Мелф - Концерт для Крысолова
Заезжал он далеко.
Любил ездить по лесным тропинкам, полосатым от солнца и ухабистым от корней…
Поездок таких — редких, конечно, в месяц пару раз, по выходным — хватало ненадолго, но все же спал Бальдур после них спокойно… вплоть до падения, которое он потом всегда понимал как неслучайное, вспоминая все, что за ним последовало, и думая о том, что от себя не уйдешь — и даже не уедешь на дорогом спортивном велике марки «Бреннабор»…
…А полетел он с велосипеда красиво… Он знал в этом лесу симпатичную полянку, на которой любил отдохнуть (там имелся даже очень удобный пень), а отдохнуть было пора, и Бальдур торопился, накручивая педали и страстно мечтая о бутылке с минералкой, которая была привязана к багажнику. Вот, вот же она, полянка… И тут собравшийся гармошкой носок как-то угодил в цепь, и Бальдур птицей гордою, которую все-таки пнули, перепорхнул через руль и шмякнулся в кусты.
Он зашипел от боли — ничего вроде не переломал, но здорово треснулся, к тому же кусты встретили налетчика в штыки — точней, в острые сучки, и Бальдур ощущал, как на щеке пухнет горячая дорожка царапины, толстая, как суровая нитка. Было и еще кое-что похуже. Бальдур много раз падал и с велосипеда, и с лошади, и знал, разумеется, что при падении сверху ни в коем случае нельзя вытягивать руки, если не хочешь сломать их, да и вообще привык, как пианист, беречь руки… но тут как-то так случилось, что он все же спружинил оземь правой рукой, и теперь большой палец на ней жутко ныл. Хотя вроде был на месте, не торчал в сторону, и все же… что-то было не то. То-то завтра обрадуется герр Миллер, его мастер по фортепиано. «Бальдур, пора уже серьезно относиться к своему музыкальному будущему! Или я ошибаюсь, и вы собрались в футболисты?»
И тут он услышал негромкий смех. Хриплый, молодой — так мог смеяться мальчишка его возраста.
Бальдур торопливо выбрался на тропку из кустов и первый взгляд бросил на свой драгоценный «Бренн» — тот валялся на тропке, как поверженный в битве конь. На коня серебристый велик походил очень мало — скорей уж на огромную сбитую стрекозу, но в воображении Бальдура он был именно конем.
Бальдур искоса глянул и туда, откуда слышал смех, и уши у него покраснели. На поляне — на его поляне, на его пеньке сидела девчонка. Даже не девчонка — а эта! Взгляд моментально зацепился за пестрое платье и смуглое лицо. Цыганка, возможно. В любом случае — бродяжка какая-то. И еще смеется!..
Не глядя в ее сторону, Бальдур приподнял велосипед, чиркнул ладонью по передней шине — колесо послушно засверкало спицами, шина ровнехонько поблескивала черной змеиной шкурой, никакой «восьмерки», слава Богу.
— Сильно треснулся? — послышался с полянки незаинтересованный голос, — хочешь, за две марки помогу, если чего сломал…
Не отвечать было невежливо, да и глупо уж совсем.
— Ничего я не сломал, — сказал Бальдур холодно, — а с кем имею честь?..
Тоже неприлично, все же дама, но его же учили вообще не говорить с такими.
— Чего-о? Фу-ты ну-ты!
Еще и недоразвитая, подумал Бальдур.
— Я спросил, как тебя зовут, вообще-то.
— Маргарита. А тебя?..
Ничего себе, подумал Бальдур, имечко. Черный жемчуг, он слышал, дорогой.
— Бальдур меня зовут.
Теперь он смотрел на нее и поражался ее прямому веселому взгляду.
Она действительно была очень смуглой, черные, плохо расчесанные кудрявые волосы, черные брови, глаза цвета эрзац-кофе, которым поили в локалях — та же иллюзорная чернота, скрывающая янтарный блеск, если глянуть на свет. Платье — действительно неприлично пестрое — было еще и коротковато, что сводило на нет любые претензии на приличие, но девчонка, казалось, совершенно не замечала этого: она сидела на пне, удобно вытянув голые, исцарапанные, словно бы выкрашенные коричневой марганцовкой ноги в расшлепанных сандалетах, и во взгляде ее, устремленном на Бальдура, не было ни тени смущения, ни проблеска высокомерия, короче, она смотрела на Бальдура не как девочка, а скорей как его приятель.
Бальдур подумал, что это, может, оттого, что на цыган всегда все пялятся, вот они и привыкли. Он был совершенно прав.
Его изрядно смущало то, что он не мог даже приблизительно определить ее возраст. Она была маленькой и худенькой, как девочка лет тринадцати, но платье топорщилось на груди самым семнадцатилетним образом, и потом… ее взгляд… По лицу тоже не поймешь — острые девчоночьи скулы и подбородок, но при том тяжелые темные веки и толстые потрескавшиеся губы, которые нагловато ухмылялись.
И поведение девчонки выбивало его из колеи. Она окинула его острым взглядом и спросила:
— Чё это у тебя с рукой?
Бальдур только сейчас понял, что поджимает ноющий большой палец правой руки, инстинктивно помещая его под защиту ладони.
— Да ничего страшного…
— Дай гляну. Иди сюда, — вставать она и не думала, — Да не бойся за велик, никто не утащит. Мой брат бы мог, но он там дрыхнет, пива напился.
Бальдур с полыхающими щеками шагнул вперед. За велик он не боялся нисколько, несмотря на близкое соседство некоего вороватого брата. Подраться Бальдур не боялся даже с парнем на пару-тройку лет старше — сказывалось общение с мальчиками из Кнаппеншафт[4] и мюнхенскими ребятами.
Она схватила его за кисть темной сильной рукой, он сжал губы, когда задели больное место. Пахло от нее резко, не слишком неприятно, но резко — а чем, он понять не мог.
— Вышиб ты его. Из суставчика, понял? Скоро распухнет и посинеет. Хошь, поправлю. За две марки. Или у тебя нет?..
— Как это нет! — возмутился Бальдур.
— Ты сядь.
Он присел на траву рядом с пнем.
— А что ты будешь делать, если придет мой брат и попробует скрасть твой велик? — спросила она вдруг.
— Дам ему в мо… Оййййй!
— Всё.
Бальдур шевельнул пальцем — ничего не болело, осталось только воспоминание о боли.
— Брат говорит, что я дура, — сказала девчонка, — а я и правда дура.
— Почему?
— Две марки вперед не взяла. Теперь зажилишь, да?..
— Да иди ты! — рявкнул Бальдур униженно и зашарил в карманах, нашел пять марок и сунул ей.
— А сдачи нету.
— А не надо, — ответил он в тон, как-то поняв, что такие, как она, берут деньги — любые — как должное, — И спасибо, Ма… — назвать ее так он не мог, смех разбирал, и потому заявил, весь красный:
— По-нашему ты Грета, да? Ну, если покороче?..
— Ага. Еще Марго.
— Это по-французски.
— Ага. По-русски Рита буду.
— Ты и в России была?
— Мы везде были. Только в Африке, брат говорит, никогда не были. Как же по-африкански Маргарита? Не знаешь?
— Я же не из Африки.
— Ну, зато наверно образованный, да?
— Да ладно. А ты все языки знаешь, где вы были?.. — неуклюже вышло, но она поняла.
— А вон, — сказала она, — слышишь, щегол свистит.
— Ну, — Бальдур знать не знал, что это именно щегол.
— В России тоже есть. Он там по-русски свистит?.. Или как? Вот и мы так.
Ничего толкового в этом объяснении не было, именно потому оно и было исчерпывающим. Бальдуру и самому-то удивительно легко давались языки, но из славянских он не знал ни одного.
— Слушай, у тебя там вода? — спросила Маргарита многозначительно.
— Где?!
— Вон, на багажнике. Не дашь попить, а? Жарко.
— Пожалуйста…
Она попила в охотку, с чавком отлепив губы от горлышка бутылки, протянула ему, он тоже присосался к воде. И после этого уже почему-то не хотел сесть на велик и как можно быстрей смотаться отсюда. Они разделили не хлеб, а всего лишь минеральную воду «Файхингер», но… тем не менее. Он подумал, что ему нескоро представится такой случай узнать побольше о тех, кто неизменно вызывал его любопытство.
Маргарита, казалось, никуда не торопилась. Точней, время просто не имело к ней отношения.
— А что ты тут сидела-то? — спросил Бальдур.
— Так.
— А, — сказал он, будто понял.
— А ты чего здесь ехал?
Он улыбнулся — искренне — и ответил:
— Так… Слушай, а как вы… Ну как… Ну вообще живете?
— Живем.
— А зарабатываете… как?
— Кто как, — она ухмыльнулась, показав на этот раз белейшие зубы — не хуже, чем у самого Бальдура, который с детства тер их зубным порошком и выл в кресле стоматолога, который всего лишь хотел выдрать не выпавший вовремя молочный зуб.
— А ты?.. — спросил он.
— Я гадаю… но это так, иногда. Вообще я лечу. Зверей лечу. Коров там, коней. Собак, ясное дело. У тебя собака не болеет?
— Нет… А откуда ты знаешь, что у меня соба…
— Хочешь, тебе погадаю?
— За две марки? — усмехнулся Бальдур.
— За пять.
— Давай.
— А у тебя есть?
— Есть, конечно, — Бальдур снова смутился, и тут его опять цепко схватили за руку.
Маргарита долго вглядывалась в чистую мальчишескую ладонь, но только хмурилась.
