Чак Паланик - Проклятые (Damned)
Что бы я ни ответила, иголочки будут скакать как сумасшедшие, реагируя либо на ложь, либо на чувство вины.
Демон спрашивает:
– Считаете ли вы половые акты между представителями одного и того же пола извращением?
– Может, вернемся к этому вопросу позже? Демон говорит:
– Запишем как «нет».
На протяжении всей истории теологии, объяснял Леонард, религии спорили друг с другом о природе спасения: доказывается ли святость людей их благими деяниями или глубиной их веры? Попадают ли люди на небо, потому что они совершали добрые дела? Или потому что так предрешено… потому что они изначально добрые? Впрочем, эти процедуры, по словам Леонарда, устарели. Теперь используются все достижения криминалистики: проверка полиграфом, психофизиологическое обнаружение обмана, стресс-анализ речевых паттернов. Нужно даже сдавать анализы волос и мочи, потому что на небесах с недавнего времени политика нулевой толерантности к злоупотреблению наркотиками и алкоголем.
Я тайком сую руки в карманы юбки-шортов и скрещиваю пальцы.
Демон спрашивает:
– Главенствует ли человек над всеми земными растениями и животными?
Со скрещенными пальцами я говорю:
– Да…
– Вы одобряете, – говорит демон, – брак между представителями разных рас?
И тут же:
– Должен ли существовать сионистский Израиль?
Каждый новый вопрос приводит меня в замешательство. Даже скрещенные пальцы не помогают. Парадокс: неужели Бог расист, гомофоб, ярый антисемит? Или он проверяет на вшивость меня?
Демон спрашивает:
– Следует ли позволять женщинам занимать государственные посты? Владеть недвижимостью? Водить транспортные средства?
Время от времени он наклоняется к полиграфу и помечает что-то фломастером на разматывающейся бумаге с графиками.
Мы пришли сюда, в головной офис ада, потому что я захотела подать апелляцию. Если уж осужденные убийцы десятилетиями откладывают смертную казнь, требуя доступа к юридическим библиотекам и предоставления бесплатных государственных адвокатов, если даже они записывают тупыми мелками и огрызками карандашей изложение дела и аргументы, с моей стороны будет только справедливо оспорить свой собственный вечный приговор.
Таким же тоном, как кассир супермаркета: «Наличными или по карточке?» – или «Макдоналдса»: «Картошечку фри не желаете?», – демон спрашивает:
– А вы девственница?
С последнего Рождества, когда я примерзла к двери общежития и содрала верхний слой кожи, мои руки еще не полностью зажили. Линии, перечеркивающие мои ладони, линия жизни и линия любви, почти стерлись. Отпечатки пальцев совсем слабые, а новая кожа слишком туго натянута и очень чувствительна. Мне больно скрещивать пальцы в карманах. И все-таки я сижу и предаю своих родителей, предаю свой пол и политические убеждения, предаю себя, чтобы вложить в уши какому-то скучающему демону то, что он хочет услышать. Если кто-то заслуживает вечности в аду, так это я.
Демон спрашивает:
– Вы поддерживаете богопротивные исследования стволовых клеток?
– Стволовых, – поправляю я.
Демон спрашивает:
– Омрачает ли самоубийство при помощи врача прекрасный Лик Божий?
Демон спрашивает:
– Вы признаете очевидную истинность Разумного замысла?
Иглы записывают удары моего сердца, частоту вдохов-выдохов, кровяное давление, а демон ждет и наблюдает, как меня собирается предать мое собственное тело.
– Вы знакомы с агентством «Уильям Моррис»? Мои руки невольно расслабляются, ладони
раскрываются, я перестаю лгать.
– Что? Да!
Демон поднимает глаза от прибора и улыбается:
– Они представляют меня в Голливуде.
13
Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. Только не думай, что я так уж соскучилась по дому, но в последнее время я часто вспоминаю родных. Это вовсе не связано с моим отношением к тебе или к тому, как в аду офигительно. Просто я немного заностальгировала.
На мой последний день рождения родители объявили, что мы едем в Лос-Анджелес, где мама будет вручать призы на какой-то церемонии. Мама сказала своей личной ассистентке купить как минимум тысячу миллионов позолоченных конвертов с белыми картонками внутри. Всю прошлую неделю мама только и делала, что тренировалась разрывать эти конверты, вынимать карточки и говорить: «Награда Академии за лучший игровой фильм досталась…» Чтобы приучить себя не смеяться, мама попросила меня писать на карточках названия вроде «Смоки и Бандит-2», «Пила-4» и «Английский пациент-3».
Мы сидим в лимузине, нас везут из аэропорта в какой-то отель в Беверли-Хиллз. Я на откидном сиденье лицом к маме, чтобы она не видела, что я пишу. Я передаю карточки ее ассистентке, та засовывает их в конверт, заклеивает золотой фольгой и вручает маме.
Мы едем не в «Беверли Уилшир»: это там я пыталась смыть в унитаз трупик котенка, моего бедного Тиграстика, и сантехнику пришлось прочищать половину туалетов в отеле. И не в наш дом в Брентвуде, потому что, как сказала мама, за семьдесят два часа мы с Гораном засвинячим все вокруг.
На одной карточке я пишу: «Месть Поросенка Порки». На второй – «Только не до плеч». Пока я вывожу буквы: «Кошмар на улице Вязов: Фредди мертв», я спрашиваю маму, куда она положила мою розовую блузку со сборкой спереди.
Разрывая конверт, мама говорит:
– У себя в шкафу в Палм-Спрингс смотрела?
Отца с нами в машине нету. Он остался руководить работой над нашим реактивным самолетом. Не знаю, шутка ли это, и даже гадать не буду, но говорят, что отец перепланировал весь интерьер нашего «лира». Теперь там будет органический кирпич с распиленными вручную балками, а полы обязательно сосновые и с узелками. Все материалы произведены амишами без вреда для экологии. Да-да, и все это вставлено в реактивный самолет.
Чтобы чем-то прикрыть полы, отец собрал прошлогодние мамины наряды от Версаче и Дольче, отвез тибетским ковроплетам и назвал это «вторичной переработкой».
В общем, будет у нас самолет с бутафорскими каминами и люстрами из оленьих рогов. И кашпо из макраме. Конечно, это только показушный внешний слой, но при взлете вся махина будет съедать дневную выработку динозаврового сока Кувейта.
Добро пожаловать к началу очередного славного медиацикла. Вся эта шумиха – лишь ради обложки «Архитекчурал дайджест».
Сидя напротив меня, мама разрывает конверт и говорит:
– В этом году награда Академии за лучшую картину вручается…
Она достает карточку и прыскает со смеху:
– Мэдди, бессовестная!
Мама показывает карточку Эмили, Аманде, Элли, Дафне или как там еще зовут ее ассистентку на этой неделе. На карточке написано: «Пианино-2: Атака пальца». Эмили-Одри-Дафна шутку не понимает.
Зато наш семейный «приус» такой маленький, что меня с Гораном не возьмут на церемонию награждения. Пока мама будет стоять на сцене, стараясь не порезать пальцы бумагой и не рассмеяться, и вручать «Оскара» какому-нибудь заклятому врагу, Горан будет играть роль моего бебиситтера в отеле. Ах, не бейся так, мое сердечко! Строго говоря, знания английского Горана не хватит, даже чтобы заказать платную порнографию по телику, так что это я буду его бебиситтером. В любом случае нас обязали смотреть всю церемонию, чтобы мы потом сказали маме, стоит ли ей ввязываться в это дело на следующий год.
Вот почему мне понадобилась розовая блузка – произвести впечатление на Горана. Я загружаю мамин ноутбук, нажимаю Ctrl, Alt и S, чтобы через камеры наблюдения заглянуть в свою комнату в Палм-Спрингс. Я перехожу к камерам в Берлине и проверяю комнату там.
– Посмотри в Женеве, – говорит мама. – Скажи, чтобы сомалийская горничная отправила ее тебе «Федексом».
Я нажимаю Ctrl + Alt + G. Потом Ctrl + Alt + В. Проверяю Женеву. Берлин. Афины. Сингапур.
Если честно, Горан – самая очевидная причина, по которой нас обоих не берут на этот «Оскар». Слишком уж велик риск, что когда камеры приблизятся к нашим сиденьям и покажут детей Спенсеров, Горан будет зевать, ковырять в носу или храпеть, развалившись на алом бархате, и с его чувственных полных губ будет стекать струйка слюны. Конечно, после драки кулаками не машут, но кто бы там ни искал кандидатов на усыновление, за Горана его наверняка уволили.
Мои родители финансируют благотворительный фонд, который оплачивает целый миллиард пиарщиков – ну а эти пиарщики в каждом пресс-релизе воспевают их щедрость. Может, отец и пожертвует тысячу долларов на строительство в Пакистане школы из шлакобетона, зато потом потратит еще полмиллиона, чтобы снять о школе документальный фильм, провести пресс-конференции и банкеты для журналистов и показать всему миру, что он сделал. А Горан с первой фотосъемки всех разочаровал. Он не проливал перед камерами слезы счастья, не называл своих новых опекунов ласковей, чем «мистер и миссис Спенсер».
Мы все видели рекламу, где кошка или собака носом зарывается в миску с сухим кормом – ур-р, как вкусно! – хотя на самом деле бедное животное просто заморили голодом. Ну так вот, тот же принцип должен был подсказать Горану, что нужно сиять гордой улыбкой в своих новых шмотках от Ральфа Лорена, Келвина Кляйна или кого там еще мои родители сейчас рекламируют. Горану следовало пожирать какой-нибудь гуманно выращенный деликатес из тофу, запивая его спонсорским спортивным напитком, причем держать бутылку так, чтобы хорошо была видна этикетка. Да, непросто для сироты, обожженного войной, но я помню детей из Непала, Бангладеш или с Гаити, которых раньше усыновляли и удочеряли мои родители. Будучи не больше четырех лет от роду, они ухитрялись одновременно демонстрировать щедрость усыновителей, детский «Гэп», свежие фиги, начиненные хаггисом из безболезненно убитых овечек и куминовым айоли – да еще и постоянно упоминали мамин фильм, готовящийся к показу.
