Майкл Тернер - Порнографическая поэма
— Вчера, собирая пленки, на которых вы учились монтировать фильмы, я обнаружила, что примерно треть из них исчезла, — исполнительный продюсер стала стирать с доски — длинными вертикальными движениями — огромную пурпурную надпись «Счастливых каникул», которую она сделала перед уроком, и продолжила: — Не знаете ли, случайно, куда они делись?
Нетти была в шоке. Очевидно, она никогда раньше не попадала в столь затруднительное положение. Это было для нее совершенной неожиданностью. Но и я испытывал шок — не потому, что никогда не был в подобном дерьме раньше, а потому, что рядом была Нетти. Исполнительный продюсер принялась стирать мел горизонтальными движениями. Я бессмысленно глазел на образующуюся сетку, лихорадочно пытаясь придумать что-нибудь, что спасло хотя бы Нетти. Нетти прочистила горло — видимо, она была занята тем же, что и я. Исполнительный продюсер вымыла тряпку и продолжила мыть доску — на этот раз круговыми движениями.
— Ну? — произнесла она, выводя тряпкой странные узоры.
— Я взял их, — солгал я.
— Теперь — сказала исполнительный продюсер, поворачиваясь к нам, — зачем вы это сделали?
— Я хотел поработать с ними дома, — вновь солгал я.
— Не вы ли пару дней назад жаловались, что вам до смерти надоела работа с пленками, и говорили, что уже всему научились? — усмехнулась ИП.
— Да, — ответил я. — Но я думаю, я тогда солгал.
Исполнительный продюсер бросила на меня быстрый взгляд, сложила тряпку и положила ее на полочку доски. Затем она сказала, что Нетти может идти.
— Не знаю, за что вас наказывать: за ложь или за воровство, — произнесла мисс Синглтон, подходя к своему столу и принимаясь просматривать содержимое папки.
Долю секунды я размышлял, что было бы хуже, — все еще напутанный перспективой как того, так и другого.
— Может быть, и за то, и за другое вместе?
Я понял, что этот вариант хуже всего.
— Каково наказание за ложь? — поинтересовался я только для того, чтобы ускорить дело.
— Оно в два раза больше, чем наказание за воровство, — ответила исполнительный продюсер, закрывая папку и скользящим движением опуская ее в свою сумку.
— Ну тогда, — сказал я, — я бы предпочел наказание за воровство.
— Но вы ничего не украли, — возразила мисс Синглтон. — Пленки украла Нетти.
Я подумал, вышла ли уже Нетти на улицу из школы или еще нет.
— Я знаю, что пленки украла Нетти, — продолжала исполнительный продюсер, — потому что видела, как она тайком засовывала их в карман пальто. Подозреваю, что вы были соучастником, потому что сразу после этого она что-то прошептала вам на ухо, — она заложила руки за голову и откинулась назад. — И из черноты под ее ногтями я делаю вывод, что она просматривала эти пленки.
Я был напуган. Беги, Нетти, беги!
— А что касается вас — подозреваю, что вы тоже принимали участие в просмотре, — закончила исполнительный продюсер, и ее голос дрогнул.
Я не знал, что сказать. Мне хотелось защитить Нетти, но я также хотел, черт возьми, покончить наконец с этим разбирательством. Мне ничего не оставалось, как только признаться в том, что я лгал насчет кражи пленок, хотя это, кажется, уже не было столь важно. Итак:
— Ладно, я солгал насчет кражи. Простите меня за это. И да, я видел то, что было на пленках. Простите меня и за это тоже.
Все, я сказал это. Что теперь? Исполнительный продюсер выдвинула ящик стола, что-то поискала там и с шумом задвинула обратно. Что-то еще пропало? Исполнительный продюсер потерла глаза. Снова жужжание ламп дневного света. Наконец:
— Ладно, вы больше не обвиняетесь в краже. Только во лжи.
— И каково же наказание за эту ложь?
— К счастью для вас, я слишком устала, чтобы придумать адекватное наказание прямо сейчас, — вздохнула она, подняв брови. — Думаю, пока что будет достаточно, если вы честно расскажете, что увидели на этих пленках.
Она была права. Это должно быть болезненным. Я не мог бы придумать худшего наказания, чем описать кому-нибудь ту часть их с мистером Маккинни жизни, которую они явно хотели забыть.
Я рассказал ей прежде всего о местности: пальмы, белый песок, тропическое море; потом о музыкальном фестивале: о музыкантах в ярких нарядах — зеленых, золотых, красных, — об их странных инструментах, декорациях, танцующих неподалеку людях. Описал мистера Маккинни: его многочисленные кепки, меняющуюся от съемки к съемке растительность на лице, его босоножки; саму мисс Синглтон: ее платья с горжетками, большие темные очки, улыбку на лице — словом, все, что мог вспомнить. Честно. Все, кроме похорон. Вот, что я сделал. Просто описал. И к концу своего повествования я думал, что неплохо поработал. Я почувствовал себя настолько уверенным, что сменил тему. Я спросил исполнительного продюсера, почему она решила уничтожить такой прекрасный фильм. Ведь он был так хорошо снят. И даже если она не хотела видеть все это в данный период своей жизни, не факт, что она не изменит своего мнения в будущем. Может быть, ее дети когда-нибудь захотят посмотреть этот фильм, кто знает?
Кажется, мисс Синглтон не слишком понравился мой внезапный интерес к ее личной жизни.
— Ваши вопросы кажутся мне чересчур смелыми, учитывая серьезность вашего проступка, — заявила она отрывисто, вытаскивая из сумки кошелек. — Возможно, мне следует добавить в список ваших преступлений еще и вторжение в частную жизнь.
Я почувствовал себя совершенно отвратительно. Я был уже не просто обвиняемым. Мое преступление разрослось до размеров чего-то большего. И когда мисс Синглтон попросила меня подойти к ней, желая что-то мне показать, я подошел неверной походкой, на негнущихся ногах.
Она открыла свой кошелек и извлекла оттуда маленький бумажник. Из бумажника она вытащила крошечную фотографию.
— Это моя семья, — пояснила она, передавая мне карточку. — Люди, с которыми я собираюсь встречать Рождество.
На фотографии я увидел ее, Маккинни и — ребенка. Я смотрел на карточку намного дольше, чем требовалось, крепко сжав ее обеими руками. Потому что это позволяло мне не смотреть на мисс Синглтон. Я знал, что она плачет и что ей нужно время, чтобы подумать, как себя вести, что сказать мне, когда я отдам ей фотографию. И когда я наконец ее отдал, то не смог удержаться и спросил:
— Но ваш ребенок — разве он не умер?
И мисс Синглтон кивнула. А потом она улыбнулась и вытерла слезы.
— Да, я знаю, — промолвила она, засовывая фото обратно в бумажник, и поблагодарила меня за то, что я сказал наконец правду.
3.28
— Потрясающая хуйня! И вы заставили нас войти во все эти детали.
— Благодарю вас.
— Просматривая наши записи, мы убедились, что примерно половина из рассказанного вами находит подтверждение. Однако многое не соответствует нашим данным. Нам кажется, что в некоторых случаях вы подменяете факты домыслами.
— В каких именно?
— Попытайтесь вспомнить сами.
— Ну, знаете… То, что я рассказал, — это все, что я могу вспомнить! Я хочу сказать…
— В других случаях остаются недоговоренности и двусмысленности…
— Видите ли, в моей жизни это был очень запутанный период. Мать говорила одно, учителя — другое.
— Да, но мы знаем, что вы сами все понимали. И чему-то учились из всего этого.
— Конечно.
— Пенни Синглтон дала вам что-то.
— Да, несомненно.
— Урок?
— Скорее понимание. Интуицию.
4.1
Бобби Голтс оказался прав. Мисс Синглтон не вернулась в школу после Рождества. Ее уволили, и мистер Диксон сообщил ей об этом на автостоянке возле школы в последний день занятий. Я сам не присутствовал при этом. Но Марги Скотт, очевидно, присутствовала.
Марги рассказала, что мисс Синглтон нелегко приняла это известие. Она круто наехала на мистера Диксона. Мистер Диксон — «слишком вежливый человек», по словам Марги, — отступал и отступал под ее напором, пока не стал терять равновесие. Пенни протянула руку, чтобы поддержать его, но он в ужасе отпрянул с такой силой, что упал. Прямо в лавровый куст. Марги сказала, что они оба были настолько смущены случившимся, что застыли, как роботы. Потом они бросились извиняться друг перед другом. Мисс Синглтон заплакала. Тогда к мистеру Диксону вернулось самообладание, и он помог ей дойти до машины.
Однако у Бобби была другая версия: мисс Синглтон пришла в неописуемую ярость и толкнула мистера Диксона в лавровый куст после того, как ей послышалось, что тот назвал ее черномазой. Но на самом деле, по словам Бобби, мистер Диксон вовсе не называл ее черномазой. И он — Бобби — готов подтвердить в зале суда, что мисс Синглтон солжет, если скажет кому-нибудь, что мистер Диксон назвал ее черномазой.
Когда Бобби рассказал нам все это за ленчем, Нетти назвала его фантазером. Она заявила, что он, несомненно, выдумал эту историю от начала до конца, потому что никак не мог быть на стоянке в тот момент, когда все это происходило; она видела его в тот день после школы гоняющим мяч на южном поле; и ни о каком «подтверждении в зале суда» не может идти речь, поскольку его слова даже не вошли бы в дело. Если кто в этой истории и лжет, то отнюдь не мисс Синглтон. После этого Нетти толкнула Бобби в куст.
