Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты
Пошелъ я къ Московскому перевозу и сталъ похаживать около лодокъ и дощаниковъ. «Что, заняты эти лодки? Есть ли свободная?» спросилъ я совокупности бурлаковъ, которые стояли у берега. «А вашей милости чего требуе[тся]?» спросилъ у меня старикъ съ длинной бородой въ сѣромъ зипунѣ и поярчатой шляпѣ. — «До Астрахани лодку». «Чтожъ, можно-съ!» —
————
*XVІ.
[ОТРЫВОК РАЗГОВОРА ДВУХ ДАМ.]
— «Вѣрно ли это? У васъ вѣдъ любятъ Петербургскіе ложные слухи распускать. И отъ кого вы это слышали, моя милая?»
— «Помилуйте, Марья Ивановна, я вамъ вѣдь говорю, была я у княгини Полянской, къ ней молодая княгиня вчера только изъ Петербурга пріѣхала и разсказывала, что у нихъ только и разговора, что про эту свадьбу. (Съ разстановкой.) La comtesse Lise Bersenieff, la jeune personne la plus recherchée, la plus aimable, le parti le plus brillant de Pétersbourg épouse un какой-то Taramonoff, mauvais genre achevé.[234] Костромской медвѣдь какой-то. Въ комнату не умѣетъ взойти. Ни родства, ни богатства, ни связей, ничего! И что меня удивляетъ, такъ это то, что, говорятъ, оба дяди этого очень хотятъ: и графъ Александръ и графъ Петръ. —
Старушка подвинула табакерку съ портретомъ и обтерла стеклушко однимъ изъ двухъ батистовыхъ платковъ.
«Incroyable...[235] Ежели это Костромскіе Тарамоновы, такъ я старика знала; когда мы жили на Мечахъ [?], такъ онъ ѣзжалъ къ покойнику Этіену и дѣтей приваживалъ: босоногіе бѣгали. Покойникъ его любилъ и ласкалъ; однако они хорошей фамиліи, но бѣдно жили; что теперь у нихъ есть, это ужъ старикъ нажилъ, но дѣтямъ никакого воспитанія не далъ. Должны быть тѣ; а то есть Вологодскіе, такъ это не тѣ».
Марья Ивановна Игреньева, урожденная Дамыдова, — почтенная дама. Родилась она 50 лѣтъ тому назадъ въ Москвѣ отъ богатыхъ и знатныхъ родителей; ихъ было двѣ сестры и три брата. Вышла М. И. замужъ за Игреньева, богатаго человѣка и тоже Москвича. Жили они зимы всегда въ Москвѣ, гдѣ имѣли большіе связи не только съ Московскою знатью, но и со всѣмъ, что было знатнаго въ Россіи, лѣтомъ — въ Тульской деревнѣ, [и] жили какъ въ городѣ, такъ и въ деревнѣ барски. Покойникъ былъ въ чинахъ и пользовался всеобщимъ уваженіемъ. Однимъ словомъ, домъ Игреньевыхъ вотъ какой: у пріѣзжаго, котораго почи[тали] достойнымъ, спрашивали: «Вы уже были у Игренье[выхъ]?» или: «какъ это вы еще не были у Игрен[ьевыхъ]?».
«Марья Ивановна овдовѣла 16 лѣтъ тому назадъ, съ нѣсколько разстроеннымъ состояніемъ и съ двумя дѣтьми: сыномъ 15 лѣтъ и дочерью, которая была уже замужемъ. М. И. женщина очень умная, или нѣтъ, лучше сказать, хитрая, не смотря на свою доброту и умѣющая имѣть вліяніе на другихъ и пользоваться общимъ уваженіемъ. — Она, должно быть, не была хороша собою; большой орлиной носъ въ особенности мѣшалъ красотѣ ея; но она была хороша какъ свѣжая, не столько физически — (Она говаривала: «я удивляюсь себѣ, какъ могла я перенести столько горестей!») — сколько морально, старушка. Она не отставала отъ моды сколько могла, сама придумывала, какъ бы передѣлать чепчикъ или мантилію «по старушечьи». Она любила свѣтъ и свѣтъ любилъ ее, она судила о всемъ и о всѣхъ......
————
*XVII.
[СТИХОТВОРЕНИЯ.]
Изъ подъ стараго строенья
Средь покинутой земли
Ползъ мышенокъ. Отъ волненья
Онъ дрожалъ и отъ любви.
Онъ сгоралъ любовью тайной,
Не любивши никогда,
И искалъ любви случайной,
Какъ на Невскомъ, господа.
Вдругъ услышавъ надъ доскою
Нѣжной мышки голосокъ,
Сокрушенъ ея тоскою,
Онъ владѣть собой не могъ.
Разлетѣлся и, несчастный,
Къ ней на голосъ прибѣжалъ.
Рокъ постигъ его ужасный:
Въ мышеловку онъ попалъ.
Затворилася задвижка,
И мышенокъ въ заперти.
Но и тутъ съумѣлъ воришка
Утѣшеніе найдти.
Къ дамѣ-мышкѣ деликатно
Подскочилъ онъ и такъ рёкъ:
«Коль любить меня обратно
Захотите, то я рокъ
Проклинать не буду вѣчно,
Съѣмъ огарокъ съ вами весь.
Васъ любить буду сердечно
Въ жизни будущей и днесь ». —
Давно позабылъ я о счастьи, —
Мечтѣ позабытой души —
Но смолкли ничтожныя страсти
И голосъ проснулся любви......
На небѣ разсыпаны звѣзды;
Все тихо и темно, все спитъ,
Огни всѣ потухли: ужъ поздно,
Одна моя свѣчка горитъ.
Сижу у окна я и въ мысли
Картины былаго слежу,
Но счастья во всей моей жизни,
Минуту одну нахожу:
Минуту любви, упованья,
Минуту безъ мысли дурной,
Минуту безъ тѣни желанья,
Минуту любви неземной...
................................................
<Дитя такъ невольно сказало
Всю душу во взглядѣ одномъ,
Что словъ бы никакъ не достало,
Сказать то, что сказано въ немъ.
И съ сладостнымъ трепетомъ счастья
Значенье его я постигъ;
Но слова любви и участья
Сказать не хотѣлъ я въ тотъ мигъ.
Слова такъ ничтожны въ сравненьи
Съ божественнымъ чувствомъ любви....
Въ ихъ темномъ пустомъ выраженьи
Не съищешь и искры души.>
И тщетно о томъ сожалѣнье
Проснется въ душѣ иногда
И скажетъ: зачѣмъ то мгновенье
Не могъ ты продлить навсегда?
Эй, Марьяна, брось работу!
Слышишь, палятъ за горой:
Вѣрно наши изъ походу
Казаки идутъ домой.
Выходи же на мосточикъ
Съ хлѣбомъ солью ихъ встрѣчать.
Теперь будетъ твой побочинъ
Круглу ночь съ тобой гулять.
Красной шелковой сорочкой
Косу русую свяжи,
Вздѣнь чувяки съ оторочкой
И со стрѣлками чулки,
Вздѣнь подшейникъ и монисто
Изъ серебрянныхъ монетъ,
Прибери головку чисто
И надѣнь красный бешметъ.
Да скорѣе, молодица:
Вонъ навстрѣчу казакамъ
Съ чихиремъ ужъ вся станица
Собралася къ воротамъ.
Изъ подъ ручки на дорогу
Глядятъ пристально. Въ пыли
Вотъ ужъ видно, слава Богу,
Показалися значки;
Слышно пѣсню запѣваютъ:
«Да не по горамъ-горамъ»,
Кверху пульками стрѣляютъ,
Бьютъ плетьми по лошадямъ.
Передъ сотней ѣдетъ браво
Въ тонкомъ бѣломъ зипунѣ
Сотникъ Сехинъ; а направо
На игреневомъ конѣ
Грунинъ Ванька, вонъ Степанка,
Вонъ Малашкинъ Родіонъ.
— Твой побочинъ гдѣ жъ, Марьянка?
Что такъ сзади ѣдетъ онъ?
Али конь его хромаетъ?
Али, бедный, онъ ужъ пьянъ?
Да скажите же, кто знаетъ,
Гдѣ батяка Купріянъ?
— «Купріяшка душу Богу
Отдалъ», сотникъ ей сказалъ
И печально на дорогу
Головою указалъ.
У Марьянѣ сердце сжалось,
Оглянулася она:
Вслѣдъ за сотней подвигалась
Шагомъ конная арба.
На арбѣ покрытый буркой,
Трупъ убитого лежалъ,
Купріяшкина винтовка,
Его шашка и кинжалъ. —
Ей, Марьяна, брось работу!
Слышишь, палятъ за горой;
Вѣрно наши изъ походу
Казаки идутъ домой.
Нужно выдти на мосточикъ
Съ хлѣбомъ солью ихъ встрѣчать.
Теперь будетъ твой побочинъ
Круглу ночь съ тобой гулять.
Красной шелковой сорочкой
Косу русую свяжи,
Вздѣнь чувяки съ оторочкой
И со стрѣлками чулки,
Вздѣнь на шейку лебедину
Ожерелку изъ монетъ
И обновочку любиму —
— Канаусовый бешметъ.
Да скорѣе убирайся;
Вонъ навстрѣчу казакамъ
Съ чихиремъ ужъ собралася
Вся станица къ воротамъ.
Изъ подъ ручки на дорогу
Глядитъ пристально; въ пыли
Вотъ ужъ видно, слава Богу,
Показалися значки.
Слышно пѣсню запѣваютъ:
«Да не по горамъ-горамъ».
Кверху пульками стрѣляютъ,
Бьютъ плетьми по лошадямъ.
Впереди всѣхъ ѣдетъ браво
Въ бѣломъ тонкомъ зипунѣ
Сотникъ Сехинъ, а направо
На игреневомъ конѣ
Іонка Грунинъ, вонъ Степанка,
Вонъ батяка Родіонъ.
Твой побочинъ гдѣ-жъ, Марьянка?
Что такъ сзади ѣдетъ онъ?
Али конь его хромаетъ?
Али бѣдный онъ ужъ пьянъ?
— «Да скажите-же, кто знаетъ,
Гдѣ дружокъ мой Купріянъ?»
«Охъ, Марьяна, молись Богу»,
Старый сотникъ ей сказалъ
И печально на дорогу
Головою указалъ.
У Марьянѣ сердце сжалось,
Оглянулася она:
Къ нимъ навстрѣчу подвигалась
Шагомъ конная арба,
На арбѣ покрытый буркой
Трупъ убитого лежалъ,
Купріяшкинъ поясъ узкій
Его шашка и кинжалъ. —
Когда же, когда наконецъ перестану
Безъ цѣли и страсти свой вѣкъ проводить,
И въ сердцѣ глубокую чувствовать рану
И средства не знать какъ ее заживить?
Кто сдѣлалъ ту рану, лишь вѣдаетъ Богъ
Но мучитъ меня отъ рожденья
Грядущей ничтожности горькій залогъ,
Томящая грусть и сомнѣнья.
————
