Владимир Шинкарёв - Папуас из Гондураса
– На толстовца похож… – услужливо закачал головой гнойный анархист, зная, что одного из роковых определений Пантюхе не миновать.
– Ну а раз толстовец, так и рубай его, хлопчики! – не повышая голоса крикнул Витька Тихомиров через плечо и тронул коня.
Заулюлюкали, засвистели, блеснули в пыльном воздухе веселые шашки, глянцевидные лошадиные крупы и жирные загривки бойцов заслонили собой от стонущих баб хрипло матерящегося Пантюху Мокрого.
Да. Сегодня ты живой, а завтра тебя нету.
Одновременно с Пантюхой Мокрым не стало и Сени Грибного Колотырника, причем обидно нелепо: Сеня, не в силах обойтись без алкоголя, стал понемногу есть ядовитые грибы и вскоре, так и не прийдя в сознание, умер.
Узнав о гибели Пантюхи, Саша весь отряд бросил в жестокий бой с Витькой Тихомировым и почти победил разжиревших на краденном сале бандитов, (которых теперь в народе прямо уже и считали за бандитов), но пешим жегулевцам не взять было Витьку в кольцо, и он ушел залечивать раны в Новгород. Но и Саша недосчитался многих лучших бойцов, а некоторые предали народное дело и ушли за Тихомировым, к его бабам и дармовой выпивке.
Мало осталось верных, но железным строем сплотились они. Близилась осень; Саша понимал, что зиму в лесу перенести не удастся, придется возвращаться в город, к семье, к постылой работе в конторе и поэтому отряд торопливо боролся день и ночь: вчистую вырезали геологическую партию и зарыли скважины, которые геологи успели пробурить, взорвали все рейсовые автобусы на область, пустили под откос десяток поездов дальнего следования.
Удалось даже сбить несколько низко летящих самолетов-кукурузников, опыляющих поля.
Однажды зябкой сентябрьской ночью Саша и Томилин бесшумно сняли сторожа детсадовской дачи, тихо подперли дверь колышком и принялись осторожно забивать окна: Саша придерживал доску, а Томилин обернутым в вату молотком прихватывал ее гвоздиком.
Только к утру, когда небо светлело, были заколочены все окна большого деревянного строения.
Томилин приник к щели и долго слушал: все было тихо, все спали.
– Давай, Сашок, – шепнул он и стал откручивать крышку канистры с киросином.
Саша взял в руку канистру, чуть наклонил ее, но вдруг задумался и с тоской поглядел на небо. Слезы замерцали в его глазах под светом тусклых звезд. Он сел на крыльцо и крепко сжал голову руками.
Томилин осторожно, бережно положил ему руку на плече:
– Тяжело тебе, Сашок?
Саша не отвечая сглотнул слезу и кивнул.
– Тяжело, Саша, ох тяжело! – с тяжким вздохом сказал Томилин. – И мне тяжело. А кому сейчас не легко-то? Подлецу одному легко! Ничего Сашок, все упромыслим… без изъяну поворот не сделаешь. Наше время – это молотьба чего-то такого… муки какой-то. Должен ведь кто-то ее перелопатить.
Саша сдавленно застонал.
– Саша, Сашок, – зарыдал Томилин, – тебе бы у грамоты сидеть, умильный ты да светлый.
Голос Томилина звенел – и сколько же неисплаканной силушки народной было в нем.
– Да Томилин, да… ох, тошно мне! – задушевно сказал Александр, рванув воротник, – но зачем, зачем, Томилин?
– Зачем? – вскричал Томилин, – Зачем? А затем, что упадет кровушка в мать сыру землю и вырастут цветы совести народной! Саша, Сашок, ты знаешь… кто? Ты, говорю, знаешь для меня кто? Ты для меня все горюшко, болюшка и силушка людская – вот кто! Саша, не молчи, хочешь землю буду есть сырую?!
И Томилин, припав к мокрой от росы земле стал хватать дрожащими губами землю.
Александр задумчиво ухватил тонкими пальцами комок затоптанной черной земли и поглядел и поглядел на нее заплаканными глазами.
– Вот она… землица… – дрогнувшим голосом сказал он. Томилин, шмыгая носом и всхлыпывая, взял в руки канистру с керосином и …
Иван, выйдя из себя, дернулся и прохрипел:
– Переключай…
Валера удивленно посмотрел на него:
– Тебе что не неравится? Зашибанское кино.
– Переключай, быстро… – не двигаясь, мучительно скривился Иван.
Минуты две по экрану ползет стрелка. Иван подавленно смотрит, не шевелясь. Затем на экране появляется лихой молодой человек, как Иван, напряженно глядящий куда-то в бок. Иван вздрагивает и молодой человек, будто заметив это, счастливо улыбается и объявляет:
– Дорогие товарищи, сегодня в нашей программе художественный фильм «Спорт любит сильных». По центральному телевидению фильм демонстрируется впервые.
СПОРТ ЛЮБИТ СИЛЬНЫХ
Под оглушительный рев трибун Алексей вышел на помост и несколко раз подпрыгнул, разминаясь.
– На помосте – Алексей Степанов, Советский Союз! – проревел динамик, и вторя ему залопотали на разных языках голоса в других частях громадного зала.
(Иван облегченно вздыхает и, размякнув, откидывается назад.
– Слава тебе, господи… Что-то, наконец, нормальное. Я уж думал – белая горячка у нас!
Валера равнодушно глядит на экран, хлопая короткими ресницами.)
Степанов приветственно поднял руки, чувствуя как волнами поднимается в нем спортивная злость.
– Его противник – Рихард Грюшенгауэр… Федиративная республика Германия, выступает под псевдонимом Гамбургское Страшилище.
Алексей было оглянулся – важно было не пропустить момент выхода немца на помост. Даже по тому, как он проползет под канатом можно было довольно точно оценить его состояние и степень подготовленности к бою. Гамбургское Страшилище, сильный и тактичный игрок, лез намеренно небрежно, опираясь на пол руками и сплевывая. Выходя, он так сильно зашатался, что вынужден был схватиться за стол.
Рихард Грюшенгауэр был ветераном перепоя и на последней Олимпиаде занял видное место. Уже несколько лет назад Алексей Степанов видел его на показательных выступлениях лучших перепойщиков в Большом Драмматическом театре Москвы. На его стороне был опыт, на стороне Алексея – молодость.
Секунданты забегали по помосту с ведерками, полотенцами и тряпками. Грюшенгауэр, покачиваясь, смотрел мутным, непонимающим взглядом. Лицо его, опухшее от тренеровок, клонилось к земле, руки беспорядочно дергались в поисках опоры.
Это могло быть и, вероятно всего, и было блефом – таким поведением он расчитывал усыпить бдительность соперника, представить поединок легким и малозначительным.
Одет он был в рваный рабочий комбинезон и ватник – непонятно, что толкнуло его на мысль о том, что такая, столь знакомая Степанову форма может пробить брешь в психологической защите советского спортсмена.
– Только не расслабляться, Алеша, только не расслабляться, – твердо сказал Степанову тренер советской команды, ас и видный теоретик перепоя, много сделавший для развития нового вида спорта; в частности его перу пренадлежали книги: «Перепой: спорт или искусство?» и «Нести людям радость» (летопись перепоя).
Раздался предупреждающий свисток судьи и все, кроме двух секундантов, в обязанности которых входило по мере надобности открывать и разливать бутылки, покинули ринг.
Послышался второй свисток и соперники сели друг напротив друга. Рихард Грюшенгауэр неловкими движениями освободился от ватника и швырнул его на пол. От внимательного взгляда советского не укрылось, что комбинезон соперника выкрашен в соответствии с псевдонаучной теорией Гет-Кадинского о психофизиологическом воздействии цвета и хотя советская наука о перепое отвергла, например, производное утверждение Кадинского о рвотном рефлексе на сочетании синего и грязно-желтого, Степанов невольно отвел глаза от отвратительных сизожелтых пятнен, покрывающих Гамбургского Страшилище как жирафа.
Гул зала постепенно стих. Секундант Алексея живо открыл бутылку «Молдавского» красного портвейна и налил стакан.
– Полнее наливай, – негромко сказал Алексей, трепещущими ноздрями уловив знакомый запах. Степанов уже давно специализировался по «Молдавскому» портвейну, хотя и тренировался по комплексному методу. Спектр его спортинвентаря был широк – от шато Д, икема и К, Крем де Виолетта до тормозной жидкости и неочищенной палитуры, но предпочтение он отдавал портвейнам, что и было характерной чертой советской школы перепоя. Преймуществом «Молдавского» красного портвейна перед другими был высокий коэффициент бормотушности. Его противник боролся мятным ликером, не столь бормотушным, но специфичным и нажористым.
Таким образом технические параметры спортинвентаря противников уравнивались. Победа достанется сильнейшему.
…
Прозвучал гонг и состязание началось. Немецкий спортсмен расправил плечи и впервые взглянул на Алексея, разом отряхнув с себя напускную апатию. Высокие волевые качества мужественно светились в его глазах, компенсируя немалый для перепойщика возраст.
– Саукин сынь, а ну гляди, яко я стаканищу вышру, тфаю мать!!! – свирепо закричал Гамбургское Страшилище, вращая выкатившимися глазами. Он схватил стакан, сделав три глотательных движения, откусил кусок стакана и звонко проскрежетав зубами, проглотил. Рихард Грюшенгауэр принадлежал к тому, впрочем, довольно немногочисленному разряду спортсменов, которым мешал запрет на все виды закусок, кроме неорганических соединений.
