Филип Ридли - Рассказы
— Да, — кивнул Ллойд.
— А я болел.
— Правда?
Кинжал отвесил Ллойду подзатыльник.
— Отнесешь это или как?
Ллойд потащил чемодан в дом.
Кинжал взглянул на меня.
— Вот так мечтаешь о чем-то несколько месяцев, — произнес он хмуро, — мечтаешь, строишь планы, надеешься кого-то встретить, что-то сделать. И вот, когда твоя мечта осуществляется, получается просто куча дерьма. Понимаешь, о чем я, Дог?
— Нет, — признался я.
— Ну, так потом поймешь, — он запер машину. — Поверь мне.
Я вернулся домой и заглянул к маме. Она сидела у окна.
— Так и знала, что все кончится слезами, — она покачала головой. — Как всегда. А чего ж еще ожидать? Когда Кинжал уезжает, вечером или завтра утром?
— Вечером.
— Да. Похоже, ты прав.
Я хотел пойти к соседям и поговорить с Ллойдом, но знал, что лучше подождать. Кинжал успокоится только через несколько часов. Чтобы убить время, я решил поболтать с Папой Бритвой. Я постучал в его дверь. Ответа не было. Я заглянул в замочную скважину и увидел, что он ходит внутри. Я постучал еще раз, громче:
— Я знаю, что вы здесь, — я повернул ручку, но дверь была заперта. — Пожалуйста. Откройте. Пожалуйста.
Дверь открылась.
— Ну что тебе? — спросил Папа Бритва нетерпеливо.
— Поговорить, — сказал я.
— О чем?
— Не знаю. Обо всем.
Папа Бритва был взволнован. Верхняя пуговица его рубашки была расстегнута, он обливался потом. Мокрые пряди прилипли ко лбу.
— Послушай, Карадог. Я не хочу говорить. Ни о чем. Понимаешь?
Я заглянул в комнату. Матрас был сброшен с кровати, простыни свалены на пол, ящики комода открыты.
— Вы что-то потеряли? — спросил я.
Папа Бритва прикрыл дверь, высунул только голову.
— Да, — произнес он едва слышно. — Кажется, да.
— А что?
— Не важно.
— Это не зуб?
— Я не хочу говорить про зуб, — ответил он сердито. — Ты что, не понимаешь? Ох, боже мой, это мне урок. Никогда никого не впускай. Слышишь меня, Карадог? Никогда никого не впускай и ничего никому не рассказывай. — Он вытер пот со лба. — Ты… ты ничего не брал у меня в комнате?
— Нет, — ответил я. — С чего бы вдруг?
— Ох, не важно. Не имеет значения. Не стоило и спрашивать. Чушь какая-то. Боже мой. Это должно быть где-то здесь. Просто засунул куда-то и забыл.
Он захлопнул дверь у меня перед носом.
Я немного постоял, послушал, как он мечется по комнате, передвигает вещи, роется. Потом спустился вниз. Мама смотрела телевизор.
— Пойду к Ллойду, — сказал я.
— Подожди еще, — сказала мама. — Ты же знаешь Кинжала.
— Но мне скучно.
— Завел бы других друзей.
Я пошел к соседям, позвонил.
Вел подошла к двери, она была бледная и нервная. Верхняя губа распухла, под глазом синяк. Она была в ночной рубашке, и от нее пахло джином.
— А, это ты, — она впустила меня. — Он у себя. Только не шуми. Кинжал спит.
Я поднялся. Ллойд лежал в кровати, смотрел в потолок. Я сел рядом.
— Я просто хотел на пляж, — сказал он. — Вот и все. Я спросил: "Мы пойдем на пляж?" Мама сказала, что слишком холодно. А отец сказал, что не холодно. И они поссорились. Я сказал, что мне все равно, что делать. Мама предложила посмотреть кино. Потому что очень холодно. А отец сказал: "Почему ты хочешь смотреть кино! Я приехал в этот сраный кемпинг не для того, чтобы смотреть сраные фильмы. И потом слишком жарко, чтобы смотреть сраные фильмы". И ударил ее. Она упала прямо на стол, все чашки разбились. А я прыгнул на отца и схватил его за горло. А он ударил меня. А мама кинулась на него и сказала, чтобы он не смел меня бить. И ударила его. Вот так все и вышло. Все трое. В этом сраном кемпинге. Били друг друга. Кричали. Все вокруг переколотили. Все кувырком. И все потому, что я хотел пойти на пляж.
— Это не твоя вина.
— Нет, моя, — сказал он.
Я засунул руку под матрас и вытащил несколько фотографий.
— Эй, давай-ка лучше поговорим об этом. Какая твоя любимая? Все еще эта?
— Нет, — сказал Ллойд.
— А какая же? Скажи. — Я вытащил все фотографии из-под матраса, разбросал их по полу.
— Вот эта? Где застрелили вьетнамца?
— Нет. — Ллойд сел рядом.
— Вот эта? Девочка с сожженной кожей?
— Нет.
— Ну, тогда вот эта, где голову отрубают?
— Нет. Вот она. — На снимке были четыре американских солдата. Они стояли над телом мертвого младенца. — Вот это моя любимая.
Дверь в комнату отворилась. Вошел Кинжал.
— Услышал ваши голоса, — он посмотрел на Ллойда. — Ну как ты, сынок?
— Нормально, — сказал Ллойд.
Кинжал вошел, закрыл дверь. Замешкался, глядя на нас. Он вдруг показался мне большим ребенком, смущенным, неуклюжим. Потом заметил фотографии, его глаза загорелись, он сел по-турецки на пол.
— Ну и ну. Потрясающе. Где ты их достал?
— В школе, — сказал Ллойд.
— Боже! Ты посмотри на это. Здесь все вены видно. А это! Где ты их прятал, сынок?
— Под матрасом.
Кинжал засмеялся.
— Старые места самые надежные. — Он взял снимок с солдатами и мертвым ребенком. — Ясное дело, американцы его убили, — он усмехнулся. — Они часто так делали. Для них это как игра. Ты посмотри на ребенка. Все кишки наружу.
— Знаю, — сказал Ллойд. — А посмотри на эту. Вот, папа. Посмотри. У него голова отвалилась, кровь так и брызжет.
— Да, верно, — Кинжал положил Ллойду руку на плечо. — А вот эта. Вот уж красавица. Вся кожа сгорела. Ох, мерзость какая. Я тебе рассказывал о своем приятеле, который сгорел?
— Нет.
— Ну, все лицо у него сгорело. Ничего не осталось. Ни ушей, ни носа, ни губ, ни глаз, ничего. Вся голова как жеванная ириска. Его забрали в больницу и засунули голову в пластиковый мешок. Просто, чтобы не развалилась. Кто-то на буровой его сфотографировал. Я попробую тебе достать. Ну-ка, посмотрим, что у тебя там еще за фотографии.
И прежде чем мы могли его остановить — прежде чем поняли, что его надо остановить — он вскочил и поднял матрас.
И замер.
У меня сперло дыхание.
Медленно Кинжал вытащил журнал. Перелистнул страницы.
— Господи Иисусе. — Он весь затрясся. — Что это, сынок?
Я взглянул на Ллойда. Никто из нас не произнес ни слова. Я слышал, как тикают часы. Очень громко.
— Я тебе задал вопрос, — Кинжал повертел журналом перед носом Ллойда. — Эта мерзость — твоя?
Ллойд не отвечал.
— Мерзость, — рявкнул Кинжал. — Меня чуть не вырвало. Еще раз спрашиваю, — лицо Кинжала налилось кровью, — это твое?
— Нет, — тихо произнес Ллойд.
— А чье же?
— Мне дал Дог.
Кинжал уставился на меня.
— Ах ты грязный сучонок! — он схватил меня за волосы и поставил на ноги. — Как ты посмел принести это в мой дом? Показывать моему сыну?!
Ллойд вцепился ему в руку и закричал:
— Оставь его в покое!
— Я его оставлю в покое! — Кинжал не выпускал мои волосы. — Я оставлю его в покое. Да я из него дух вышибу. — Он вцепился в мои волосы еще крепче.
Мой череп словно подожгли. Я представил, как кожа рвется в клочья и скальп слезает, точно кожура с апельсина.
— Это не мое! — закричал я. — Не мое!
— А чье же? — рявкнул Кинжал.
Открылась дверь и вошла Вел. Ее лицо блестело от крема.
— Что тут за шум?
— Вот! — Кинжал швырнул журнал к ее ногам. — Эта мерзость!
Вел подняла журнал. Одного взгляда на обложку было достаточно.
— Откуда это, Кинжал?
— Это нам Дог расскажет. Ну, кто тебе его дал?
— Отвечай, — сказала Вел.
— Это… это… — начал заикаться я.
— Продолжай, — приказал Кинжал.
— Это… это…
Вел подошла поближе.
— Это ведь он, верно? — спросила она. — Этот ваш жилец. Человек, которого твоя мать пустила в дом. Это он! Отвечай! Это он!
Все смотрели на меня: Ллойд, Кинжал, Вел. Ждали моего ответа.
— Да, — произнес я громко и четко. — Это он.
— Так я и знала, — в голосе Вел звучало торжество. — Знала с самого начала. Совратитель малолетних.
— Ну я с ним разберусь, — крикнул Кинжал. Он выбежал из комнаты и помчался по лестнице.
Вел бросилась за ним.
— Только без ножа, Кинжал. Только без ножа!
Я побежал за ними. Кричал, чтобы они остановились. Когда я добрался до дома, Кинжал был уже наверху и топал по ступенькам.
Вел и мама стояли в прихожей.
— Не волнуйся, — сказала Вел. — Он не взял нож.
Сверху доносились вопли.
Мама выглядела ошеломленной.
— Вел, — произнесла она тихо. — Вел?
Вел обняла ее.
— Ох ты, бедняжка. Ты не понимаешь. Я ведь тебя предупреждала. — Она провела маму в гостиную и усадила.
— Что происходит? — мама попыталась встать.
Вел усадила ее обратно.
— Кинжал разберется. Так будет лучше.
Вопли прекратились. Доносились лишь жуткие шлепки. Словно кто-то лупил по мячу. Звук отражался от стен, пробирался мне под кожу.
