Огюстен Берроуз - Бегом с ножницами
На секунду мне стало ужасно грустно и одиноко. Как будто я старая плюшевая зверюшка — раньше я с ними играл, а теперь они, никому не нужные, сидят на верхней полке моего шкафа, в самой глубине, у стенки.
И тут мне в голову пришла такая страшная мысль, что даже не хотелось искать на нее ответ: может быть, Джорэнна тоже планировала остаться в этом доме лишь на неделю?
Я перестал кусать губы и невидящим взглядом уставился перед собой. Что, если меня обманывают? Что, если мне предстоит прожить здесь не неделю, а целый год? Или даже больше?
Без паники, сказал я себе, это продлится всего лишь неделю.
Тут что-то загремело в кухне, и грохот заставил меня улыбнуться. Интересно, что еще произошло? В этом странном доме, где столько всего творилось, я мог по крайней мере отвлечься от главной своей беды: что родители совсем не хотят меня видеть. Если бы я позволил себе слишком много об этом думать, то скорее всего совсем бы увяз. А сейчас я просто затаил дыхание и стал прислушиваться, что же произойдет дальше. Но ничего не последовало.
Я взглянул на свои брюки и увидел некрасивое пятно. Какой-то жир. Его уже не отчистить. Я пожал плечами, вскочил и побежал в кухню смотреть, что там еще стряслось.
И вот пришел день, вернее, вечер, когда мама забрала меня от Финчей. Не было ни возбужденного стука в дверь, ни объятий, ни бесконечных поцелуев. Она просто остановила коричневый фургон возле дома и сидела в нем, ожидая. Понятия не имею, сколько она так сидела, пока я наконец не заметил стоящую машину и не выскочил из дома.
— Ты вернулась! — закричал я, как был босиком, подлетев по грязной дорожке к машине и заглядывая в поднятое до самого верха окно.
Мама продолжала неподвижно смотреть вперед, даже когда я забарабанил в стекло.
Из выхлопной трубы вылетал дым, разбиваясь о бортик дороги, сама машина казалась очень усталой, а мотор работал так, словно с минуты на минуту вывалится наружу.
Я снова постучал в стекло. Мама наконец моргнула, повернулась и заметила меня. Медленно опустила стекло и высунула голову.
— Ты готов ехать в Амхерст? Вещи собраны? — ровным, бесцветным голосом спросила она.
Я обернулся, чтобы посмотреть на дом, и заметил, что не закрыл дверь — оставил ее открытой настежь. Потом сообразил, что это не важно — кто-нибудь все равно рано или поздно закроет. И обувь у меня в Амхерсте была. Поэтому я обошел машину спереди и забрался на правое сиденье.
— Где ты была? Что ты делала? Что случилось? — Все эти вопросы я выпалил, пока мама отъезжала от дома и разворачивалась в сторону Амхерста.
Она ни слова не сказала в ответ. Просто смотрела прямо перед собой, хотя и не на саму дорогу, и даже ни разу не взглянула в зеркало заднего вида. Не закурила ни одной сигареты.
Мама вернулась за мной, как обещала. Но только где она была?
Просто добавь воды
В тот год я проводил с семьей Финчей все больше и больше времени. Я сам ощущал, что меняюсь кардинально и стремительно. Я был, как сухая шипучка, они — как вода.
Безупречные брюки ушли в прошлое. Их сменили старые джинсы Вики, которые Натали вытащила из кучи одежды возле сушилки.
— Они будут прекрасно на тебе смотреться.
Когда я выразил мнение, что носить драные в паху «Ливайсы» не очень удобно, она лишь отмахнулась:
— Ой, брось. Это всего лишь небольшая вентиляция.
Я оставил попытки укладывать волосы безупречной блестящей волной, а вместо этого позволял им вести себя, как они хотели — беспорядочно завиваться непослушными кольцами.
— Ты выглядишь гораздо лучше, — похвалила Натали. — Очень похож на барабанщика из «Блонди».
Сам я чувствовал, что за несколько месяцев повзрослел на несколько лет. Мне это очень нравилось. А в доме было так привольно и свободно жить, все казались такими простыми и дружелюбными. Никто не обращался со мной, словно с маленьким ребенком.
И все равно я боялся, как Финчи воспримут мой глубоко запрятанный, темный секрет. Меня моя гомосексуальная ориентация не смущала — я знал про нее всю жизнь. Я мало общался с другими детьми и не был запрограммирован на то, что это плохо. Анита Брайант говорила по телевизору, что гомосексуалисты — люди больные и порочные. Сам я считал ее вульгарной и безвкусной, а потому нисколько не уважал. Другое дело Финчи — они были католиками, а католики всегда казались мне очень строгими и непримиримыми. Я боялся, как бы они не отвернулись от меня, узнав, что я голубой.
— Подумаешь, важность, — бросила Хоуп, когда я открыл ей свои сомнения.
Мы с ней гуляли ночью по окрестностям, и мне потребовалось двадцать минут» чтобы высказаться.
— Я это уже и сама поняла. — Она искоса, хитро улыбаясь, посмотрела на меня.
— Правда? — удивленно и испуганно воскликнул я.
Что, от меня пахнет как-нибудь по-особенному, как от гомика? Или, может, моя неестественная страсть к чистоте ей это подсказала? Одно дело — быть геем, но совсем другое дело — выглядеть голубым.
Мой сводный брат Нейл тоже гей, — заметила она, остановившись, чтобы приласкать кошку.
Неужели? Среди Финчей тоже есть такие?
Да, Нейл Букмен. Когда-то он лечился у папы, а теперь он его приемный сын.
Сколько ему лет? — поинтересовался я. Столько же, сколько и мне ? На год больше ?
Тридцать три, — ответила Хоуп.
Многовато для усыновления.
А где он живет?
— Ну, — начала Хоуп, когда мы снова пошли вперед, — раньше он жил во дворе, в сарае. Потом разозлился, что папа не дает ему комнату в самом доме, и переехал в Истхэмптон; и вот уже несколько месяцев живет там, делит квартиру с какой-то разведенной женщиной. А комнату в сарае держит за собой, в качестве резервного жилья.
Да, мне не везло со временем. Я только что почти постоянно поселился у Финчей, и вдруг оказывается, что единственный имевшийся в наличии гей недавно переехал.
— Он часто бывает у нас. Если хочешь, я ему позвоню.
Вы подружитесь. Больше того, мне кажется, вы друг другу понравитесь.
Я еще ни разу не видел живьем настоящего гея — только по телевизору, в шоу Фила Донахью. Я задумался, как может пройти встреча с таким человеком, но без светящейся над головой надписи «открытый гомосексуалист».
Через неделю Хоуп позвонила мне в Амхерст и сказала, что Букмен появится после обеда. Через полчаса я уже ехал к Финчам на автобусе.
Агнес сидела на диване перед телевизором и что-то ела из пачки с надписью «Пурина — корм для собак». Увидев меня и перехватив мой взгляд, рассмеялась:
На самом деле это не так плохо, как кажется. Хочешь попробовать?
Да нет, спасибо, — вежливо ответил я.
Сам не знаешь, что теряешь, — заметила она и от правила в рот еще один коричневый шарик.
Она права. Эта штука действительно вкусная, — произнес за моей спиной низкий голос.
Я обернулся и увидел высокого, худого человека с коротко остриженными черными волосами и черными усами. Карие глаза смотрели дружелюбно.
Ну, привет, Огюстен. Помнишь меня? Букмен. Да, когда я тебя последний раз видел, ты был вот таким... —
Он опустил руку до пояса.
Привет, — поздоровался я, стараясь не выглядеть наэлектризованным. — Наверное, помню. Немножко.
Мне кажется, когда я был маленьким, вы иногда приходили к нам домой.
Да, правда. Я приходил к твоей маме.
Итак, — неопределенно произнес я, небрежно засовывая руки в карманы и пытаясь выглядеть раскованным и беззаботным,
Итак, Хоуп сказала, что ты хочешь со мной познакомиться. Я польщен. Чувствую себя невероятно знаменитым. — Он улыбнулся.
Да-да. Знаете, теперь, когда я часто живу здесь, мне хочется знать всех.
Его глаза блеснули, а теплая улыбка моментально поблекла.
— Так ты здесь живешь? И у тебя есть своя комната?
Я вспомнил о сарае, о том, как доктор заставлял его жить не в комнате, а где-то на задворках, и поэтому пошел на попятную.
— Да нет, не совсем так. Я хочу сказать, что часто здесь бываю. Ни комнаты, ни чего-то подобного у меня нет.
Казалось, у него камень с сердца упал.
— О! — произнес он. — Понятно!
В коридоре появилась Хоуп и обняла Букмева.
Эй, старший брат, — проговорила она, — я вижу, что вы уже нашли друг друга.
Конечно, — ответил тот. — Не так крепко, Хоуп.
Боже, я все-таки не собака!
Ах, бедный малыш, — насмешливо пропела Хоуп, убирая руку. — Я и забыла, какой ты нежный и хрупкий.
Это Хоуп? — поинтересовалась из комнаты Агнес. —
Скажите ей, что она должна мне четыре доллара.
Я здесь, Агнес, так что вполне можешь сказать мне это сама.
Ах да, хорошо, хорошо, — как-то засмущалась Агнес. — Это ты. Мне и показалось, что я слышу твой голос.
Ты должна мне четыре доллара.
Хоуп заглянула в комнату.
— Я знаю об этом и обязательно... о Господи, Агнес, ты что, поедаешь собачий корм?
