Висенте Бласко - Разсказы
Bo всемъ округ не было такого гобоиста какъ Димони. Но много безпокойствъ причинялъ онъ тмъ, которые приглашали его участвовать въ ихъ праздникахъ. Имъ приходилось караулить его, какъ только онъ появлялся въ деревн, грозить ему палкою, чтобы онъ не входилъ въ трактиръ, до окончанія процессіи, а часто и сопровождать его въ минуты крайней снисходительности въ трактиръ, и удерживать его тамъ за руку каждый разъ, какъ онъ протягивалъ ее къ кружк. Но и эти предосторожности оказывались иногда тщетными; случалось не разъ, что шествуя, выпрямившись во весь ростъ, съ серьезнымъ видомъ, хотя и нсколько медленною походкою, передъ хоругвями братскаго общества, онъ приводилъ правоврныхъ въ ужасъ, начиная вдругъ играть К_о_р_о_л_е_в_с_к_і_й м_а_р_ш_ъ передъ оливковою втвью трактира и затягивая потомъ печальный D_e p_r_o_f_u_n_d_i_s, когда фигура святого вступала обратно въ церковь.
Подобныя развлеченія неисправимаго бродяги и пьянаго безбожника веселили народъ. Дтвора кишла вокругъ него, прыгая въ тактъ гобоя и превознося Димбни. Мстные холостяки смялись надъ серьезностью, съ которою онъ шествовалъ передъ приходскимъ крестомъ и показывали ему издали стаканъ вина въ вид приглашенія, на которое онъ отвчалъ хитрымъ подмигиваньемъ, точно хотлъ сказать: – Приберегите его на "посл".
Это "посл" составляло счастье Димони, такъ какъ являлось моментомъ, когда по окончаніи торжества и освобожденіи изъ-подъ надзора, онъ вступалъ снова во владніе свободой въ очаровательномъ трактир.
Тутъ онъ былъ въ своей сфер – рядомъ съ выкрашенными въ темно-красный цвтъ бочками, среди столиковъ, усянныхъ круглыми слдами стакановъ, вдыхая запахъ лука, трески и жареныхъ сардинъ, красовавшихся на прилавк за грязной ршеткой подъ сочнымъ навсомъ изъ спускавшихся съ потолка рядовъ засиженныхъ мухами колбасъ, съ которыхъ капало масло, темныхъ сосисекъ и пузатыхъ окороковъ, посыпанныхъ краснымъ перцемъ.
Хозяйка трактира чувствовала себя польщенною присутствіемъ постителя, приводившаго за собою цлую толпу людей. Поклонники дйствительно валили валомъ. He хватало рукъ, чтобы наполнять кружки. Въ комнат распространялся сильный запахъ грубой шерсти и ножного пота, и пламя коптящей лампы освщало почтенное собраніе. Одни изъ постителей сидли на квадратныхъ табуретахъ съ сидньемъ изъ испанскаго дрока, другіе – на полу на корточкахъ, поддерживая сильными руками челюсти, точно он могли развалиться отъ безконечнаго смха.
Вс взгляды были устремлены на Димони и его гобой.
– Бабушку! Сыграй бабушку!
И Димони, не моргнувъ глазомъ, точно онъ не слышалъ общей просьбы, начиналъ подражать на гобо разговору въ носъ двухъ старухъ съ такою комичною интонаціею, съ такими удачными паузами, съ такими крикливыми и быстрыми пассажами, что трактиръ оглашался грубымъ безконечнымъ смхомъ, пробуждавшимъ рядомъ на двор лошадей, которыя присоединяли свое громкое ржаніе къ общей сумятиц.
Затмъ его просили представить П_ь_я_н_и_ц_у, скверную бабу, ходившую по деревнямъ, продавая платки и спуская весь свой заработокъ на водку. Интересне всего было то, что вдохновительница находилась почти всегда среди присутствующихъ и первая смялась надъ умніемъ гобоиста подражать ея выкрикиванію товара и ссорамъ съ покупательницами.
Но когда комическій репертуаръ былъ истощенъ, Димони, сонный отъ выпитаго алкоголя, уходилъ въ міръ фантазіи и подражалъ передъ молчаливой и отупвшей публикой щебетанью воробьевъ, шопоту хлбныхъ полей въ втреную погоду, далекому звону колоколовъ и ворбще всему тому, что поражало его слухъ, когда онъ просыпался посреди поля, самъ не понимая, какъ занесла его туда попойка предыдущей ночи.
Эти грубые люди чувствовали себя неспособными насмхаться надъ Димони, надъ его надменнымъ остроуміемъ и подзатыльниками, которыми онъ угошалъ барабанщика. Искусство этого деревенскаго бродяги, хоть и грубое, но наивное и геніальное, оставляло глубокіе слды въ двственныхъ душахъ этихъ людей, и они съ изумленіемъ глядли на пьяницу, который, казалось, росъ въ тактъ неосязаемыхъ узоровъ, выводимыхъ гобоемъ. Онъ игралъ всегда съ серьезнымъ и разсяннымъ взглядомъ, выпуская изъ рукъ инструментъ только, чтобы взять кружку и усладить высохшій языкъ журчащей струей вина.
И такимъ онъ былъ всегда. Стоило большого труда вытянуть изъ него слово. О немъ знали только, благодаря его популярности, что онъ былъ изъ Беникофара, что онъ жилъ тамъ въ одномъ старомъ дом, который оставался ему еще, потому что никто не давалъ за этотъ домъ ни гроша, и еще, что онъ пропилъ въ нсколько лтъ двухъ муловъ, телгу и полдюжины полей, которыя получилъ въ наслдство отъ матери.
Работать? Нтъ, и тысячу разъ нтъ. Онъ родился, чтобы быть пьяницею. Пока у него будетъ въ рукахъ гобой, онъ не будетъ чувствовать недостатка въ хлб. Спалъ же онъ, какъ князь, когда по окончаніи празднества, проигравъ на гобо и пропьянствовавъ всю ночь, онъ сваливался, какъ мшокъ гд нибудь въ углу трактира или на пол, а мальчишка-барабанщикъ, такой же пьяный, какъ онъ, ложился у его ногъ, точно послушная собаченка.
II.
Никто не зналъ, какъ произошла встрча. Но это должно было неизбжно случиться и случилось. Д_и_м_о_н_и и П_ь_я_н_и_ц_а соединились и слились во едино.
Продолжая свой путь по небу пьянства, они столкнулись и стали съ тхъ поръ неразлучны – рыжее свтило цвта вина и блуждающая звзда, блдная, какъ свтъ алкоголя.
Братская дружба пьяницъ перешла въ любовь, и они удалились въ свои Беникофарскія владнія, чтобы скрыть свое счастье въ старомъ домишк. По ночамъ растянувшись на полу въ той самой комнат, гд родился Димони, они видли звзды, насмшливо мигавшія сквозь большія трещины въ крыш, скрашиваемыя большими верхушками колыхающихся растеній. Этотъ домъ былъ старою рухлядью, разваливавшеюся на куски. Въ бурныя ночи имъ приходилось бжать, точно они были въ открытомъ пол; и они ходили, преслдуемые дождемъ, изъ дома въ домъ, пока не находили наконецъ въ какой нибудь заброшенной конюшн уголокъ, гд расцвтала среди пыли и паутинъ оригинальная весна ихъ любви.
Внчаться?… Къ чему? He все ли имъ было равно, что скажутъ люди? Для нихъ не существовало законовъ или общественныхъ условностей. Съ нихъ достаточно было крпко любить другъ друга, имть кусокъ хлба въ полдень, a главное кредитъ въ трактир.
Димони погрузился съ головою въ новое счастье, какъ будто передъ его глазами открылась какаято незнакомая дверь, показавъ ему столь же безграничное, сколь невдомое счастье. Вино и гобой задушили въ немъ съ дтства вс остальныя страсти. А теперь, въ двадцать восемь лтъ онъ потерялъ стыдливость безчувственнаго пьяницы и подобно свчкамъ изъ тонкаго воска, горящимъ во время процессій, онъ таялъ въ объятіяхъ П_ь_я_н_и_ц_ы, блдной, безобразной, жалкой бабы, почернвшей отъ огня алкоголя, который пылалъ внутри ея, и до того страстной, что она вся трепетала, какъ струна. Но въ глазахъ Димони она была образцомъ красоты.
Ихъ счастье было такъ велико, что вырывалось даже за предлы домишки. Они обнимались посреди улицъ, съ невиннымъ безстыдствомъ двухъ собакъ; много разъ, отправляясь въ деревню на какое-нибудь торжество, они забгали въ поле, и ихъ застигали въ высшемъ порыв страсти крики прозжихъ, отмчавшихъ это открытіе громкими насмшками. Димони располнлъ отъ вина и любви; у него выросъ животъ, и одтъ онъ былъ такъ тщательно, какъ никогда. Онъ чувствовалъ себя спокойнымъ и довольнымъ въ обществ П_ь_я_н_и_ц_ы, а эта женщина все худла и чернла, и сосредоточивъ вс свои заботы исключительно на немъ, не занималась починкою грязныхъ юбокъ, окутывавшихъ ея впавшія бедра.
Она не покидала его. Простодушный парень, какъ онъ, былъ подверженъ всевозможному риску. И не довольствуясь сопровожденіемъ его въ артистическихъ турнэ, она шествовала рядомъ съ нимъ во глав процессіи, не боясь насмшекъ и поглядывая на всхъ женщинъ съ нкоторою враждебнстью.
Когда П_ь_я_н_и_ц_а забеременла, народъ сталъ чуть не помирать отъ смха, потому что она компрометировала торжественность процессій.
Посредин шелъ онъ съ торжествующимъ выраженіемъ лица и поднятымъ кверху гобоемъ, напоминающимъ огромный носъ, направленный въ небо. По одну сторону отъ него шелъ парень, игравшій на барабан, по другую сторону П_ь_я_н_и_ц_а, выставлявшая съ наслажденіемъ на показъ, точно второй барабанъ, свой вздутый животъ, похожій на шаръ, готовый лопнуть. Этотъ животъ заставлялъ ее идти медленною и неувренною походкою и скандально поднималъ дерзкою округлостью передъ юбки, обнажая распухшія ступни, хлябавшія въ старыхъ башмакахъ, и черныя, сухія и грязныя ноги, похожія на палочки барабанщика.
Это было настоящимъ позоромъ, надруганіемъ надъ святынею, и деревенскіе священники читали наставленія гобоисту:
– Но чортъ тебя побери! Женись ты по крайней мр, разъ уже эта погибшая душа не желаетъ разставаться съ тобою даже въ процессіи. Я беру на себя хлопогы относительно вашихъ бумагъ.
