Марина Струкова - Мир за рекой. Русская готика.
Она называла Миром за рекой — тонкий мир духов, демонов и богов. Его можно было изучать и медитируя. Ворота. Шаг вперед. Переход через мост. Вызов духов-хранителей. Там она могла всегда быть разной.
* * *
Крыс пригласил её на рок-концерт. У неприметной двери на задворках института охранники бесцеремонно лезли в сумочки, обводили тело металлоискателем. И зрители парами ныряли в глубину зала, спускались на четырёхметровую глубину по железной лестнице. Колонны были из шершавых каменных монолитов с неровно обработанными плоскостями, Глубина бара, окаймлённая коричневым деревом, открывала полки с разноцветным стеклом бутылок. Залитый зеленым светом хрупкий как эльф бармен смешивает и взбивает сказочные зелья и адские смеси. Он протягивает тебе в тонкой руке высокий бокал с коктейлем "Крыша вдребезги", его голоса не слышно за грохотом музыки. Фисташки. Бильярдная. Два часа мучительно дребезжали на "разогреве" русские группы, своим убожеством подтверждающие давнее заявление козлобородого гуру Гребенщикова о том, что отечественный рок всё-таки мёртв.
Первая группа была в каких-то дурацких шутовских костюмах. Всё время заигрывали с публикой, прося аплодировать, подпевать. Но песни были слабыми, сказочными, под грохот рока рычащий солист рассказывал о леших и русалках. Это было апофеоз падения русского рока, который, потеряв заряд социального протеста, превращался в детскую потешку, и обложки музыкальных альбомов уже напоминали печатные пряники для фольклорных дурачков.
Другая группа была ещё слабее первой. Невнятная какофония звуков с претензией на готический "металл".
— Я покидаю этот мир! Я покидаю этот мир! — Приговаривает тщедушный очкастый солист. Он наклоняется вперед так, что едва не задевает носом колени, извивается и дергается, воображая, что заводит публику. За него стыдно.
— Бля! Мудак! Сваливай скорей! — Хочется заорать в ответ.
Когда хочется уже задремать на ступенях, прислонившись к черному металлу перил, раздаётся раскат грома, выходят они — английские панки — в готическом гриме а ля "носферату". Мощный четкий ритм мелодичной музыки Красавец-солист с белым лицом и темными тенями вокруг глаз.
Он метался по сцене с пластикой хищника, настигающего жертву, манил её своими сверкающими в обводе темно-синей краски глазами, белым оскалом ослепляющей улыбки. Девчонки тянули к нему руки, он склонялся на краю сцены на одно колено, и они жадно гладили бледные щеки кумира, литые плечи в татуировке, хватали запястья в шипованных браслетах, он ловил эти маленькие руки и целовал, сжимал их ладони, не переставая выговаривать слова в микрофон, Света тоже коснулась его, запястье было ледяным в раскаленном прокуренном мареве клубного подземелья.
"Он мёртвый! — Восторженно подумала она. — Весёлый вампир-рокер из романа Энн Райс".
На сцену лезли и лезли девчонки и парни, охрана сталкивала их, они доверчиво летели навзничь, плашмя, их заботливо подхватывал прибой толпы, мягко опускал на пол, хохочущих с хмельными глазами. Солист, схватив вскарабкавшуюся на сцену блондиночку, наклонялся с оскаленными зубами всё ниже к её напряженной тонкой шее, сияя глазами в темной кайме.
Запредельно орал хор готовых выброситься на сцену под ноги певцу, который играл микрофоном на шнуре, то швыряя его вверх, до балок, где укреплены софиты, то обматывая с маху шнур вокруг шеи. Микрофон зацепился за балку, он схватил второй. Похоже, это развеселило его ещё больше. Его голос чаровал и взвинчивал, вышибал из тел усталость, искрились провода, лопались гитарные струны, вибрировали нервы, содрогались гигантские динамики под потолком. Он хватал бутылки с минералкой и расплёскивал воду над буйными головами поклонников. Они стремились подставить лица под освежающий дождь, казалось, здесь совершалось какое-то священнодействие, заряжающее их силой, они должны были выйти из подземелья другими и увидеть мир подвластным своей воле.
Прыгали и орали, махали зажигалками и бенгальскими огнями. Шёл круговорот энергии, незримый ток песен выплескивался веером молний со сцены, а навстречу искрила толпа, волнами раскачивающаяся. Это была молитва, экстаз, высокий кайф. И музыканты на сцене шаманили одержимо, служили богу свободы. Девушки, сидящие на шеях парней, визжали, мотая распущенными волосами. Десятки рук тянулись вверх, салютуя знаком виктории.
— Крысёныш, братуха, хой! — Крикнул мордастый парень в красной бандане, проламываясь сквозь мельтешащую толпу.
— Поедем ко мне! Бухла — прорва, оторвёмся конкретно!
— Отвали, — огрызнулся Крыс на парня.
— Кто это? — Поинтересовалась Света.
— Когда-то я кололся. Но соскочил. Этот козел мне продавал. В принципе он и навязал первый раз дозу.
— У тебя сильная воля, если ты сумел бросить.
— При чём тут воля? Меня мать в клинику отправила.
Когда Эми попрощалась с ними на кладбище, Света заметила, какое странное лицо у Крыса, как будто что-то в нём умерло. Он, и без того молчаливый, совсем замкнулся. Света, забеспокоившись, попыталась разговорить друга, Крыс раздражённо огрызался,
Два дня на телефонные звонки отвечала его мать:
— Алика нет дома… Позвони попозже.
Света позвонила Власте, попыталась узнать о Крысе. Та, словно желая уязвить, сообщила: "По-моему, ему нравилась Эми. Он, наверное, переживает. Может быть, у друзей пьёт".
Потом позвонила мать Крыса:
— Аленьке плохо.
Света приехала. В квартире была грязь, которую обычно Крыс выгребал перед приходом Светы. Сейчас он был в отрубе. В своей тесной комнате Крыс вытянулся в кресле перед включенным телевизором. Вокруг стояли бутылки, пахло рвотой, майка на груди заляпана чем-то омерзительным. И главное — демонстративно в центре стола лежал шприц. Крыс ширнулся. Он повернул к Свете бледное лицо с точками глаз и пролепетал виновато:
