Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum
Обзор книги Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum
Алексей А. Шепелёв
Maxximum Exxtremum
В тексте в основном сохранены орфография и пунктуация автора
Предисловие автора
Мои золотые! Дорогие мои читатели и персонажи!
Мне не очень легко и приятно писать эту лав-стори (первоначально роман назывался «Зе***ер, любовь моя»!), даже довольно больно (хотя подчас и от этого довольно сладостно), однако я должен это с-делать, и раз я это делаю, значит это кому-нибудь нужно. Здесь вы найдёте и долгожданное «Echo-2», и совсем иное, хотя тоже страдающее эротизмом (почти уже здоровым) и автобиографизмом (может быть, несколько чрезмерным). Я всегда пропагандировал обычный реализм, основанный на правде жизни. (Впрочем, для протокола ещё раз повторяю: все имена и события вымышлены, и все их совпадения с реальными — случайны.) Все герои — те же, исключая, конечно, новую героиню, появление которой вносит свои поправки в привычные уже концепты (нужно уточнить, что тут явлено не само классическое «колосистое» наше “Общество Зрелища”, а — подобно названию одной моей акварели — «То, что осталось от “ОЗ”»). Рисовка и нытьё — не то, к чему я устремляюсь, однако обстоятельства жизнедеятельности заставляют их вычёркивать, то есть писать. Всё описывается довольно подробно, поскольку история эта довольно странная и неопределённая для меня самого — в связи с чем здесь часто используются слова «что-то» (в приложении к глаголам), «какой-то» (к существительным), «всё» и «всё-это» (ко всему), а также тире и многоточия.
Об эпиграфах. Не очень обожаю творчество нижеозначенных рок-групп, однако, когда случайно увидел по ТВ клип и осознал текст, пережил что-то вроде катарсиса и даже дежавю. С похмелья эмоции обостряются, и я чуть не плакал: мне казалось, что всё очень точно. Первоначально роман имел подзаголовок «Письмо в пустом конверте» — адресат которого получает форму (конверт, текст), но без содержания (письма, смысла). «Матрица» тоже незаметно «вошла в мою жизнь» — я плакал, рыдал на её фоне по другому поводу, и только потом понял, что это знак, что она многое доступно объясняет. Летова я осознал и начал изучать не так давно, то есть, по сравнению с подавляющим большинством его поклонников, очень поздно — и долгое время мне казалось, что в настоящем отрезке времени это практически единственный человек, которого можно и нужно слушать, с которым стоит говорить. Если меня упрекнут в «попсовости», то это ничего. Я тогда сам был поэтом… И наконец, отрывок из Ричарда Хелла, замыкая круг, поясняет, как и зачем возникла эта книга.
А.Ш.
Ян. 20-04.
В одном из неснятых фильмов
Федерико Феллини
Лежат снега Килиманджаро
Герой на героине
Героиня на героине
Рано думать о смерти
Я хочу найти письмо в пустом конверте.
Песня групп “Сплин” и “Би-2”Хуматонами… движут их желания и страх, что что-то помешает исполнению этих желаний. Они руководствуются внешними целями, которые сконцентрированы вокруг «я» и сформировались под постоянным давлением механизма страха и желаний (поиск любви, пищи, денег, славы и в первую очередь социального признания). Хуматоны действуют механически, маниакально, эмоциональное отчаяние доводит их до состояния сдержанного, но постоянного бешенства. У воинов матрицы, наоборот, нет желаний, о которых можно было бы говорить. Они видят матрицу насквозь и понимают, что в ней нет абсолютно ничего, чего они могли бы пожелать… Воины ведут себя так, словно в их поступках есть смысл, словно поступки к чему-то ведут, но на самом деле, поскольку они знают, что их выслеживает смерть и ничто в этом мире не защитит их от неё, они не могут относиться к этому легкомысленно. Они действуют исключительно ради самого действия… Парадоксально, однако, то, что убеждённость в том, что через мгновение всё это исчезнет, не мешает им с благодарностью любоваться этим миром, ибо они знают, что вся эта прекрасная иллюзия (до тех пор, пока они к ней безразличны) — средство для достижения свободы.
Дж. Хорсли, «Воин матрицы»В это трудно поверить,
но надо признаться…
Е. ЛетовЭто была хорошая установка. Очень непросто написать сто девяносто страниц про медленное убийство своей лучшей подруги, которое ты совершил собственноручно, и так же трудно представить, откуда берётся желание написать подобную книгу, но Тереза знала, что такова была воля ведьмы из шкафа. И такова была воля ведьмы из шкафа. Возможно, колдунья была заклинателем змей, окрыленным надеждой получить сыворотку из яда Терезы. Возможно, ведьма была учителем, пытавшимся исцелить Терезу от страха смерти. Кто знает? И всё же, вне всяких сомнений, это — великая книга.
Р. ХеллЧасть первая
1.
Заселившись на эту квартиру, мы, конечно, решили начать новую жизнь: О’Фролов сказал, что не будет пить, и сегодня ровно три недели как он не пьёт; три раза в неделю репетиции, причём их все стабильно посещают, причём все в трезвом виде — пить всем запрещено лидерами (то есть мной и ОФ); я даже в неплохой физической форме, потому что на каждой репетиции прыгаю все три часа; более того, мы ежедневно ходим в институт (хотя как всегда к третьей паре); иногда, поверите ли, заходим в магазин, чтобы купить сгущёнку или орешки в шоколаде; а вечером, после репетиций и перед сном, когда я пью свой литор самого дешёвого в мире пива под названием «Уваровское», а ОФ потягивает свою мизерную бутылочку «Фанты» (которую я как дурак ему покупаю), он по своей инициативе читает мне курс философии по советскому учебнику, объясняя, правда, всё на примерах таза и урины, неизменно присутствующих у нас почти на всех квартирах (особо меня поразил «перевод» гилозоизма Баруха Спинозы — «таз с уриной опижживают»!), а Демокрита, Демосфена и Декарта называя Домкрат-1, Домкрат-2, Домкрат-3…
Надо ли говорить, что всё вышеизложенное немыслимо и чудовищно — для тех, кто хоть что-нибудь слышал о наших Саше и Саше, то есть О’Фролове и Саниче (в тамбовской рок-среде, с которой, к слову сказать, мы никак не связаны, о нас ходят идиотические легенды), это просто мир стал с ног на голову!
Я пришёл из институда поздно — до репетиции оставался ровно час, а туда ехать на троллейбусе минут пятьдесят, а надо ещё поесть и собраться, дойти до остановки. А есть-то нечего — с одной стороны, остатки «философской еды» — моего деликатеса — прожаренной, ужаренной, прокалённой фасоли, с другой — остатки его картошки — мятой, с покрошенными прямо в неё солёными огурцами. Первое жистковато — челюсть болит, и это воспринимать внутрь надо философски — не спеша и долго, как семечки, читая или слушая о метафизических истинах, второе — ненавижу, плебейская офроловская стряпня, она меня раздражает даже когда он её поглощает, а я только смотрю. Остаётся универсальный репорецепт — кусок чёрного хлеба, политый растительным маслом и посыпанный солью. Быстро, вкусно, дёшево и вполне по-русски. Ещё можно выдавить на него зубчик чеснока. Или, если хлеб чёрствый и у вас, как и у нас, нет этого приспособления, можно просто корку натереть. Но я за неимением времени и сил обычно делаю проще — употребляю чеснок вприкуску — осталось только масло прихлёбывать из горла! Шарю вокруг — хлеба-то нет, забыл зайти по пути в магазин. Может О.Фролов купит, думаю я, хотя знаю, что он не имеет такой привычки. Кстати, где он? Пора уже ехать, а без него вообще не будет ничего. Неужели у них четвёртая пара, и он на неё остался? Нельзя так безответственно относиться к своему долгу перед Родиной — воспроизводству дебильной музыки!
Мои нервы не выдерживают. Приступ голода — всего минут пять-семь, потом проходит. А репетиция? а работать? а институт? а новый хороший образ жизни? а любовь, которая далеко на горизонте — за горизонтом — вокруг горизонта — не говоря уже о проблемах чисто метафизических!..
Заваливается ОФ. Жрать, говорит, хочу! Мечется, на меня смотрит. Я равнодушно-повествовательным тоном сообщаю, что до отхода троллейбуса осталось пять минут. Следующий через одну тысячу восемьсот секунд — бывает, правда, он запаздывает… и Санич обычно уезжает с этой же остановки — что он подумает, и какой пример мы, фолловзелидеры, подадим ему и всем-остальным-навсегда-оставь-в-покое-мой-дисциплинированный?!..
Я весь трясусь от злости и напряжения, а он что-то конообится в коридорчике, где стоит газ, на котором мы варим пищщу, а также тут же таз, от которого всё вокруг неприлично пропахло уриной, даже уже аммиаком. И вот он в этот самый момент профанистично орёт мне оттуда: «Ты, ублюдок бастардский, хоть бы раз таз вынес — видишь: нассано уже до краёв, щас Дядюшка дед придёт…» («Дядюшка дед» — это, как вы догадались, наш квартирохозяин). Он, как всегда, берёт переполненный таз за ручки и несёт его выливать в заснеженный огород — весь путь всего десять шагов, но никогда никто кроме бедного смиренного да согбенного О’Фролова их не делает. Я пью из бокала холодную кипячёную воду, смотрю в окно — четвёртый шаг по гололёду — эффектная пробуксовка — я выплёвываю воду — ОФ, ругаясь, уже лежит на земле, буквально накрывшись тазом, буквально отплёвываясь мочевиной!
