Висенте Бласко - Толедский собор
Въ Барцелон, куда Габріэль похалъ изъ Толедо, жизнь его превратилась въ водоворотъ борьбы и преслдованій. Товарищи относились къ нему съ большимъ уваженіемъ, видя въ немъ друга великихъ борцовъ "за идею", человка, объздившаго всю Европу. Онъ сдлался однимъ изъ самыхъ видныхъ революціонеровъ. He было ни одного митинга безъ участія товарища Луны. Его природный даръ краснорчія, обращавшій на себя вниманіе уже въ семинаріи, проявлялся съ огромнымъ блескомъ въ революціонныхъ собраніяхъ, опьяняя толпу въ лохмотьяхъ, голодную и жалкую, которая вся дрожала отъ возбужденія, слушая, какъ онъ описывалъ грядущее райское устройство жизни, когда не будетъ ни собственности, ни пороковъ, ни привилегированныхъ классовъ, когда работа будетъ наслажденіемъ и не будетъ другой религіи, кром науки и иекусства. Нкоторые слушатели, самые скептическіе, снисходительно улыбались, слушая, какъ онъ возмущался насиліемъ и проповдывалъ пассивное сопротивленіе, которое должно привести къ полной побд. Онъ казался имъ идеологомъ,- но его всетаки ходили слушать, считая его рчи полезными для дла. Пусть онъ говоритъ, а они, люди дла, сумютъ уничтожить безъ рчей это ненавистнве общество, глухое къ голосу истины.
Когда начались взрывы бомбъ на улицахъ, товарищъ Луна былъ пораженъ боле всхъ другихъ неожиданной для него катастрофой; однако, его же перваго посадили въ тюрьму въ виду популярности его имени. О, эти два года, проведенные въ крпости Монхуихъ! Они глубоко ранили душу Габріэля, и эта неизлечимая рана раскрывалась при малйшемъ воспоминаніи о томъ времени.
Общество обезумло отъ страха, и ради самообороны стало попирать вс законы совсти и человческаго достоинства. Въ культурной стран воскресло правосудіе варварскихъ временъ. Расправу съ революціонерами перестали доврять суду, который могъ бы оказаться слишкомъ совстливымъ для этого. Революціонеровъ отдавали въ руки полиціи, которая, съ одобренія высшихъ властей, возобновила систему пытокъ.
Габріэль помнилъ стрзшную ночь, когда вдрутъ въ его каземат показался свтъ. Вошли люди въ полицейскихъ мундирахъ, схватили Габріэля и повели вверхъ по лстниц въ помщеніе, гд ждали другіе люди, вооруженные огромными палками. Молодой человкъ въ мундир полицейскаго офицера, креолъ, съ сладкимъ голосомъ, съ небрежными, лнивыми дврженіями, сталъ допрашивать его о террористическихъ покушеніяхъ, происходившихъ въ город за нсколько мсяцевъ до того. Габріэль ничего не зналъ, ничего не видлъ. Можетъ быть, террористы были изъ числа его товарищей, но онъ жилъ въ своихъ мечтахъ и не видлъ, что вокругъ него готовились акты насилія. Его отрицательные отвты раздражали полицейскихъ. Сладкій голосъ креола дрожалъ отъ гнва, и вдругъ вся шайка накинулась на него съ ругательствами и проклятіями, и началась охота за несчастной жертвой по всей комнат. Удары сыпались на Габріэля куда попало – на спину, на ноги, на голову. Нсколько разъ, когда преслдователи вталкивали его въ уголъ, онъ выскакивалъ у нихъ изъ рукъ и отчаяннымъ прыжкомъ, наклонивъ голову, перебгалъ въ противоположный уголъ. Но удары продолжали сыпаться на него со всхъ сторонъ. Минутами отчаяніе придавало ему силу, и онъ бросался на своихъ мучителей, съ намреніемъ вцпиться зубами въ кого сможетъ. Габріэль хранилъ на память пуговицу отъ полицейскаго мундира, которая осталась у него въ рук посл одной изъ этихъ послднихъ вспышекъ угасаюіцихъ силъ.
Когда, наконецъ, мучители его устали, ничего не добившись отъ него, его отвели обратно въ казематъ и забыли тамъ. Онъ питался сухимъ хлбомъ и страдалъ отъ жажды еще боле, чмъ отъ голода. Вначал онъ молилъ изнемогающимъ голосомъ, чтобы ему дали напиться, потомъ пересталъ просить, зная, какой будетъ отвтъ. Ему предлагали дать сколько угодно воды, если онъ выдастъ имена виновниковъ покушеній. Все время ему приходилось длать выборъ между голодомъ и жаждой. Боясь терзаній жажды, онъ бросалъ на полъ, какъ отраву, пищу, которую ему давали, потому что она была пропитана солью и усиливала жажду. У него начался бредъ, какъ у погибающихъ при кораблекрушеніи, которые грезятъ о прсной вод среди соленыхъ волнъ. Ему снились прохладные ключи, и онъ высовывалъ языкъ, прюводилъ имъ по стнамъ каземата, думая, что погружаетъ его въ воду, и съ ужасомъ приходилъ въ себя. Разумъ его начиналъ мутиться отъ пытокъ; онъ ползалъ на четверенькахъ и стукался головой объ дверь, самъ не зная зачмъ.
Его мучители какъ будто забыли о его существованіи. Они заняты были допросами новыхъ заключенныхъ. Сторожа молча приносили ему пищу, и проходили меяцы, въ теченіе которыхъ никто не заходилъ къ нему въ казематъ. Иногда ночью до него доходили, несмотря на толщину стнъ, рыданія и стоны изъ сосдней камеры. Однажды утромъ его разбудили нсколько ударовъ грома, очень удивившіё его, потому что въ это время сквозь узкое окно пробивался лучъ солнца. Подслушавъ, что говорили сторожа у его дверей, онъ понялъ, въ чемъ дло. Въ это утро разстрляли нсколькихъ заключенныхъ.
Луна ждалъ смерти, какъ единственной возможности избавленія отъ мукъ. Ему хотлось поскоре покончить съ этимъ призракомъ жизни въ каменномъ мшк, среди физическихъ страданій и страха передъ жестокостью тюремщиковъ. Его желудокъ, ослабленный лишеніями, часто не могъ принимать пищи, и онъ отворачивался съ гадливостью отъ миски съ отвратительной дой, которую ему приносили. Долгая неподвижность, отсутствіе воздуха, плохая и недостаточная пища довели его до смертельнаго истощенія и малокровія. Онъ постоянно кашлялъ, чувствовалъ стсненіе въ груди при дыханіи, и нкоторыя медицинскія знанія, которыя онъ пріобрлъ въ своемъ стремленіи все знать, не оставляли ему никакого сомннія, что онъ кончитъ, какъ бдная Люси.
Посл полутора года предварительнаго заключенія, онъ предсталъ на военный судъ вмст съ цлой группой обвиняемыхъ, въ томъ числ стариковъ, женщинъ и мальчиковъ. У всхъ были исхудалыя, блдныя, вздутыя лица и испуганное выраженіе глазъ – обычное слдствіе долгаго одиночнаго заключенія. Габріэль искренно хотлъ, чтобы его приговорили къ смерти. Когда прочли длинный списокъ обвиняемыхъ и названо было имя Луны, судьи свирпо взглянули на него. Этотъ обвиняемый былъ теоретикъ. По показаніямъ свидтелей выяснено было, что онъ не принималъ непосредственнаго участія въ террористическихъ дйствіяхъ и даже возставалъ противъ насилія въ своихъ рчахъ,- но все же извстно было, что онъ – одинъ изъ главнйшихъ анархическихъ агитаторовъ, и что онъ произносилъ часто рчи во всхъ рабочихъ обществахъ, посщаемыхъ виновниками покушеній.
Габріэль провелъ еще много мсяцевъ посл того въ одиночномъ заключеніи. По намекамъ сторожей онъ могъ приблизительно слдить за колебаніями въ ршеніи его судьбы. To онъ думалъ, что его сошлютъ вмст съ товарищами по несчастью на каторгу, то ждалъ немедленнаго освобожденія, а то, по другимъ слухамъ, полагалъ, что предстоитъ массовый разстрлъ, и что онъ въ числ осужденныхъ.
Черезъ два года его, наконецъ, выпустили вмст съ другими, осужденными на изгнаніе. Габріэль вышелъ изъ тюрьмы худой и блдный, какъ тнь. Онъ шатался отъ слабости, но забылъ о своемъ состояніи отъ жалости къ другимъ товарищамъ, еще боле бопьнымъ, чиъ онъ, съ видимыми знаками пытокъ и варварскихъ издвадельствъ. Возвращеніе на свободу воскресило въ немъ его прежнюю мудрую жалость къ людямъ и готовность простить всмъ. Наиболе неистовые изъ его товарищей готовились похать въ Англію и измышляли планы мести за свои страданія. А Луна, напротивъ того, говорилъ, что нужно жалть слпыя орудія обезумвшаго отъ страха общества. Эти исполнители чужой воли думали вдь, что они спасаютъ свою родину, карая тхъ, кого они считаютъ преступниками.
Климатъ Лондона оказалъ плохое дйствіе на здоровье Габріэля. Его болзнь обострилась, и, по прошествіи двухъ лтъ, ему пришлось переселиться на континентъ, несмотря на то, что Англія съ ея абсолютной свободой была единственной страной, гд онъ могъ жить спокойно.
Существованіе его сдлалось ужаснымъ. Онъ превратился въ вчнаго странника, котораго полиція гнала съ мста на мсто, сажала въ тюрьму или изгоняла по самому ничтожному подозрнію. Среди культурной Европы онъ принужденъ былъ вести существованіе средневковыхъ бродягъ. При его физической слабости это сдлалось невыносимымъ. Болзнь и жажда успокоенія побудили его вернуться въ Испанію, гд стали относиться снисходительно къ энигрантамъ. Въ Испаніи все забывается, и хотя власти тамъ боле жестоки и произволъ сильне, чмъ въ другихъ странахъ, но зато тамъ, по природной инертности, не упорствуютъ въ преслдованіяхъ.
Больной, безъ средствъ, безъ возможности найти работу въ типографіяхъ, гд хозяева боялись его, Габріэль впалъ въ нужду и долженъ былъ обращаться за помощью къ товарищамъ. Такъ онъ бродилъ по всему полуострову, прячась отъ полиціи и прося помощи у своихъ.
Онъ палъ духомъ, чувствуя себя побжденнымъ. Онъ не могъ боле продолжать борьбу. Ему оставалось ждать смерти, но и смерть медленно приближалась на его зовъ. Тогда онъ вспомнилъ о своемъ брат, единственномъ близкомъ существ, которое осталось у него на свт.
