Евгений Богданов - Когда отцветают травы
Превосходно зная причуды своенравной речушки, которая игриво петляла среди мшаников и болот, Кондаков умел выбирать время для сброса древесины. И все же, как только начинали таять снега и признаки весны проступали всё отчетливей, им овладевали волнение и беспокойство.
Он вскакивал по ночам с постели: чудился ливень, грозивший половодьем. Открыв окно, Кондаков прислушивался. На улице стояла сторожкая тишина. Хрипло, со сна, кричали петухи. Днем Тимофей Тимофеевич уходил в лес и смотрел, много ли там осталось снега. Снег был еще глубокий, рыхлый, и под ним хлюпала вода.
Снетков стал уклоняться от телефонных разговоров, предоставляя это начальнику лесопункта.
— Ну тебя к шутам, — сказал он Кондакову. — Еще неприятность тут с тобой наживешь. Поеду-ка в лес, проверю технику безопасности.
А директор опять звонил:
— В верховьях подвижка льда. В Марьине сбрасывают лес.
Кондаков даже по телефону почувствовал, как встревожен Перминов. Тимофей Тимофеевич понимал эту тревогу: на плечах директора восемь лесозаготовительных пунктов, миллион кубометров древесины в штабелях.
— Пора и тебе начинать, — советовал директор. — Брёвна со льдом унесет!
— Река тут мелководна. Будет пыж. Надо ждать воды, — ответил Кондаков.
— Да что ты твердишь: ждать, ждать… — взорвался Перминов. — Никаких пыжей не будет! Если завтра не начнешь — получишь выговор. В приказе. Будь здоров!
— Это несправедливо, — возразил Кондаков и покраснел от волнения. Он хотел сказать, что сплавляет бревна больше пятнадцати лет, что ему, новому директору, работающему тут первый год, не следовало бы так наседать на подчиненных, не зная обстановки. Но трубка уже молчала. Тимофей Тимофеевич не сразу попал ушком ее на рычаг.
На другой день радистка со скорбным видом положила перед начальником лесопункта телеграмму: директор сдержал слово.
Потом он позвонил и потребовал Снеткова. Тот и краснел, и бледнел, слушая разнос. Перминов называл уполномоченного хлюпиком, либералом и приказал применить к непослушному руководителю лесопункта власть леспромхозовского представителя.
— Приказ есть приказ, — сказал Снетков. — Не зарывайся, Кондаков! Директор приказывает — он и отвечает.
— Ему трудно судить о поведении реки, — отозвался хмурый Тимофей Тимофеевич. — А за сплав мы все в ответе. И он, и я, и ты.
— А вы уверены в правильности своего решения?
— Уверен.
— Так сколько же еще ждать?
— Два дня.
— Черт знает, что ты за человек! Чугунная у тебя сила воли! Не своротишь! — Снетков вскочил, побегал по кабинету и вышел, хлопнув дверью.
Пришла Таисья Никаноровна. На ней резиновые сапоги и ватник. Голова обвязана синей косынкой, глаза светятся довольно и весело.
Увидев на полу мокрые следы от своих сапог, она немножко смутилась.
— Чего тебе надо? — недружелюбно спросил Тимофей Тимофеевич.
— Мы улицу убираем. Грязи накопилось за зиму — жуть!
— Кто это «мы»?
— Неработающие жены.
— И сколько вас?
— Двадцать.
— Охота тебе браться не за свое дело!
— Почему не за свое? По улице пройти нельзя — озера, грязь, хлам. Не ходишь — плаваешь. В темноте шею сломать запросто можно. Вчера вон старуха Горшкова, Сеньки-тракториста мать, брякнулась в канаву и ногу вывихнула. Калечатся люди, а вам и дела нет. Дай нам лопаты!
— Лопат нет! — отрывисто бросил Тимофей Тимофеевич.
Таисья Никаноровна удивленно смолкла. Он никогда с ней не говорил таким тоном. Она поняла, что по службе у него не все ладно, и попятилась к двери.
— Спроси лопаты у завхоза, — уже мягче сказал он.
— Спрошу. Обед в духовке.
* * *К концу вторых суток поздно вечером хлынул ливень. Первый весенний ливень с исступлённой пляской дождя, со свирепым ветром. Уже ложась спать, Тимофей Тимофеевич услышал, как дождь настойчиво бьёт в окна. Он выскочил на крыльцо: потоки воды лились с крыш, ветер брызгал в лицо. К утру Хмелевка выйдет из берегов и затопит прибрежные низины и поймы. Лес сплавлять в такое половодье нельзя — разнесет бревна по отмелям.
Кондаков встревожился: уж не упустил ли он тот единственный, желанный момент?
Дождь прошел, но на другой день ручьи не унимались: ливнем размыло снег в лесу. Тимофей Тимофеевич мрачно смотрел в окно. Снетков курил сигарету за сигаретой и, ругая ненастье, посматривал на начальника лесопункта неприязненно.
— Нынче весна с причудами, — тихо сказал ему Тимофей Тимофеевич.
Когда вода пошла на убыль и минул разгар ледохода. Кондаков на лодке спустился вниз по течению к Хмельниковским лугам. На них из воды показались кочки. На одной из них сидела чайка. «Откуда она взялась? — подумал Кондаков. — Так рано?»
Он решил, что пора начинать сплав.
Бригадиры и мастера ожидали его на берегу. Кондаков, разбрызгивая резиновыми сапожищами воду, подошел и распорядился:
— Нестеренко, расставляй пикеты. Одну бригаду пошли на Хмельниковские луга. Горбачев, лебедки готовы?
— Готовы! — радостно отозвался механик.
— Ефимов, ставь бригады на сброс к тем штабелям, что пониже. Ну, за дело! Не подкачать!
Последние слова прозвучали резко и отрывисто, как команда. Помощники разошлись по своим местам. Пикетчики отправились в низовья. Лодки щетинились поднятыми торчком баграми.
— Смотрите, багров не сушить! — весело крикнул им вдогонку Тимофей Тимофеевич.
Вскоре загрохотали моторы лебедок и тракторов, и с высоты штабелей пачки бревен посыпались вниз, вздымая тяжелые фонтаны воды.
Днем и ночью Кондаков неотлучно находился на берегу, где пылали костры, гремели механизмы и слышались возгласы рабочих. Прикорнув где-нибудь у костра на час-два, он поднимался с рассветом, ел горячую кашу, пил пахнущий дымом крепкий чай вместе со сплавщиками и шел по берегу проверять, все ли идет хорошо. К концу вторых суток сброс древесины закончился. Берег опустел. Сплавщики отправились подчищать «хвост» — сталкивать в воду брёвна, застрявшие у берегов. Тимофей Тимофеевич повеселел. Теперь можно как следует пообедать дома и заодно побриться.
Он поднялся по косогору в посёлок. Сапоги скользили по мокрой прошлогодней траве. Выглянуло солнце, и в кустах обрадованно защебетали, затрепыхали крыльями птицы.
Навстречу шел с полупустым рюкзаком в руке Снетков. Он еще издали широко улыбался и приветливо махал рукой.
— Ну вот и всё. А ты был прав, — сказал Снетков, тряся руку начальника лесопункта от избытка чувств. — Извини: я боялся, потому и наседал на тебя. Какая-то весна такая… взбалмошная, что ли?
— Весна особенная. Верно.
— Перминов тебе благодарность объявил в приказе, а выговор отменил.
— Спасибо и на том, — буркнул Кондаков. — Ты куда?
— Мне здесь делать больше нечего. Пойду с караванкой вниз, до Сельца, а там, может быть, сяду на буксир — и домой. Ну, будь здоров!
— Счастливо! — Кондаков крепко сжал своей лапищей руку инженера и дружески потрепал его по плечу.
В поселке Тимофей Тимофеевич удивился необычайной чистоте. Весь зимний хлам — обрезки досок, остатки балансов, металлический лом у мастерских, брёвна у радиоузла — всё куда-то исчезло. Свежая талая земля хранила следы граблей и метёлок.
«Неработающие жены», видимо, постарались, — подумал Тимофей Тимофеевич. — Молодцы! К празднику прибрали. Какое же сегодня число? Двадцать седьмое апреля. Через три дня Первомай».
«Двадцать седьмое… двадцать седьмое…» — машинально повторял Тимофей Тимофеевич.
И вдруг он подумал, что это число — особенное, оно как-то связано с его жизнью. Но как? Кондаков даже остановился, размышляя: «Да ведь это же день нашей свадьбы! Конечно! Тридцать лет назад мы с Тасей зарегистрировались в сельсовете!»
Кондаков мягко улыбнулся и, глядя вприщур на редких прохожих, завернул в магазин.
— Бутылку хорошего вина! — попросил он.
Продавец с усами щёточкой и плутоватыми глазами, тот самый, что «всучил» Тимофею Тимофеевичу на восьмое марта «лежалые» духи, долго переставлял на полке бутылки и, наконец, извлёк из угла марочный портвейн.
— Массандра! — гордо сказал он и прищёлкнул языком. — От новогоднего праздника осталось.
Тимофей Тимофеевич неторопливо сунул бутылку в карман широченного брезентового плаща.
— Теперь, прошу вас, подберите мне хороший подарок для жены. Только не духи!
— Что же подобрать? — задумался продавец.
— У вас были пуховые кофты.
— Пожалуйста, выбирайте.
Кофта была превосходная, любимого женой сиреневого цвета. Кондаков сунул коробку под мышку и попрощался.
Таисья Никаноровна, стоя на коленях перед топкой плиты, вздувала огонь. Она только что пришла и не успела раздеться. Тимофей Тимофеевич поставил на стол бутылку, а коробку незаметно положил на подоконник и прикрыл газетой. Огонь в топке вспыхнул и весело заплясал. Таисья Никаноровна поставила на плиту кастрюлю.
