Александр Фадеев - Молодая гвардия(другая редакция)
Перевязочный материал был похищен Любкой еще у тех офицеров и солдат медицинской службы, которые гуляли у нее, — она похитила его так, мимоходом, не придавая ему значения. Но Уля, узнав об этом, сразу пустила его в дело.
— Каждый из наших мальчишек должен иметь при себе индивидуальный пакет, они ведь не то, что мы, им придется сражаться, — говорила она.
И, должно быть, она кое-что знала, когда говорила:
— Очень скоро придет время, когда мы выступим все. Тогда нам нужно будет много-много перевязочного материала…
На самом деле Уля только передала своими словами то, что сказал Ваня Земнухов на заседании штаба. А откуда ему это было известно, она не знала.
Так они сидели и делали пакеты, и даже Шура Дубровина, студентка, которую в былые времена считали необщественной, какой-то просто индивидуалисткой, принимала участие в этой работе, потому что она из любви к Майе Пегливановой тоже вступила в "Молодую гвардию". А тоненькая Саша Бондарева говорила:
— Знаете, девушки, на кого мы все сейчас похожи? На старушек, которые когда-то работали на шахтах, а потом вышли на пенсию или на иждивение своих детей, — я их сколько насмотрелась у своей бабушки. Они вот так же, одна за другой, соберутся, бывало, у моей бабушки и сидят: одна вяжет, другая шьет, третья пасьянс кладет, четвертая помогает бабушке картошку чистить, — и молчат… Молчат, молчат, потом одна встанет, потянется и говорит: "А что, бабоньки, встряхнемси?" Бабки улыбнутся себе под нос, а другая скажет: "Да оно не грех бы встряхнуться". И тут у них уже идет складчина, по пятиалтынному с носу, — глядишь, и косушка на столе, много ли им нужно, бабкам-то? Выпьют по наперстку, подопрут щеки вот этак рукой и запоют: "Ой ты, колечко мое позлащенное…"
— Ох, уж эта Сашка, и всегда она что-нибудь выкопает такое! — смеялись девушки. — Да уж не заспивать ли и нам что-нибудь такое, как те старушки?
Но в это время пришла Нина Иванцова, — теперь она уже редко приходила просто так, посидеть с девушками, теперь она всегда приходила как связная от штаба, а где он был, этот штаб, и из кого он состоял, девушки не знали. Со словом «штаб» связано было у них представление о каких-то взрослых людях, которые сидят где-то в подполье — возможно, в блиндаже под землей, и стены вокруг увешаны картами, и сами эти люди вооружены, и они могут тут же по радио связаться с фронтом, а может быть, даже и с Москвой. И вот пришла Нина Иванцова и вызвала Улю на улицу, и девушки уже понимали, что, значит, Нина пришла с новым заданием. И действительно, через некоторое время Уля вернулась и сказала, что она должна отлучиться. Потом она отозвала Майю Пегливанову и сказала ей, чтобы индивидуальные пакеты дивчата разобрали по домам, а штук семь-восемь она отнесла бы к Уле, потому что они могут скоро понадобиться.
Не прошло и четверти часа, как Уля, подобрав юбку и перекинув через плетень сначала одну, потом другую длинные стройные ноги, перелезла из своего садика в садик Поповых, где на высохшей травке в тени старой вишни лежали друг против друга на животе Анатолий Попов в узбекской шапочке на овсяного цвета волосах и Витя Петров с непокрытой темной головой и рассматривали карту района.
Они издали заметили Улю, и, когда она подошла к ним, они, тихо переговариваясь, продолжали смотреть в карту. Уля небрежным движением выгнутой кисти руки закинула за спину косы, павшие ей на грудь, и, обрав по ногам юбку, опустилась возле на корточки, стиснув колени, и тоже стала смотреть в карту.
Дело, которое было уже известно Анатолию и Виктору и ради которого была вызвана Уля, было первым серьезным испытанием для первомайцев: штаб "Молодой гвардии" поручил им освободить военнопленных, работавших в лесхозе на хуторе Погорелом.
— Охрана далеко живет? — спрашивал Анатолий.
— Охрана живет по правую сторону дороги, уже в самом хуторе. А барак на отлете слева, возле той рощи, помнишь? Там раньше склад был. Они только нары сделали да обнесли вокруг проволокой. И всего один часовой… Я думаю, охрану выгоднее не трогать, а снять часового… А жаль: следовало бы их всех передавить, — сказал Виктор со злым выражением.
Виктор Петров сильно изменился с той поры, как погиб его отец. Он лежал в темной бархатной курточке и, мрачновато поглядывая на Анатолия своими смелыми глазами, покусывая сухую травинку, говорил как бы нехотя:
— Ночью пленные на замке, но можно взять Главана с инструментом, он все сделает бесшумно.
Анатолий поднял глаза на Улю.
— Как твое мнение? — спросил он.
Хотя Уля не слышала начала их разговора, она с тем мгновенным пониманием с полуслова, которое с самого начала их деятельности установилось у них само собой, сразу схватила сущность того, чем был недоволен Виктор.
— Я Витю очень хорошо понимаю: правда, хотелось бы уничтожить охрану. Но мы еще не созрели для таких операций, — сказала она своим спокойным и свободным грудным голосом.
— И я тоже так думаю, — сказал Анатолий. — Надо делать то, что проще и ближе всего ведет к цели.
К вечеру другого дня они сошлись поодиночке в лесу под хутором Погорелым, на берегу Донца, пятеро — Анатолий и Виктор, их товарищи по школе Володя Рагозин, Женя Шепелев, самый младший из них, и Борис Главан. Все они были вооружены револьверами. У Виктора была еще старинная отцовская финка, которую он теперь всегда носил на поясе под бархатной курточкой. Борис Главан взял с собой щипцы-кусачки, «фомку» и отвертку.
Стояла свежая безлунная звездная ночь ранней южной осени. Ребята лежали под правым крутым берегом реки. Кустарник, подступивший здесь к самому берегу, шевелился над ними, река чуть светлела и катилась почти бесшумно, только где-то пониже у обвалившегося берега тихие струи ее, то ли просачиваясь сквозь поры обвалившейся земли, то ли затягивая и вновь отпуская какую-то лозинку, издавали посасывающий и причмокивающий звук, будто теленок матку сосал. Противоположный низкий степной берег терялся в мутной, чуть серебристой мгле.
Они дожидались полуночи, когда произойдет смена караула.
Так была таинственна и прекрасна эта ночь ранней осени, с этой чуть серебристой туманной дымкой за рекой и с этим посасывающим и причмокивающим, каким-то детским звуком, что каждый из ребят не мог отделаться от странного чувства: неужели они должны будут расстаться и с рекой и с этим звуком и вступить в борьбу с немецким часовым, с какими-то проволочными заграждениями, запорами? Ведь и река и этот звук — все это было так близко и знакомо им, а то, что предстояло им сделать, они должны были делать впервые, — никто из них даже не представлял себе, как это будет. Но они скрывали друг от друга это чувство и шепотом говорили о том, что им было близко.
— Витя, ты помнишь это место? Ведь это то самое, правда? — спрашивал Анатолий.
— Нет, то чуть пониже, вон где обвалилось и сосет. Ведь мне пришлось с того берега плыть, я все боялся, что тебя стащит пониже, прямо в вир.
— Задним числом сказать, я все-таки здорово перетрусил, — с детской улыбкой сказал Анатолий, — ведь я почти уже захлебнулся.
— Мы с Женькой Мошковым выходим из лесу и — ах, черт тебя дери! И я, главное, еще плавать не умел, — сказал очень худой, долговязый парень Володя Рагозин в насунутой на глаза кепке с таким длинным козырьком, что совсем не видно было его лица. — Нет, если бы Женька Мошков не кинулся с обрыва прямо в одежде, тебе его бы не вытянуть, — сказал он Виктору.
— Конечно, не вытянуть, — сознался Виктор. — А что было еще слышно о Мошкове?
— Ничего, — сказал Рагозин. — Да что, младший лейтенант, да еще в пехоте! Это же самый низовой командир, они, брат, гибнут, как семечки…
— Нет, у вас Донец — тихий, вот у нас Днестр — это да, речка! — приподнявшись на локте, сказал Боря Главан, блеснув во тьме белыми зубами. — Быстрый! Красавец! У нас если утонешь, так не спасешься, и потом, слушай, что это у вас за лес? Мы тоже в степи живем, но у нас такой лес по Днестру! Осокори, тисы — не обхватишь, вершины — под самое небо…
— Вот ты бы там и жил, — сказал Женя Шепелев. — Это все-таки возмутительно, что людям не удается жить там, где им нравится… Все эти войны и вообще… А то бы жили каждый, где кому нравится. Нравится в Бразилии — пожалуйста. Я бы себе жил спокойно в Донбассе. Мне лично тут очень нравится.
— Нет, слушай: если уж хочешь жить действительно спокойно, приезжай в мирное время к нам в Сороку, уездный наш город, а еще лучше в мое село, у него, брат, и название громкое, историческое — Царь-град, — сказал Главан, тихо смеясь. — Только приезжай, знаешь, не на хлопотную должность. Не дай бог, скажем, на должность уполномоченного Заготскота! Приезжай председателем местного общества Красного Креста. Будешь содержать одни парикмахерские, делать совершенно нечего, знай винцо попивай. Нет, ей-богу, должность на зависть! — весело говорил Главан.
