на пиршество даже хитростью. Надежда была тонка, словно паутинка, летающая в воздухе. С большим трудом Идалия ухватилась за обложку своего альбома, засунутого меж камнями, и неразборчиво написала израненными пальцами, что она находится «на пироге обвалившейся лестницы», что ей «холодно от лестницы, искать ее, пока не отыскали вороны» — свое завещание.
