Анна Каван - Лед
Последовало живое обсуждение жертвоприношения, люди высказывали свое мнение с таким видом, будто речь идет о футбольном матче с командой соседнего городка. Кто-то сказал: «У нас не так много симпатичных девушек, чтоб разбрасываться ими направо и налево. С какой стати мы должны приносить их в жертву дракону? Не лучше ли пожертвовать незнакомкой, девушкой-иностранкой, которая ничего не значит ни для кого из нас». Тон его предполагал, что он говорит о конкретном человеке, известном всем присутствующим. Отец стал возражать, но дочь заставила его замолчать, разразившись страстной тирадой, из которой я смог уловить лишь отдельные фразы. «Бледные девицы и такие чистые, будто сделаны из стекла… разбить их вдребезги… И я разобью ее…» В конце она прокричала: «Я сама скину ее со скалы, если ни у кого из вас не хватит на это духу!»
Я ушел оттуда в ужасе. Эти люди — хуже дикарей. Лицо и руки у меня занемели, я был на грани обморожения и никак не мог взять в толк, чего ради я так долго стоял и слушал их бредни. Появилось смутное ощущение, что со мной что-то не так, однако я не мог понять что именно. Я забеспокоился, но потом забыл об этом. В небе ярко сияла маленькая холодная луна, в подробностях освещая пейзаж. Фьорд я узнал, а вот берег нет. Прямо из воды росли высокие отвесные скалы, поддерживающие плоскую каменную платформу, похожую на вышку для ныряния. Показались какие-то люди, они тащили девушку со связанными руками. Когда они проходили мимо, я успел заглянуть в ее жалкое бледное личико: жертвенное дитя, запуганное и обманутое. Я рванул вперед, попытался добраться до нее, разрезать веревки. На меня набросились. Я отбросил одного, снова попытался приблизиться к ней, но ее утащили. Я поспешил за ними, крича: «Убийцы!» Но не успел, они уже тащили ее на скалы.
Я стоял рядом с ней на каменной платформе высоко над фьордом. Мы были одни, хотя едва различимый гул голосов подразумевал присутствие множества наблюдателей. Меня это не волновало. Мое внимание было сосредоточено на дрожащей скрюченной фигурке, покорно глядевшей вниз на темную воду. В свете луны ее волосы блестели, как алмазная крошка. Она не смотрела на меня, но я видел ее лицо, которое и всегда-то было бледным, теперь же выцвело до крайнего предела. Я заметил, как она исхудала, и подумал, что мог бы обхватить двумя ладонями ее грудную клетку, в которой еще билось сердце. Кожа была цвета белого шелка, в ярком лунном свете она почти не отбрасывала тень. Опоясывающие запястья отметины от веревок, при дневном свете красные, сейчас казались черными. Я представил, каково это схватить ее за запястья так, сжать ее тонкие косточки.
Нагнувшись, я тронул ее холодную кожу, неглубокую впадину на ее бедре. В ложбинку между грудей падал снег.
Подошли вооруженные мужчины, отпихнули меня, схватили ее за хрупкие плечи. Из глаз ее закапали крупные слезы, похожие на сосульки, на алмазы, но меня они не тронули. Они не были похожи на настоящие слезы. Да и сама она казалась ненастоящей. Бледная, почти прозрачная жертва, вид которой так возбуждал меня в моих грезах. Стоящие за мной люди ворчали от нетерпения. Мужчины не стали более ждать и скинули ее вниз, и ее жалобный крик полетел вслед. И ночь взорвалась, как бумажный пакет. Брызнули огромные струи, бешено забились волны, разлетаясь каскадами брызг. Не обратив внимания на окативший меня ледяной душ, я склонился над краем платформы и увидел всплывающие в бурлящей воде чешуйчатые кольца, в которых судорожно билось что-то белое, пока не лязгнули покрытые броней челюсти.
Я спешил вернуться домой. Стопы и пальцы уже занемели, лицо окоченело, от холода начинала болеть голова. Слегка оттаяв в своей комнате, я принялся писать. Основной моей темой, естественно, оставались индри, но я по-прежнему старался придерживаться версии о своем интересе к истории города, что-то записывая о нем. Я не думал, что люди из службы безопасности станут утруждать себя чтением моих записей, впрочем, ничто не мешало им делать это, пока меня нет дома. По-детски простая система кодирования, которой я пользовался, перемежая предложения, касающиеся лемуров, заметками про местные дела, по крайней мере, должна была запутать хозяйку, которая повсюду совала нос.
Описывая эти нежные таинственные поющие существа, я получал огромное удовлетворение и по ходу работы проникался к ним все большей симпатией. Их чарующие потусторонние голоса, их веселость, доброта, невинность стали для меня символом жизни, какой она могла бы стать, если б можно было изжить свойственные человеку жестокость, насилие, страсть к разрушению. Обычно я получал удовольствие от самого процесса письма, предложения складывались без усилий, будто самостоятельно составлялись в моей голове. Однако теперь все было иначе, я не мог найти нужных слов: я видел, что выражаюсь недостаточно ясно, что память меня подводит, и через несколько минут отложил ручку. Перед глазами всплыла картина собравшихся в дымной комнате людей, и я решил, что должен довести до сведения правителя все, что подслушал. В то же время воспоминания об этой сцене были на удивление смутными, словно все это мне приснилась. Когда же у меня мелькнула мысль, что девушке, вполне возможно, угрожает реальная опасность, я не смог в это поверить. И, тем не менее, встал, чтобы пойти к телефону. Затем удерживаемый свойственными мне сомнениями, я вспомнил о женщине, которая, вероятнее всего, постарается подслушать каждое слово, и решил позвонить из кафе.
Когда я вышел из дома, ощущение нереальности стало непреодолимым. Все вокруг было видно, как днем, из-за яркого бесцветного свечения, источник которого я был не в состоянии локализовать. Еще больше я поразился, когда заметил, что в этом непонятном свете можно разглядеть детали, обычно невидимые невооруженному глазу. Шел легкий снег, и сложная структура каждой снежинки видна была с кристальной четкостью — хрупкие звезды и соцветия, различимые до мельчайших подробностей и яркие, как драгоценные камни. Я оглянулся, ожидая увидеть привычные руины, но их не было. Я уже привык к царившему здесь запустению, но теперь все было по-другому. От разрушенного города не осталось и следа; все распалось на части, которые уже успели разровнять, как будто пройдясь по ним гигантским паровым катком. Один или два вертикальных фрагмента оставили словно специально, чтобы подчеркнуть, что все остальное сровняли с землей. Как во сне я шел по городу, в котором не видно было ни живых, ни мертвых. Воздух был полон сладковатого, не без приятности запаха, которым уже пропахли мои руки и одежда, и я решил, что это какой-то газ. Меня удивило отсутствие пожаров; нигде ничего не горело, не было заметно и дыма. Только сейчас я обратил внимание на тонкие струйки белой молочной жидкости, которые, просачиваясь меж обломков, собирались в лужи. Белые озерца непрестанно ширились, по мере того как жидкость разъедала материю, поглощая все, к чему бы ни прикасалась; таким образом, утилизация всей массы обломков была уже делом времени. Я остановился, чтобы понаблюдать за процессом, зачарованный поразительной практичностью и тщательностью такого метода расчистки.
Я вспомнил, что нужно найти девушку и принялся искать ее меж камней. Мне показалось, я увидел ее далеко-далеко, крикнул, побежал; но она словно испарилась. И тут же возникла вдали, как мираж; и снова исчезла. Из развала дома торчала девичья рука; я взялся за запястье, мягко потянул; отделившись, она осталась у меня в руке. Неожиданно за моей спиной послышались какие-то звуки, я быстро развернулся и разглядел живые существа, которые плавно скользили и издавали трели. Выглядели они необычно и, лишь отчасти напоминая людей, больше походили на мутантов из фантастических рассказов. Они не обратили на меня никакого внимания, и я поспешил убраться восвояси.
Я пошел туда, где повсюду лежали трупы, остановился, чтобы посмотреть, нет ли ее среди них. Тщательно рассмотрел ближайшее ко мне тело. Его невозможно было опознать, так как скелет и то, что осталось от плоти, теперь стали фосфоресцирующими. Разглядывать остальных было бессмысленной тратой времени, поэтому я удалился.
Шесть
Хозяйка слышала, как я проходил мимо ее комнаты и высунулась с недовольным видом. Я сделал вид, что не заметил ее, и поспешил дальше, но наружная дверь не открылась, упершись в какое-то препятствие. Я толкнул посильнее, сталкивая навалившийся перед ней сугроб, и ледяной ветер пробрался внутрь дома, хлопнув чем-то за моей спиной. Раздался сердитый крик: «Смотри, что творишь!» — который я оставил без ответа.
Выйдя на улицу, я поразился количеству выпавшего снега. Это был другой город — призрачный и совершенно белый. В свете слабых фонарей видно было, как изменились под толстым покровом очертания руин, сгладились контуры, разрушения перестали бросаться в глаза. Из-за снегопада здания лишились материальности, массивности, конкретного расположения: у меня снова возникло впечатление, что все здесь сплошь из нейлона, за которым — ничего. Сначала в воздухе плавало только несколько снежинок, потом пролетел белый вихрь, сильный ветер погнал поземку. Я склонил голову под ледяным порывом и увидел, как маленькие сухие снежинки кружились вокруг моих ног. Снегопад усилился, мело уже непрестанно, воздух стал белым от снега; я уже не видел, где нахожусь. Изредка мне удавалось на секунду хоть что-то разглядеть, и места представлялись мне смутно знакомыми, но какими-то искаженными, нереальными. Нереальность внешнего мира казалась своеобразным продолжением моего собственного, пребывавшего в серьезном расстройстве сознания.
