Олег Малахов - Непоправимость волос
День I.
Ты не могла уснуть. Утром, измученная бессонницей, ты избавлялась от моего присутствия, отчищая свой мозг, вычеркивая мое имя из все равно непомнящей его памяти. Но к моменту, когда ты полностью уничтожила меня в себе, ты неожиданно почувствовала, что силы покидают тебя. И твое сердце действительно, сделав несколько беспомощных биений, выдохлось и остановилось. И кода ты окончательно убила меня в себе, ты умерла, и я ничем не мог тебе помочь, и воскресить тебя не мог. Полночь вылила свет луны на твое тело, и я навсегда запомнил превосходство света его над непревзойденной тьмой. Так закончился первый день нашего с тобой знакомства.
Ночь пропущенных прощаний.
It was rather the night of missed desires and true confessions. I was reading your lips swallowing your strange secrets of your eyes. I was begging you to make me sewed out of your skin material.
Ночь I.
А ночь была лунной. Луны не было, но лунным светом наполнялось ночное безразличие пространства. Мы с тобой считаем секунды, пересчитывая своих сексуальных партнеров, любовниц и любовников. Кем-то была ты, кем-то был я, забывчивость не позволяла нам выяснить, были ли кем-то они; или ни он, ни она не были теми, кем были мы в тот момент, когда они могли кем-то быть. Среди всех них мы безостановочно пытались найти тех самых, тех, кто нужен каждому из нас; и мы забывали о нас, но той лунной ночью мы соединились с исчезнувшей луной и стали всем тем, чего нам не хватало. Нам всегда не хватало разборчивости в людях, но людей не хватало чаще.
День II.
Я ли это, девочка моя? У ног твоих, подле тебя, смотрящей на проблески света в окне… Я ли становлюсь таким нежным, что в состоянии превратить каждый взгляд на тебя в лекарство от отчаяния, в порцию неоценимого тепла? У тебя ли я украл эти способности? Или так ты чувствуешь себя спокойнее, когда я наделен невероятной любвеобильностью, для тебя одной, остающейся со мной, проводящей со мной целый день… с поцелуями… с целью слияния с моим целомудрием. Странно, но могу делиться с тобой лишь своими наиболее сокровенными чувствами, несмотря на то, что был я далек до беспамятства от твоих поверхностных намерений, планов и потребностей, и становился я невольно инициатором вскрытия твоего спрятанного, неуязвимого мироздания, не для того, чтобы насладится твоей подвластностью мне, а для распознания самого себя в паутине твоих искромсанных обстоятельствами и удушаемых предопределенностями желаний… Ты — мой источник вдохновения… Когда мы идем, а сегодня так и есть, по бульвару несостоявшихся свадеб, мы смеемся над неуклюжестью своих попыток заботиться друг о друге, проявлять друг другу знаки внимания. Твой голос журчит в пространстве, втекая в мою полоумную материю мозга. Из твоих воздушных рукоплесканий я творю аппликации нашего с тобой детства, которое прошло под знаком ожидания друг друга. Мы приходим в парк, мы садимся на скамью под тенями приветствующих нас крон деревьев, с которыми мы тоже будто вступили в союз, и они охраняют нас от слухов и грязных помыслов сытых и довольных садистов в бюрократических заведениях.
Я люблю смотреть на огонь. И как эхо: я приехал, я добрался сюда. В твоей комнате камин. Не могу больше терпеть! Разорви мои кровеносные сосуды! Я и так мертв… Я на распутье… У меня нет пути… Чтобы идти за тобой. Тебя нет, чтобы идти за тобой. Чтобы стрелять тебе вслед боевыми патронами. Чтобы заряжать тебя энергией навсегда и не покидать никогда. Но тебя нет, а то, что я увидел вместо тебя, напомнило мне твою нежную и ненужную мне смерть…….то есть меня…… лежащего на полу подле раскаленного камина. Как камень.
— Как прошла твоя встреча?
— Она оказалась несколько неожиданной для всех, кого я там посетил. Им достаточно странными показались мои предложения. Им совсем не хотелось чувствовать себя ремесленниками, бессмысленно тратящими время и деньги на издание бездарных писателей, то есть пишущих не во имя личного совершенствования, а лишь ради резонанса вокруг своей персоны, в определенной степени литературно грамотных граждан.
— Ты был соткан из дождя.
— Им нравилось, что со мной успокаивается душа. Они вовсе не были психически неуравновешенными людьми, но говорить со мной им хотелось просто так, не из-за чего, по пустякам. И питаясь моей постоянно накапливающейся энергией, они забывали о моих просьбах и пожеланиях.
Она после непродолжительной, возможно, минутной паузы, предложила мне сесть рядом с ней возле небольшого столика, уставленного спиртными напитками, и, налив мне джина и разбавив его лимонным соком, попросила рассказать, нашел ли я там хоть кого-нибудь, кто бы смог также ласково обходиться со мной, как она.
— Зачем тебе знать это? Если и есть кто-то, кто может мне заменить тебя, так это моя мечта, образ, являющийся мне во снах, в летаргических. Нашел ли я?… — Я переспрашивал себя, осознавая, что не в состоянии ответить ей.
И она улыбнулась: «Мы однажды приедем туда вдвоем, мы пройдемся по улицам, зайдем в парки, посетим музеи и театры. И ты меня познакомишь с ней.»
Между днем и ночью.
Мы встретились с ней, как и было запланировано, в том самом месте, недалеко от ее дома, где я впервые ее увидел и остановил. Мне было приятно смотреть на ее телодвижения, наблюдать за тем, как она идет. Я наслаждался мыслью о том, что с этой красавицей меня сегодня смогут лицезреть многие тайные враги и соперники, завидуя мне и моим привилегиям, представляя меня в постели с этой недоступной им девушкой. Она небрежно улыбалась и с издевкой колола меня своими взглядами, знающей свою роль девушки. Артистично взяв меня под руку, она повела меня к парковке, где стоял ее новенький кабриолет. Она прекрасно смотрелась в нем. Девушка в гончей машине. И я, мало приметный словоблуд, рядом с ней.
— Что на этот раз? — спросила она меня.
— Бьеннале. Это для поэтов. Но какой же я поэт среди них… но мне необходимо быть там. Им будет не хватать веселья, моего задора. Ты бы их тоже могла развеселить. Станцевать, как ты умеешь.
— Ха… это уж слишком много для них, — помолчала, положила руку мне на ногу, иронично произнесла, — хочешь меня…
Я помолчал, и, не убирая ее руку, начал поглаживать ее. Потом ее рука вновь обняла руль. Машина ехала в гору. Она сосредоточилась. Затем, выехав из парка, где я мечтал гулять с ней, держа за руку, и целуя ее, периодически присаживаясь на скамейки, укутывать ее в свои просторные кофты, мы оказались на Аллее Понтификата.
— Тебе интересна эта игра? — а она сказала:
— Да, она забавна. Но не можешь ли ты предположить, что я делаю это ради тебя? Сегодня ты будешь самым блистательным гостем…
— Мне еще 25 лет, а я уже ненавижу современную молодежь! Я уже не могу безболезненно наблюдать за их поведением. Мне уже сложно и больно слышать их разговоры. Ведь у них так мало времени на саморазвитие. Им так немного его отведено на постижение своей души.
— Что ж, я вполне справедливо могу принадлежать к ненавидимой тобой группе молодежи.
— Нет. Нет. Ты согласилась. Ты…
— Я — такая же, как они, только поразившая тебя своей внешностью. Тебе просто хочется со мной переспать.
— А если я люблю тебя?..
— Такие, как ты, никогда не в состоянии любить реального человека. Тебе всегда необходимо обновлять своих героев. И ты всегда влюбляешься заново. Ты не постоянен в своих идеалах, хоть и постоянен в том, что постоянно проявляешь любовь, но направляется она не на существующую реально личность, не на человеческое существо из плоти. Она отдается твоему миру, который потом может заставить любить, любить по-разному, заставить многих, любить многих, многое, любить сам мир этот. Тебе всегда будет тесно. И твой мир постоянно расширяется. И ты вовлекаешь в него свои влюбленности, случайно теряющихся в твоих фантазиях девушек. Я ведь тоже захотела оказаться одной из них, уверовать в возможность увлечься тобой и твоей беспорядочно преображающейся и совершенствующейся системой образов и картин.
— Тогда я, как реальный человек из плоти, отсутствую в этом, этом, реальном мире. Тогда остается только этот образ, который живет в ирреальности с ирреальным образом, который никогда не станет реальностью…
И потом мы молчали. Показав друг другу свои глаза, почти открыв тайну наших взглядов, мы, казалось, затихли навсегда.
Я по-прежнему оставался юридически бесправным представителем человеческой расы. У меня по-прежнему замирало сердце при виде блюстителей порядка. И мне было спокойнее с ней. Она была безупречной гражданкой, с чистым прошлым, с нужными штампами в паспорте, с безукоризненными перспективами, идеально зарегистрированной хранительницей меня, едва дышащего надеждой изгоя, до отказа заполненного желанием быть законодательно защищенным человеком………. По законам людей, какими они есть, такими людьми и такими их людскими законами, которыми обозначен стандарт человечности, как он видится большинству, как представляется всем эта самая человечность и ее устройство.
