Арчибалд Кронин - Замок Броуди
«Да, я хорошо помню тот день, Маргарет, и ты была хороша тогда, хороша, как цветок, и мила мне».
Но он не мог сказать этого. Его губы не могли произнести такие слова. Что это, разве он пришел сюда хныкать и лепетать глупые нежности? Нет, он пришел сказать ей, что они разорены, и скажет, скажет, несмотря на непонятную слабость, которой он поддался.
— Жена, — пробормотал он сквозь сжатые губы, — ты меня уморишь такими разговорами, честное слово! Когда будем с тобой в богадельне, тогда можешь развлекать меня такой болтовней.
Она сразу открыла глаза и посмотрела на него вопросительно, встревоженно, взглядом, который снова резнул его по сердцу. Но он заставил себя продолжать, кивнул ей со слабым подобием прежней, презрительной шутливости:
— Да, к этому идет дело. У меня не найдется больше пятидесяти фунтов, чтобы выбросить их ради тебя, как я уже раз сделал. Сегодня я окончательно закрыл свою лавку. Скоро мы очутимся в богадельне.
Произнеся последние слова, он увидел, что она переменилась в лице, но, толкаемый какой-то бессознательной злостью, — его злила собственная слабость, а больше всего то, что в душе он не хотел говорить так, как он говорил, — он пригнулся к самому лицу жены и продолжал:
— Слышишь? Предприятие мое лопнуло. Я тебя предупреждал еще год тому назад, помнишь? Или у тебя голова занята только этой проклятой ерундой насчет рябины? Говорю тебе, мы — нищие. Вот до чего ты меня довела, а ведь, небось, считала себя верной моей помощницей! Мы погибли, погибли… погибли!
Действие его слов на больную было моментально и ужасно. Когда смысл их дошел до ее сознания, сильная судорога задергала желтое, морщинистое лицо, как будто это внезапное потрясение мучительно пыталось оживить умирающие ткани, как будто слезы безуспешно стремились брызнуть из высохших источников. Глаза ее вдруг раскрылись во всю ширь, напряженно внимательные, пылающие, и, сделав огромное усилие, вся дрожа, она приподнялась и села в постели. Казалось, целый поток слов трепещет у нее не языке, но она не в силах выговорить их; холодные, едкие капельки пота росой покрыли ее лоб, она забормотала что-то несвязно, протянула вперед руку. Лицо ее посерело от напряжения, и наконец она заговорила:
— Мэт! — произнесла она громко, ясно. — Мэт! Иди сюда, ко мне! — Она протянула вперед уже обе дрожащие руки, как слепая, и взывала слабеющим, замирающим голосом: — Несси! Мэри! Где вы?
Броуди хотел подойти к ней, первым его движением было кинуться вперед, но он продолжал стоять, как вкопанный. Только с губ его невольно сорвались слова, неожиданные, как цветущие побеги на сухом дереве:
— Маргарет, жена… Маргарет, не обращай внимания… Я и половины того не думал, что сказал.
Но она его не слышала и, едва дыша, прошептала:
— Что же медлит колесница твоя, господи? Я готова идти к тебе.
И она тихо опустилась опять на подушки. Через мгновение последний, сильный, судорожный вздох потряс тонкое, увядшее тело, и оно осталось недвижимо. Вытянувшись на спине раскинув руки, слегка согнув пальцы к ладоням, лежала она, как распятая. Она была мертва.
13
Броуди оглядел все общество, неловко жавшееся по углам гостиной, пристальным, недобрым взглядом, который скользнул мимо Несси, Мэта и бабушки, сверкнул нетерпением, задержавшись на двоюродных брате и сестре его жены — Джэнет и Вильяме Ламсден — и с грозным выражением окончательно остановился на миссис Ламсден, жене Вильяма. Все они только что вернулись с кладбища, похоронив то, что оставалось от Маргарет Броуди, и родственники, несмотря на негостеприимность и кислую мину хозяина, свято соблюдая старый обычай, после похорон вернулись в дом, чтобы справить поминки.
— Ничего мы им не дадим! — сказал Броуди матери этим утром. Минутная запоздалая вспышка нежности к жене была уже забыта, и его страшно возмущало предстоящее вторжение в его дом родни Маргарет.
— Не желаю я их пускать сюда… Пускай уезжают домой сразу после погребения.
Старуха и сама надеялась на чай с хорошей закуской, но после заявления сына умерила свои требования.
— Джемс, — взмолилась она, — надо же угостить их хоть глотком вина и кусочком пирога, чтобы поддержать честь нашего дома.
— Из нашей семьи никого уже не осталось в живых, — возразил он. — А до ее родни что мне за дело? Я жалею, что, когда они написали, я под каким-нибудь предлогом не отделался от их приезда.
— Их приедет, наверное, не много, ведь ехать далеко, — уговаривала его мать. — И нельзя отпустить людей, ничем не угостив. Это было бы неприлично.
— Ну хорошо, угости их, — сдался он и, когда вдруг у него мелькнула одна мысль, повторил: — Ладно, угощай. Корми свиней. Я пришлю тебе кое-кого на подмогу.
Этот разговор происходил утром до похорон. И теперь Броуди с злорадным удовольствием увидел в гостиной Нэнси, вошедшую с печеньем и вином и обносившую гостей. Он опять был самим собой и видел замечательно остроумный вызов в том, что ввел Нэнси в свой дом в тот самый час, когда оттуда выносили тело его жены. Две женщины — умершая и живая, — так сказать, разминулись в воротах.
Он переглянулся с Нэнси, и в глазах его блеснул огонек скрытой насмешки.
— Валяй смело, Мэт! — крикнул он, глумясь, сыну, когда Нэнси подносила тому вино, и нагло подмигнул ему.
— Опрокинь стаканчик! Это тебе будет полезно после того, как ты столько плакал. Не бойся, я здесь и присмотрю за тем, чтобы вино не бросилось тебе в голову.
Он с омерзением наблюдал за трясущейся рукой Мэта. Мэт опять осрамил его: безобразно расплакался у могилы, хныкал, распускал нюни перед родственниками мамы и, истерически рыдая, упал на колени, когда первая лопата земли тяжело ударилась о гроб.
— Неудивительно, что он расстроен, — мягко сказала Джэнет Ламсден. Это была толстая, добродушная женщина с пышной грудью, выступавшей над верхним краем неуклюжего корсета. Она обвела всех взглядом и добавила в виде утешения:
— Но, мне кажется, смерть была для нее милосердным избавлением. Я верю, что она счастлива там, где она теперь.
— Как обидно, что бедняжке не положили на гроб хотя бы один венок, — заметила миссис Ламсден, тряхнув головой и громко засопев. Губы ее были поджаты под длинным, острым, как будто все разнюхивающим носом, углы рта опущены вниз. Беря угощение с подноса, она пристально посмотрела на Нэнси, затем отвела глаза и снова медленно тряхнула головой. — Какие уж это похороны без цветов, — добавила она решительно.
— Да, цветы как будто немного утешают, — примирительно вставила Джэнет Ламсден. — Особенно красивы большие лилии.
— Ни разу в жизни не бывала еще на похоронах без цветов, — продолжала едко миссис Ламсден. — На последних похоронах, на которые меня пригласили, не только гроб был покрыт цветами, но сзади еще ехала открытая карета, полная цветов.
Броуди пристально взглянул на нее.
— Что же, мэм, — заметил он вежливо, — желаю вам, чтобы у вас было вдоволь цветов, когда и вас будут провожать к месту последнего упокоения.
Миссис Ламсден посмотрела на него недоверчиво, исподлобья, не зная, считать ли это замечание любезностью или грубостью; так и не решив этого, она с повелительным видом повернулась к супругу, ища поддержки. Супруг, низенький, но крепкий мужчина, явно чувствовавший себя неловко в жесткой и лоснящейся черной паре, накрахмаленной манишке и тугом «готовом» галстуке, великолепный в этом наряде, но все же пахнувший конюшней, понял взгляд жены и тотчас с готовностью начал:
— Цветы приятно видеть на похоронах… Конечно, у каждого свое мнение, но я бы сказал, что они — утешение для покойника. А самое странное то, что они точно так же уместны на свадьбе. Это просто даже удивительно, что они одинаково подходят для таких разных церемоний! — Он прочистил горло и дружелюбно посмотрел на Броуди. — Мне, знаете ли, много раз приходилось бывать на похоронах, да и на свадьбах тоже. Раз я даже ездил за сорок миль, но, поверите ли, друг мой, — заключил он торжественно, — в течение тридцати двух лет я ни одной ночи не ночевал в чужом доме.
— Вот как? — отрывисто сказал Броуди. — Ну да, впрочем, меня это мало интересует.
После такой грубости наступило неловкое молчание, прерываемое лишь время от времени последними слабыми всхлипываниями Несси, у которой от слез распухли и покраснели веки. Обе партии недоверчиво поглядывали друг на друга, как поглядывают незнакомые пассажиры, сидя в одном купе.
— Погода сегодня самая подходящая для похорон, — сказал, наконец, чтобы нарушить молчание, Ламсден, глядя в окно на моросивший дождь. За этим замечанием последовал тихий разговор между тремя гостями, разговор, в котором никто, кроме них, участия не принимал и который постепенно становился все оживленнее.
— Да! Ужасный день.
