Алексей Ручий - Наркопьянь
Я проводил их взглядом и сказал Доктору:
- Пойдем.
К перрону со свистом подлетела электричка. Толпа отделила нас от американцев.
- Вот тебе и Америка, - повернулся я к Доктору, - русские бы бабу не бросили.
- Бабу бы – точно, - улыбнулся Доктор, - да еще и пьяную.
- И похотливую, - мы засмеялись.
Электричка распахнула перед нами свои двери.
ЕДИНСТВЕННОЕ, ЧТО МЫ МОЖЕМ ПРОТИВОПОСТАВИТЬ ОКРУЖАЮЩЕМУ НАС БЕЗУМИЮ, - БЕЗУМИЕ СОБСТВЕННОЕ!!!
***
Через неделю мне довелось пить с немцем. Что он забыл в нашей занесенной снегами и продуваемой всеми ветрами стране, я так и не понял. Немец был добродушным парнем. И воспитанным. Чего не скажешь о нас, русских. Я его сходу раскрутил на выпивку, в лоб спросив, любит ли он пиво. «Я-я!» - был его ответ. Неправильный, надо полагать.
С немецкой стороны был выставлен ящик пива. С нашей, впрочем, такой же. Мы начали. Заканчивал я в одиночку, так как немец в это время вел содержательную беседу с унитазом. Судя по звукам, доносившимся из туалета, - весьма содержательную.
Когда он выполз, он сказал только одно:
- Я так больше не могу.
Не можешь – и не надо. Я был преисполнен национальной гордости. К тому же у меня еще осталось пиво.
После этого немец избегал меня. А через неделю и вовсе уехал. Полагаю, в Баварию к теплым сарделькам и скромным бюргерским пивным возлияниям. Я остался один на один с русской безжалостной реальностью. Но у меня было пиво.
САМАЯ ГЛАВНАЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ИЛЛЮЗИЯ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО МЫ ВЕРИМ, БУДТО ОДНАЖДЫ ПРОСНЕМСЯ, И ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО. МЫ ПРОСЫПАЕМСЯ, А ВОКРУГ ВСЕ ТО ЖЕ ДЕРЬМО.
***
Как я уже вскользь сказал, принцип «движение есть жизнь» в моем случае сводится к простой максиме «дурная голова ногам покоя не дает». Так бывает всегда. Ну, или почти всегда.
Ранним утром мы с Доктором и Ботаником выползли на улицу. Из-за домов поднималось солнце. Блестящая кругляшка, похожая на монету. Монету, которой в наших карманах как раз не водилось. А должно бы было быть наоборот. Так мы полагали.
Поэтому мы и двинулись на поиски попранной справедливости. Все, что имелось в нашем распоряжении, - дикое похмелье и такое же дикое желание уйти от него. Денег не было ни у кого.
Мы навернули круг по району, но наши поиски не увенчались успехом. Утро на то и утро, чтобы спать. По крайней мере, у нормальных людей.
Передвигать тело в пространстве становилось все сложней. Я чувствовал свинец в ногах, свинец же был в голове. К тому же ощутимо болело в паху: во время ночного секса с очередной подругой я, кажется, порвал уздечку. Этого только не хватало в довершение всех моих бед.
Позади здания местного Дома Культуры на ступеньках сидел китаец и читал книгу. Неподалеку находилась общага, куда селили студентов из Поднебесной и откуда, видимо, и происходил одинокий азиат. Что его подвигло выползти на улицу в такой ранний час оставалось загадкой. Уж не похмелье точно.
Я видел лица Доктора и Ботаника: в них читалось – дохлый вариант. Но на безрыбье, как говорится… Отбросив сомнения в конечном успехе, я двинулся к китайцу. Доктор с Ботаником предусмотрительно остались стоять в стороне. Тоже мне… войны с узкоглазыми боятся что ли?
- Привет, - крикнул я, когда до китайца оставалось лишь пару шагов. Он оторвался от книги и поднял глаза на меня. В них читалось явное непонимание происходящего.
- Хэллоу, - повторил я попытку завязать диалог, перейдя на английский.
- Хэллоу, - робко ответил китаец, осторожно поглядывая на стоящих поодаль Доктора и Ботаника. Испугался по ходу.
Стараясь разрядить обстановку, я сразу перешел к действию:
- Май нэйм из Лёха, ай эм рашен мэн, - выдавил я из себя. Вот из ё нэйм?
Китаец растерянно моргал.
- Вот из ё нэйм? – повторил я, немного повысив голос.
Китаец вздрогнул, словно очнулся от глубокого сна, и тихо пробормотал на ломаном русском:
- Я Витя.
Витя, значит. Видимо, всех китайцев перед поездкой во владения северного соседа учат отвечать подобным образом. Уж на Витю, по крайней мере, он точно не был похож. Ну да ладно, Витя – так Витя…
- Витя, ай лайк ту дринк, - продолжал я, пытаясь взять потомка Лао Цзы нахрапом, - бат ай хэв ноу мани. – Я перевел дух, вспомнил еще пару английских слов, - кэн ю гив ми сам мани? Тридцатник фор экзампл…
Китаец обалдело смотрел на меня. Наверное, действительно испугался.
- Тридцатник, - повторил я, - фёти раблс. Тридцать рублей, короче.
Китаец продолжал таращиться. Я боялся, что сейчас он заорет на всю улицу, и тогда нам придется делать ноги. Я присел рядом с ним на корточки.
- Витя, ай эм Лёха. Рашен мэн. Ай лайк ту дринк, - я сделал характерный жест возле горла, полагая, что он имеет международный статус, - ай нид сам мани… андестэнд?
Китаец кивнул.
- Кэн ю гив ми тридцатник?
Китаец выдавил из себя:
- Донт андестэнд.
Не понимает. Видимо, в Китае деньги не стреляют. Ладно, я решил зайти с другого фланга.
- Ай вонт э дринк, андестэнд?
Китаец коротко кивнул.
- Бат ай хэв ноу мани, андестэнд?
Снова кивок. «Ноу мани» - нет денег – понимают все.
- Кэн ю гив ми тридцатник?
- Донт андестэнд…
Я вздохнул. Пациент оказался тяжелым.
- Фёти раблс, андестэнд?
- Йес…
- Тридцатник ит ис фёти раблс, андестэнд?
Китаец кивнул с буддистской невозмутимостью.
- Кэн ю гив ми тридцатник?
- Донт андестэнд…
Вот ведь… Наверное, я ошибся в выборе собеседника. Но сдаваться не хотелось.
- Вот ю ду ин раша? – решил я сменить тему.
Китаец внезапно улыбнулся. Чего-чего, а улыбки от него я совсем не ожидал. Тем более, после такого простого вопроса.
- Ай эм э стьюдент, - китаец продолжал улыбаться, - ай тич рашен литредже…
Китаец, оказывается, изучал русскую литературу.
- Ай тич литредже ту, - улыбнулся и я, подразумевая литраж того спиртного, что я пропустил сквозь себя за свою жизнь.
- О! – сказал китаец.
Вот тебе и «О!» Субъект никак не поддавался обработке. А мне, между тем, становилось все хуже.
- Ду ю ноу Толстой, Достоевский? – спросил я.
- Достоевский? – повторил китаец окончание моего вопроса.
- Йес. Карамазовы бразерс… Бесы… девилс, короче.
- Девилс?
- Йес. Вери гуд бук.
- Ай донт ноу зис бук, - сказал китаец.
- Итс вери гуд бук! Ай эдвайс зис бук ту ю, энд… кэн ю гив ми тридцатник?
- Донт андестэнд…
- Фёти раблс, - я начинал уставать, в глазах поплыло, - тридцатник, - обреченно закончил я.
- Донт андестэнд…
Китаец оказался неприступной крепостью. Теперь я понимаю, почему их стена зовется Великой…
- Достоевский ис зе грэйт рашен райтер, - я начинал терять самообладание, а вместе с ним и сознание. Подошли Доктор с Ботаником.
- Бросай ты его, - сказал Доктор, - вы с ним уже полчаса треплетесь… он ни хрена не понимает.
Вообще-то Доктор был абсолютно прав. Но я все же предпринял последнюю попытку:
- Витя, ай вонт э дринк… ай эм Лёха… рашен мэн… ай лайк рашен литредже ту… бат ай хэв ноу мани… гив ми плиз тридцатник…
- Донт андестэнд, - прозвучало как приговор.
- Пошли, - сказал Доктор, приподнимая меня за руку.
- Хрен с ним… - сдался я. – Не знает он, что такое тридцатник.
- Откуда ж ему знать, - вмешался в разговор Ботаник. – Они ж там у себя один только рис и жрут.
- Да уж…
Я повернулся к китайцу. Он непонимающе смотрел на нас.
- Гуд бай, Витя, - сказал я и протянул ему руку. Китаец сжал ее своей маленькой потной ладошкой. – Достоевский ис зе грэйт рашен райтер…
- Йес, йес, - Витя разулыбался. Чтоб ему…
Мы пошатываясь пошли прочь. Надежда умерла. Похорон не будет. Мы просто столкнем ее в сточную канаву и забросаем ветками, пустыми бутылками и прочим мусором…
- Стоп! Стоп! – внезапно раздалось нам в спину. Мы невольно обернулись.
За нами семенил китаец, улыбаясь во весь рот. В руках его были зажаты несколько десятирублевых бумажек.
- Тридцатник! – радостно визжал китаец. – Ай андестэнд!
Тридцатник, мать его. Китаец сжимал в кулаке эту самую сумму. Он что мне голову морочил все это время?
Я махнул тяжелой рукой: не надо. Я устал. Алкоголь вряд ли излечит мою боль, рвущуюся изнутри, из поцарапанной кровоточащей души. Тридцатник… бог ты с ним с тридцатником…
Я снова махнул рукой:
- Ай донт нид. Достоевский ис зе грэйт рашен райтер…
Внезапно я ощутил прилив сил и вздернул только что опущенную руку над головой, сжимая ладонь в кулак. Китаец резко остановился, испуганно пялясь на меня. Дурачок.
- Достоевский ис зе грэйт рашен райтер! – выкрикнул я на всю улицу. – Достоевский!
И пошел прочь. Китаец так и остался стоять с расширившимися от страха глазами, зажав в кулаке мятые десятки. Доктор с Ботаником последовали за мной. Я пнул камень, валявшийся на дороге.
