Ричард Бротиган - Ловля форели в Америке
Обзор книги Ричард Бротиган - Ловля форели в Америке
Ричард Бротиган
ЛОВЛЯ ФОРЕЛИ В АМЕРИКЕ
Ричард Бротиган — человек, который в этом мире не дома
Герой контркультуры, литературный идол 60-х и начала 70-х, последний из битников, мост между Beat Generation и Love Generation, хиппи-романист, поэт, дутая фигура, халиф на час, наследник Марка Твена и Хемингуэя, алкоголик, самоубийца, автор девяти поэтических сборников и одиннадцати романов, среди которых культовый — «Ловля Форели В Америке», в считанные месяцы разошедшийся миллионными тиражами и до сих пор не сходящий с книжных полок Америки и Европы, — все это о Бротигане, человеке, имя и книги которого практически не известны русскоговорящему читателю.
Ричард Бротиган родился 30 января 1935 года в Такоме, штат Вашингтон. Это был разгар великой депрессии, глубоко отпечатавшейся на судьбах и мировоззрении нескольких поколений американцев. Семья, состоявшая из матери, двух сестер, брата и сменяющих друг друга отчимов, была не просто бедной, а нищей, жила случайными заработками и пособиями, часто переезжала с места на место. О том, что его настоящая фамилия Бротиган, Ричард узнал от матери, только когда пришло время получать аттестат — мать тогда решила, что в документе должно стоять верное имя.
Очень мало известно о детстве и юности Ричарда Бротигана — те, кто его знал, отмечали скрытность во всем, что касалось биографии. Даже дочь, долгое время бывшая самым близким ему человеком, с удивлением вспоминала, что, пересказывая ей эпизоды своего детства, отец никогда не называл родных по именам.
«Моя мать мирилась с моим существованием», — слова главного героя и рассказчика из написанного в 1979 году романа «И ветер не уносит прочь». «Я не помню, чтобы мать когда-нибудь обнимала Ричарда или говорила нам, что она нас любит», — из воспоминаний младшей сестры.
Трудно обвинять замотанных нищетой и беспросветностью людей в том, что у них не хватало сил на любовь к своим детям.
Маленькому мальчику, которому не хватало в жизни любви и игрушек, приходила на помощь могучая сила — воображение. Принимая облик Бодлера, рыбалки в Америке, арбузного сахара, загадочной библиотеки, где хранятся книги, которые никто не прочтет; таинственного старика, живущего у пруда в самодельной хижине, дождя над горами или самой смерти — оно не покидало его до конца жизни.
Он хорошо учился, несмотря на постоянные переезды и меняющиеся школы, рано пристрастился к чтению, часами просиживал в библиотеках, начал сочинять сам и в пятнадцать лет твердо знал, что будет писателем, — выбор, который вызвал у окружающих, мягко говоря, недоумение. При этом характер у юного дарования был далеко не ангельский. Ни один из биографов Бротигана не обошел вниманием эпизод, о котором сам писатель почти никогда не вспоминал. В двадцать лет, поссорившись с подружкой, которой не понравились его стихи, он явился в полицию с требованием немедленно посадить себя за решетку. Арестовывать взбешенного поэта было не за что, но вместо того, чтобы мирно отправиться домой, Ричард перебил камнями окна в полицейском участке. Результатом стало двухмесячное пребывание и курс шоковой терапии в психиатрической лечебнице Портленда — той самой, в которой позже Милош Форман снимал «Полет над гнездом кукушки».
Вернувшись из лечебницы, Бротиган навсегда покидает Орегон и переселяется в Северную Калифорнию, где тогда жили битники и доцветал «Сан-Францисский Ренессанс». «Я приехал в Сан-Франциско потому, что хотел жить в Сан-Франциско, — сказал Бротиган в беседе с Брюсом Куком, автором известной книги о бит-движении, в ответ на его вопрос, стремился ли молодой поэт стать одним из битников. — Я лишь краем коснулся битничества и то только тогда, когда оно уже практически умерло. Просто так случилось, что я их немного знал».
С 1956 по 1972 год жизнь Ричарда Бротигана прочно связана с Северной Калифорнией. Он работал на случайных работах, сочинял стихи, выходившие мизерными тиражами в полукустарных издательствах, — тоненькие книжки своих стихов Бротиган часто раздавал на улицах прохожим; тусовался с хиппи, некоторое время жил в одной из первых хиппи-коммун в местечке под названием Биг Сур. Стихи этого периода вошли потом в сборник «Пилюли vs. Катастрофа в шахте Спрингфилд». Летом 1961 года, живя с женой и полугодовалой дочерью в кэмпинге штата Айдахо — у ручья, где водится форель, Бротиган за несколько месяцев написал на портативной машинке роман, который принес ему мировую славу, — «Ловля Форели В Америке».
«Я всегда любил писать стихи, но это требует времени, как долгое ухаживание, которое приведет к счастливому браку, потому что нужно сначала как следует узнать друг друга. Я писал стихи семь лет для того, чтобы научиться составлять слова в предложения, но на самом деле я всегда хотел сочинять романы и понимал, что не смогу этого делать, пока не научусь составлять слова. Поэзия была для меня в то время любовницей, а не женой», — так он писал позже, в 1971 году.
Вслед за «Ловлей Форели В Америке» были написаны «Генерал армии конфедератов из Большого Сура» в 1963 году, «В арбузном сахаре» — в 64-м и «Аборт: Исторический роман, 1966» — в 66-м. В то же время Бротиган сочиняет рассказы, которые войдут потом в сборник под названием «Месть газона». Все это писалось в стол, не считая вышедшего в Нью-Йорке в 1964 году и оставшегося незамеченным «Генерала» — публиковать неизвестного автора никто не хотел, но Ричард Бротиган относился к этому спокойно. В романе «Аборт» он описывает библиотеку, куда неудачливые сочинители приносят свои никому не нужные шедевры, чтобы те стояли на полке и никогда никем не были прочитаны, — среди прочих посетителей в библиотеке периодически появляется высокий мужчина с вьющимися светлыми волосами до плеч, в очках и с густыми усами — портрет самого Бротигана. Все изменилось в 1967 году, когда в калифорнийском издательстве «Four Seasons Foundation» был напечатан роман «Ловля Форели В Америке». Ричард Бротиган проснулся знаменитым.
По миру с шумом и воплями неслись шестидесятые. Размахивали транспарантами с «куриной лапой мира» и длинными волосами, собирали толпы стадионной поэзией и рок-н-роллом, грохотали напалмом во Вьетнаме и танками в Праге. Поколение Любви! Хотим Свободы! Мы не станем ни пушечным мясом, ни фаршем из ваших мясорубок! Венки из полевых цветов на головах, ромашки в дулах автоматов. По Америке и по свету катилась предсказанная Керуаком рюкзачная революция. Хиппи-коммуны, секс-драгз-рок-н-ролл — незаполненной оставалась только литературная ниша, но и она пустовала недолго. Поколение, провозгласившее своим лозунгом «Не верь никому, кто старше тридцати», назвало своим литературным идолом застенчивого и негромкого тридцатидвухлетнего поэта — Ричарда Бротигана.
Бесполезно пересказывать его книги, и меньше всего хочется называть их романами. Поэтическая проза, антироманы, нероманы, проза, написанная по законам поэзии, — шестилетнее ухаживание за капризной любовницей не могло пройти бесследно. Дело дошло до того, что критики заговорили об особом жанре, предлагая называть его книги «бротиганами». Слово не прижилось, а сам виновник торжества не особенно вдавался в литературоведческие подробности и продолжал говорить о своих книгах как о романах, не придавая значения терминам. Прозу и стихи Ричарда Бротигана объединяет мягкий марк-твеновский юмор, пристальное внимание к деталям, вывернутая наизнанку логика, особый взгляд на мир, позволивший говорить о присущем только ему «чувстве искажения», и еще отстраненная и неброская фигура главного героя-рассказчика, альтер-эго автора — «человека, который в этом мире не дома», — цитата из романа «Аборт».
Книги расходились миллионными тиражами, переводились на европейские языки, критики, жонглируя посмодернистской терминологией, рассуждали о феномене Бротигана, издатели и книготорговцы говорили о том, что авторитет дутый и что волна популярности неизбежно должна схлынуть, а сам герой контркультуры, кажется, не очень понимал, что с ним произошло. Он продолжал жить в дешевой квартире чуть в стороне от Ван-Несс, по-детски радовался, когда его узнавали на улице, с удивлением доставал из карманов мятые долларовые бумажки, словно не понимая, как они там оказались, в доме кинозвезды, куда его теперь приглашали как новую знаменитость, мог напиться и раскидать по комнате цветы из вазы, объясняя свои действия тем, что ему не хватает слов, чтобы выразить свою позицию в споре, и больше всей земной славы любил свою восьмилетнюю дочь.
Ему не нравилось, когда его называли хиппи-романистом. «Все, что я пишу, — это ответ человека на вопросы двадцатого века», — говорил он в интервью газете «Bozeman Daily Chronic». Ответ Ричарда Бротигана двадцатому веку был под стать самому веку и его вопросам — сюрреалистичным, запутанным и не столько разрешающим, сколько порождающим новые вопросы.
