Дэвид Лоуренс - Сыновья и любовники
— Она выпила? — прошептала Энни.
— Да… и говорила, горько.
— Ну! — засмеялась Энни и прикусила нижнюю губу.
— А я сказал, это новое снотворное. Давай молоко.
Вдвоем они поднялись в комнату матери.
— Не понимаю, почему сестра не пришла уложить меня, — задумчиво, по-детски пожаловалась мать.
— Она говорила, она идет на концерт, родная, — ответила Энни.
— Вот как?
Помолчали. Потом миссис Морел залпом выпила молоко.
— То питье было такое противное, Энни! — посетовала она.
— Правда, родная? Ну, ничего, потерпи.
Мать снова устало вздохнула. Пульс был неровный.
— Давай мы сами тебя уложим, — сказала Энни. — Сестра, наверное, придет поздно.
— Что ж, — сказала мать, — попробуйте.
Они откинули одеяло. Пол увидел, мать, как девочка, свернулась калачиком в своей фланелевой ночной рубашке. Они быстро разгладили одну сторону постели, потом другую, натянули ночную рубашку поверх маленьких ножек и закрыли ее одеялом.
— Ну вот, — сказал Пол, нежно поглаживая ее. — Ну вот!.. теперь уснешь.
— Да, — согласилась она. — Я не думала, что вы так ловко сумеете привести в порядок постель, — почти весело прибавила она. Потом свернулась калачиком, подложила руку под щеку, голову уютно втянула в плечи. Пол уложил ее длинную, тоненькую косичку на плечо и поцеловал мать.
— Ты уснешь, моя хорошая, — сказал он.
— Да, — доверчиво согласилась она. — Покойной ночи.
Они погасили свет, стало тихо.
Отец уже лег. Сестра не пришла. Около одиннадцати Пол и Энни поднялись по лестнице посмотреть на мать. Казалось, как обычно после питья, она спит. Рот был чуть приоткрыт.
— Посидим? — предложил Пол.
— Я лягу с ней, как всегда, — сказала Энни. — Она ведь может проснуться.
— Ладно. И если что не так, позови меня.
— Хорошо.
Они медлили у горящего камина, они чувствовали, какая огромная, снежная ночь за стенами дома и как одиноки в этом мире они. Наконец Пол ушел в соседнюю комнату и лег.
Он мгновенно уснул, но то и дело просыпался. Потом крепко уснул. И вдруг проснулся, услыхав шепот Энни: «Пол, Пол!» Подле него в темноте стояла сестра в ночной рубашке, коса перекинута на спину.
— Да? — прошептал он и сел.
— Поди взгляни на нее.
Пол выскользнул из-под одеяла. В комнате больной слабо теплился газовый свет. Мать лежала свернувшись калачиком, подложив ладонь под щеку, в той же позе, в какой уснула. Но рот был открыт, и дыхание тяжелое, хриплое, словно храп, и с долгими перерывами.
— Она кончается! — прошептал Пол.
— Да, — сказала Энни.
— Давно она так?
— Я только проснулась.
Энни съежилась в халате. Пол набросил на себя одеяло. Было три часа. Он разворошил огонь. Брат и сестра сидели и ждали. Мать глубоко, с хрипом вдохнула воздух… долгая тишина… и выдох. Время шло… тянулось. Но вот они вздрогнули. Опять глубокий, с хрипом вдох. Пол наклонился, всмотрелся.
— Это еще может продолжаться, — сказал он.
Оба молчали. Пол выглянул в окно, с трудом различил снег, покрывавший сад.
— Иди ложись в мою постель, — сказал он сестре. — А я посижу.
— Нет, — сказала она. — Я останусь с тобой.
— Лучше не надо, — сказал он.
Наконец Энни на цыпочках вышла из комнаты, и Пол остался один. Он плотней укутался в коричневое одеяло, скорчился перед матерью и не спускал с нее глаз. Нижняя челюсть у нее отвалилась, страшно смотреть. Он не спускал с нее глаз. Иногда ему казалось, она больше не вдохнет. Ждать было невыносимо. И вдруг опять пугающий громкий хрип. Пол снова поворошил угли в камине. Ее нельзя беспокоить. Шли минуты.
Ночь проходила. Вздох за вздохом. И каждый хрип терзал его, но наконец он вовсе перестал что-либо чувствовать.
Встал отец. Пол слышал, как отец зевает, натягивая носки. И вот он вошел в одних носках и в рубашке.
— Тише! — предостерег Пол.
Морел стоял и смотрел на жену. Потом взглянул на сына — беспомощно, с ужасом.
— Может, мне остаться дома? — прошептал он.
— Нет. Иди на работу. Она проживет до завтра.
— Навряд ли.
— Проживет. Иди на работу.
Муж в страхе опять на нее посмотрел и послушно пошел из комнаты. Пол заметил, подвязки у него болтаются.
Еще через полчаса Пол спустился в кухню, выпил чашку чая и опять вернулся. Уолтер Морел, уже в рабочей одежде, снова поднялся в комнату жены.
— Мне идти? — спросил он.
— Иди.
И через несколько минут Пол услышал удаляющиеся тяжелые шаги отца, приглушенные снегом. На улице перекликались углекопы, группками шагавшие на работу. Ужасные, долгие вздохи продолжались… грудь поднималась… поднималась… поднималась; потом долгая тишина… потом ах… ах… х… х! — выдох. Издалека донеслись гудки чугунолитейного завода. Гуденье и рокот разносились над снегами, то далекие и едва слышные, то близкие, — голоса угольных копей и литеен. Потом все стихло. Пол поворошил уголь в камине. Глубокие вздохи нарушали тишину — выглядела мать все так же. Пол приподнял штору, посмотрел в окно. Было еще темно. Пожалуй, тьма уже не такая густая. Пожалуй, снег стал синей. Он совсем поднял штору и оделся. Потом, вздрагивая, отпил коньяку прямо из бутылки, стоявшей на умывальнике. Снег и правда синел. С улицы донеслось дребезжанье повозки. Да, уже семь утра, становится светлей. На улице перекликались. Мир просыпался. Над снегом занимался серый, мертвенно-бледный рассвет. Да, уже видны дома. Он погасил лампу. Казалось, стало очень темно. Хриплое дыхание все длилось, но Пол почти привык к нему. В сумраке он видел мать. Она была все в том же состоянии. Он подумал, может, навалить на нее тяжелую одежу, тогда и дышать станет тяжелей, и невыносимое дыхание остановится. Он посмотрел на нее. Не она это… совсем не она. Если навалить одеяло и тяжелые пальто…
Вдруг отворилась дверь, и вошла Энни. Она вопросительно посмотрела на брата.
— Без перемен, — спокойно сказал Пол.
С минуту они пошептались, потом он спустился в кухню позавтракать. Было без двадцати восемь. Скоро пришла Энни.
— Какой ужас! Как ужасно она выглядит! — в страхе, ошеломленно прошептала она.
Пол кивнул.
— Вдруг она так и будет выглядеть! — сказала Энни.
— Выпей чаю, — сказал он.
Они опять поднялись по лестнице. Скоро пришли соседки, испуганно спрашивали:
— Как она?
Все продолжалось. Она лежала щекой на ладони, нижняя челюсть отвисла, и она редко, громко и страшно всхрапывала.
В десять пришла сестра. Она была сама не своя и явно удручена.
— Сестра, — воскликнул Пол, — неужто она еще долго протянет?
— Невозможно, мистер Морел, — сказала сестра. — Невозможно.
Стало тихо.
— Страх-то какой! — посетовала сестра милосердия. — Кто бы мог подумать, что она такое вынесет? Идите вниз, мистер Морел, идите вниз.
Наконец, около одиннадцати, Пол спустился и пошел посидеть у соседей. Энни тоже ушла вниз. Наверху были сестра милосердия и Артур. Пол сидел, сжав голову руками. Вдруг через двор, как безумная, с криком прибежала Энни:
— Пол… Пол… она скончалась!
Мигом он очутился дома и взлетел наверх. Мать лежала тихая, свернувшись калачиком, щека на ладони, и сестра утирала ей губы. Все отступили. А он упал на колени, прижался лицом к ее лицу, обнял ее.
— Любимая… любимая… любимая! — шептал он снова и снова. — Любимая… любимая!
Потом услышал, как за спиной у него сестра говорит сквозь слезы:
— Ей теперь лучше, мистер Морел, ей теперь лучше.
Оторвавшись от еще теплой мертвой матери, он сразу сошел вниз и принялся ваксить башмаки.
Дел предстояло много, надо было написать письма и прочее. Пришел доктор, посмотрел на покойницу и вздохнул.
— Эх… бедняжка! — сказал он и отвернулся. — Зайдите ко мне в кабинет часов в шесть за свидетельством о смерти.
К четырем вернулся с работы отец. Молча, еле волоча ноги, вошел в дом и сел. Минни захлопотала, подавая ему обед. Он устало выложил на стол черные от въевшегося угля руки. На обед была его любимая репа. Знает ли он, подумал Пол. Время шло, и никто не заговаривал. Наконец сын спросил:
— Ты заметил, что шторы спущены?
Морел поднял глаза.
— Нет, — сказал он. — А что… она скончалась?
— Да.
— Когда это?
— Около двенадцати.
— Гм!
Углекоп посидел с минуту неподвижно — и принялся за обед. Будто ничего и не случилось. Молча съел он репу. Потом умылся и пошел наверх переодеваться. Дверь жениной комнаты была закрыта.
— Ты ее видел? — спросила Энни, когда отец опять сошел вниз.
— Нет, — ответил Морел.
Немного погодя он вышел из дому. Энни ушла, а Пол отправился к гробовщику, к священнику, к доктору, в магистратуру. Все эти дела требовали времени. Вернулся он уже около восьми вечера. Скоро должен был прийти гробовщик снять мерку для гроба. Дом был пуст, она оставалась одна. Пол взял свечу и пошел наверх.
