Владимир Козлов - Домой
– А про кого тогда?
– Про тех, кто считает себя продвинутыми, хуе – мое. Покупает, на хуй, модную книжку, которая вызвала резонанс. Читает несколько страниц – и вот там Гитлер ебет Сталина. Или наоборот, какая разница? Ну и что он подумает? «Что это за хуйня»? А вот и нет! У него – комплекс неполноценности на километр. Он скорей начнет думать, что это он сам такой вот тупой и чего‑то там не понимает в этой высокоинтеллектуальной литературе…
– Да, ты прав – комплекс неполноценности…
– …Нет, про то барахло, которые пишут морды из телевизора – или кто‑то пишет за них, потому что это сейчас, как бы, модно – книги писать… Нет, про это я даже не говорю. Или сплетни мажорные и сопутствующий бздеж. Я про то, что претендует на то, что это, как бы, литература…
– Жестко ты все расставил по полочкам…
– А хули? Это ведь не от хорошей жизни. Ты поживи в Москве – сам таким станешь. Москва любого делает жестким. Не в смысле какой‑то дикой борьбы за выживание. Этого давно уже нет – город слишком жирный, даже бомжи существуют прекрасно. По своим понятиям, конечно. Я – про жесткость по отношению к себе, к своим понятиям. Или так, или по – другому: твердо и четко. Ладно, все это понятно. Ты мне лучше другое скажи. Ты три года прожил в Европе, у тебя в сознании что‑нибудь изменилось? Как, например, ты видишь место России в мире?
– Так и вижу, как раньше – между Западом и Востоком, то есть, фактически, ни там, ни там. Только я не верю в какой‑то третий путь и…
* * *Серега жует кусок торта, запивает вином. На тонких стенках бокала – липкие отпечатки его пальцев. Я сыплю в кофе сахар, беру ложечку, мешаю.
– Знаешь, я вот тут подумал… – говорит Серега. – Самая нормальная и здоровая сфера – это бизнес. Там есть что‑то вроде правил игры. «Работа с госорганами» – это правила игры. Откаты и все прочее – тоже правила игры. Нет, я не говорю про рынки продуктовые, где один криминал… Я – про нормальный, серьезный бизнес. И по сравнению, например, с шоу – бизнесом – какие там уебищные дела творятся? Или с телевидением, которое что делает… Ну, это можно только назвать дебилизацией населения…
– А реклама?
– И реклама в этом смысле то же самое. Ты не думай, что я то, чем сам занимаюсь, тоже считаю бизнесом. Ни хера подобного, здесь нету бизнеса в том смысле, как я его понимаю…. Но реклама – это, по сути, не главное зло. Потому что к рекламе народ уже привык, у него к ней стойкая аллергия. Народ знает, что если в рекламе говорят, что какое‑нибудь, например, лекарство охуенно помогает, например, от головной боли, то это – реальная наебка… Только есть один нюанс – другое лекарство ничем не лучше, такое же говно, но он уже запомнил этот брэнд, это же одна из задач – узнавание брэнда… Главная зло – это пиар, хитрожопые технологии, которые наебывают не так прямо, в лоб, как реклама… Вот скажи, ты считаешь, что возможна такая вот ситуация, как была при «совке» – когда все запрещали и тэ дэ и тэ пэ?
– Вряд ли.
– А почему, ты мне можешь сказать?
– Потому что время другое…
– А что это означает? Что государство осознало одну простую вещь. Наебывать людей – с помощью телевизора и тому подобных технологий – гораздо легче и дешевле, чем заниматься открытым принуждением. И тот, кто это понимает, может вполне сносно существовать. И поэтому мне лично, например, нынешнее руководство страны не мешает. Более того, помогает зарабатывать деньги. Вот мы сейчас делаем проект. По госзаказу, так сказать. Формально – вроде социальная реклама, а в реальности – наебалово в общероссийских масштабах. Политика тоже замешана. Но подробнее я пока не могу рассказать. Коммерческая тайна. А скоро…
* * *Официантка кладет на стол коричневую папочку. Серега открывает ее, смотрит на счет.
– Давай поучаствую, – говорю я.
– Не надо. Считай, что я проставляюсь…
– В честь чего?
– Просто так… В честь твоего приезда, например… Что, скажешь, плохой повод? – Он достает из портмоне несколько купюр, сует их в папочку. – Вот ты говоришь, что при «совке» все было плохо. И, в общем, я согласен. Только есть один нюанс. На эстетическом уровне – в смысле, на внешнем, примитивном. Какая‑то херня, которую запомнил с детства, и с которой ничего не связано плохого, а может, что‑то связано хорошее… На этом, как бы, и построена вся эта ностальгическая фишка. Ты помнишь, у нас в офисе пять лет назад так было, еще безо всякой моды. Просто чувствовали все, что в этом что‑то есть.
– Херня все это – сам же говоришь, поверхностная хрень. Обертка, короче говоря, а под ней – все та же срань, говно.
– Ну да, по сути, говно. Но когда люди хавают говно постоянно, с утра до вечера, то их рецепторы притупляются. Они больше не чувствуют разницы. То бишь, говно, как бы, превращается во что‑то другое… Ну что, довезти тебя на такси? Я машину сегодня оставлю, поеду домой на «моторе»…
– Да нет, не надо. Я еще хочу пройтись, воздухом…
Пиво «Охота»
Место: Москва
Дата: 16/11/2006
Время: 22:21
Музыка: нет
Слева тянется металлический забор. Он облеплен полусодранными афишами концертов. Тает нападавший за день мокрый снег, превращаясь в грязную жижу. На тротуаре валяется куча коробок и пакетов с мусором – все это не влезло в большой зеленый бак. Металлический забор кончается, начинается деревянный. В нем – открытые ворота, за ними – освещенная прожекторами стройка. По ней бегают, хрипло переругиваясь на своем языке, строители – гастарбайтеры. Ветер шевелит зеленую сетку на доме без окон и крыши. Впереди – киоск, он еще открыт. Над ним светится лампочка без патрона. Я подхожу, сую в окошко две десятки.
– Бутылку пива.
– Какого? – спрашивает пожилая продавщица.
– Любого.
Продавщица дает мне бутылку. Я срываю пробку открывалкой, делаю глоток. Пиво херовое, но мне все равно. Я пью на ходу.
«В начале было слово. Все слова – пиздеж». Слова про то, как хорошо было в «эсэсэсэре» и как плохо сейчас. Слова про то, как плохо сейчас и как хорошо было в «эсэсэсэре». Слова про смысл жизни. Слова про то, что в жизни смысла нет. Людям просто надо о чем‑нибудь пиздеть. Как будто от этого их тупая убогая жизнь в чем‑то изменится. Пиздеж отупляет мозги. Напиздевшись, ты уже можешь ни о чем не думать, ты получил, что хотел. Можно, конечно, читать книги. Я научился читать в три года. Первая книжка, которую я прочел, называлась «Слово». Я не помню, о чем в ней говорилось, но помню, что у нее была красно – желтая обложка.
Кладбище и огороды
Место: Родина
Дата: 26/03/1994
Время: 11:51
Музыка: нет
В палате было пусто. Денис и Петрович еще не вернулись с процедур. На кровати Дениса, на подушке с вмятиной от головы, лежала книга Кортасара в черной «клетчатой» обложке. Я закинул в тумбочку передачу Иры – апельсины, коробку сока, конфеты в пакете, – взял в шкафу куртку. Официально держать в палате куртки запрещалось, но шкафы никто не проверял. С курткой под мышкой я прошел через весь коридор, вскочил в лифт. В нем стояли два мужика во фланелевых больничных пижамах. От них воняло лекарствами и сигаретами без фильтра. Я нажал на кнопку с «единицей». Лифт поехал вниз. Мужики тупо посмотрели на меня и отвернулись.
Лифт остановился. Двери раздвинулись, я вышел. По таксофону разговаривал маленький щуплый мужик с синяками и ссадиной на губе. Ира ждала на скамейке – в черной кожаной куртке и синих джинсах. Я кивнул ей. Она едва заметно улыбнулась, встала со скамейки. Я набросил куртку, и мы вышли на крыльцо.
– Куда пойдем? – спросила Ира.
– Можем пойти в ту сторону – там кладбище. Если ты не против…
– Нет, не против…
– Я люблю погулять по кладбищу. Там почти всегда пусто. Очень редко кто‑то приходит навестить могилу… По сравнению с толкотней в больнице…
– И я тоже люблю кладбища… Хотя, не знаю, почему… Но чем‑то они меня привлекают… Как называется твоя болезнь? Или ты не хочешь говорить?
– А что здесь такого? Вегетативный невроз.
– И чем тебя лечат?
– Так, всем понемногу. Таблетки, физиопроцедуры, иглоукалывание… В сауну хожу два раза в неделю… Ты меня своей новостью просто убила… Я никогда не ожидал…
– Уж кто бы говорил… – Ира улыбнулась. – Медалист, надежда школы – и занимается бандитизмом… Представляю, что бы в школе подумали, если б узнали…
– Мне плевать, что бы подумали. Ты знаешь…
Тропинка к кладбищу шла мимо самопальных огородов – жильцы окрестных «хрущоб» отгородили куски земли спинками кроватей, прутами и кусками ржавого железа и летом выращивали картошку.
– Леша, слушай, извини, конечно, за такой вопрос… А их точно всех убили? Ты ведь говорил, что видел только, как троих… Может, кто‑то остался и сидит там в тюрьме?
– Нет, точно никто не остался. Захар пробил через хохлов своих знакомых… Это была типа такая операция – в нескольких городах одновременно… Очистка от нежелательного элемента. Перед Рождеством… Подъехали, окружили заорали в микрофон. А Питон с дуру выстрелил… Полицейское начальство хотело показать, что контролирует ситуацию. Хотя на самом деле ничего они не контролируют – я это не от кого‑то там знаю. Ты даже не представляешь, что там реально происходит. А ехать надо как раз через Польшу… И вообще, не женское это дело – гонять машины…
