Юрий Андрухович - Московиада
Так и есть! Полная ванна прекрасной щедрой горячей воды, которую ты так любишь. Из комнаты доносится ее голос:
— Живи себе как знаешь!.. Потом будешь на своей Украине рассказывать, как имел тут одну глупую кацапку…
— И не одну, Галя, не одну, — отвечаешь уже раздетый, залезая в ванну.
В комнате что-то обо что-то разбивается. Но это не утюг. Стараешься угадать, что именно. Черт побери, как стучит в висках. Лоб тянет градусов так на тридцать восемь. Даже с лихуем, как говорят твои знакомые российские писатели. Закрыть глаза и думать о великом. Жаль только, что не прихватил сюда стакан с водкой. Ибо наши предки — славные казаченьки — водкой любую болезнь изгоняли. Водкой и горячими ваннами. Но в походе не пили. За это били палками. А ты сегодня в походе и нажрался как паскуда. Палок ему, палок, сукину сыну!
Открываешь глаза. Вот по трубе ползет змея. Должно быть, хочет прыгнуть к тебе в ванну. Но как она сможет спрыгнуть? Для того чтобы прыгнуть, нужны какие-никакие ноги. А у змей ног нет, за исключением медянок. Она не прыгнуть хочет — нет, она упасть хочет к тебе в ванну. Сползет по трубе немного ниже — и кранты.
— Галя! — зовешь ты.
Как в пропасть.
— Галя, забери отсюда змею!
Пьяная, а все-таки откликнулась. Пришла и села на пол. Рукой болтает в воде.
— Какая змея, что ты несешь? — спрашивает так устало-устало.
— Вон, видишь, на трубе? Эфа! — тебе становится нестерпимо смешно, просто покатываешься от хохота. — Эфа! Молодая эфа! Вон она, сучара!.. — Тебя прямо колотит от смеха.
— Это изоляция, кретин, — говорит она так тихо-тихо и начинает тебя целовать.
Ее растрепанные волосы ложатся на воду. Она обцеловывает твою голову, только голову, так что ты перестаешь хохотать и начинаешь удивляться: разве можно так любить чью-то голову? Ну ладно там мышцы, бедра, грудную клетку, пах. Но голову? Что-то похожее уже было сегодня — горячая вода, поцелуи. Главное — лежать смирно и не двигаться, потому что, если сейчас она доберется до твоих плечей и груди, не избежать царапин и укусов. Есть в ней такая особенность. После свиданий с нею ты всегда ходишь помеченный следами ее страсти, как бедолага, выпущенный из камеры пыток. Ей просто необходимо встретить в этой жизни доброго и нежного мазохиста, без дурных привычек, материально обеспеченного, внимательного в быту. И она будет счастлива. Обязательно будет, ты веришь в это.
— Что там происходит на улице? — спрашиваешь в перерыве между поцелуями.
— Дождь, — говорит она и наконец уходит.
Еще немного полежать — и в дорогу. Вода все равно остывает, музыка на кассете заканчивается объединенным хором индейцев и конкистадоров, водку она допьет своими силами, даже если у нее где-нибудь припрятана еще одна бутылка. Мои парни гибнут во имя водки, а она тут позволяет себе бросаться бутылками в стены!
Выпускаешь воду в подземный мир. Она вытекает с глухим бормотаньем. Прощай, вода, я любил тебя, как любовник, я провел с тобой неплохие полчаса, до следующей встречи!
На полу лежит большое пушистое полотенце, принесенное ею. Уровень воды под тобой неуклонно падает, и ничто тут уже не поможет…
Но ты стоишь в ванне, а Галя уже снова рядом, она напротив, она разворачивает тебя, она вынимает тебя из полотенца и наклоняется вперед, и прижимает тебя спиной к кафельной стене, и так фиксирует, а сама руками упирается в кафель, но ты немного сползаешь, уже почти готовый, и она начинает что-то искать губами и таки находит, и ты закрываешь глаза. И столько во всем этом страсти, но и нежности, твердости, но и печали, и чувствуешь себя, как чувствуют, наверно, насилуемые, сосредотачиваешься только на ощущениях, на музыке, замирающей в комнате, но какая-то улыбка бродит по тебе, и ты хочешь только любить, любить, любить, и хочется петь осанну ее губам, потому что вся она — губы, язык, это напоминает упражнение для продольной флейты, ты прибываешь, как фонтан, и это длится почти вечность, так что каравеллы успевают вернуться, и из тебя вылетает голос, но и не только, ты переполнен — и ты взрываешься, потому что, как и любая другая вечность, эта — имеет свой конец…
Она заворачивает тебя в полотенце и молча выходит.
— Ну что, доиграла кассета? — спрашиваешь, возвращаясь в комнату уже одетым.
— Ты никуда не пойдешь, — отвечает Галя. — Я прошу тебя, не ходи никуда. У тебя правда высокая температура. Я сейчас приготовлю яичницу, а ты ложись. Тебе нужно вылежаться. Ты не можешь сейчас никуда идти — на улице дождь. Я не буду мешать тебе, ты просто поспишь. Я налью тебе еще водки, но ты должен обязательно лечь, иначе водка не подействует. Ты можешь преспокойно остаться тут до завтра, тебе обязательно нужно отогреться и спокойно полежать. Завтра же воскресенье. Ты будешь лежать один. У меня есть раскладушка, я буду рядом, я просто буду рядом, просто я буду подавать тебе то, что ты захочешь. Я могу принести из аптеки каких-нибудь лекарств. Ну не уходи, хорошо?..
— Знаешь, Галя, после водки, может, не нужно употреблять никаких лекарств, — начинаешь задумчиво, но она тебя перебивает:
— Ну хорошо, лекарств не нужно. Я не пойду за ними. Я поищу для тебя меду, молока…
— Да и, кроме того, — продолжаешь ты, — у меня куча дел. Должен быть вечером в общежитии…
— Что, опять на два фронта? В общежитии! Уже договорился на сегодня? Да?..
— При чем тут это? Ты же знаешь, я пишу роман в стихах.
— Я дам тебе бумагу, ручку. Пиши его тут. Я буду совсем тихонькая, ничем тебя не буду отвлекать. Ты ляжешь в теплую постель и будешь писать хоть до утра…
— Это невозможно, Галя. Это очень тонкие вещи, тонкие материи. Это дело моей жизни. Я не могу тебе так просто это объяснить, но я должен идти. Короче я пойду, да?
— Нет! — кричит она безумным голосом и бросается на тебя.
Это прыжок сильной женщины, изрядно тренированной, изрядно пьяной. Вы падаете на пол, на мокрый непросыхающий плащ, в котором ты пришел. Она бьет тебя по лицу — наотмашь, толчет тебя локтями, царапает. Она так ударила тебя по подбородку, что ты прикусил язык, и это внезапно придает тебе силы. Выворачиваешься из-под нее, и, хотя она ловит тебя за ногу, все же успеваешь дать ей по ребрам, а потом опять падаешь, не удержав равновесия. Она тянет тебя за свитер, под свитером трещит рубашка, и она наконец находит твою незащищенную ключицу и впивается в нее зубами. Тогда ты почти инстинктивно бьешь ее под дых коленом, и она на время теряет дыхание. Ты таки успеваешь встать и ударить ее ребром ладони по шее. Но она, поднимаясь, резко бьет тебя головой между ног. Ты почти теряешь сознание от боли, но не даешь себе расслабиться, потому что это означало бы верную смерть. Наоборот, отбиваешься от нее ногами, не подпуская слишком близко к себе, хотя это мало помогает, потому что она хватает перевернутый стул и начинает им бить тебя по ногам. У стула отламывается ножка, и ты пытаешься защищаться ею, но она бросает в тебя остатками стула, а сама успевает схватить ножку и начинает блестяще фехтовать ею. Прикрываясь схваченной с постели подушкой, ты переходишь в ближний бой и, поймав ее на том, что она неосторожно раскрылась, наконец наносишь свой давний, свой коронный, известный еще со школьных лет, удар — хук справа, принесший тебе в свое время не одну победу на областных и межобластных соревнованиях.
Она отлетает в противоположный угол. Рефери считает до десяти. Нокаут.
— Отто, это все? — жалобно шмыгая носом, спрашивает она через минуту. — Это все, я спрашиваю? Я спрашиваю тебя: это все? Ты больше не придешь? Не придешь, я спрашиваю тебя? Это все? Отвечай: это все?
— Я буду всегда помнить о тебе, — отвечаешь ты и одновременно дрожащими от напряжения руками заправляешь разодранную рубашку.
— Ты одна из моих самых светлых любовей. Я хотел, чтобы тебе было хорошо со мной…
Она начинает тихонько плакать, но ты едва успеваешь закрыть за собой двери в полутемный коридор, как о них глухо ударяется что-то тяжелое. Наверно, утюг.
Однако ты уже недостижим, герой.
Иногда очень нелишне посмотреть на часы. Потому что дождь, густо секущий с небес, оставляет такое впечатление, будто время остановилось. А время, оказывается, не остановилось, и теперь уже почти полпятого. И если кое-кто хочет попасть сегодня в «Детский мир», то пусть поспешит.
Подобьем тем временем кое-какие итоги, фон Ф. Ты в самом деле ушел, нет, вырвался от Гали на свободу. Ты действительно стоишь под дождем и расчувствованно думаешь о несчастной любви, об одиночестве, о специфической женской жестокости. Кроме того, обдумываешь свои дальнейшие, несколько лишенные уверенности от употребленного бухла шаги.
Ведь, кроме свободы, добытой кровью, во всем этом есть кое-какие ощутимые минусы. Во-первых, утрачен плащ. Он так и остался там, в ее комнате, твоим заложником. В любую минуту она может порезать его ножами или, облив бензином, спалить. Это будет черная магия, священная месть. Теперь мокни под дождем и стучи зубами в одном свитере. Во-вторых, кассета с самым новым концертом Майка Олдфилда. Эта утрата гораздо более серьезная, ведь без музыки, без возлюбленной твоей музыки ты, фон Ф., никто и ничто. Без музыки ты — дешевый сукин сын, эгоистическая тварь, ограниченное самовлюбленное быдло. С музыкой ты — поэт, гений, человеколюб и мудрец, только музыка придает смысл твоему гнетущему, ошибочному и, конечно, случайному существованию, глупый осел. Музыка дает тебе шанс спасти хоть полногтя своего насквозь пропитанного грехом тела. А ты разбрасываешься ею, оставляешь где ни попадя. Наконец, еще более ужасная утрата. Галя. Ведь бессмысленно теперь, после того как ты врезал ей кулаком по скуле, надеяться на какое-то возобновление отношений, на прощение и примирение, даже на простую человеческую дружбу. Раз и навсегда закрыты перед тобой ее двери. Ты опять оказался недостойным женщины, которая ради тебя готова была на все, даже убить тебя с помощью изощренных змеиных ядов. Ты уже никогда не найдешь такой женщины. Она была дарована тебе, безусловно, свыше. Ты пренебрежительно и плебейски отбросил этот дар. Единственным, но сильным и точным ударом кулака. За это ты заслуживаешь быть кастрированным, дружище фон Ф. Или разодранным меж двух молодых деревьев.
