Синклер Льюис - Том 4. Элмер Гентри
В те дни новый Ку-Клукс-Клан — организация, объединяющая отцов, младших братьев и служащих тех, кто преуспел в жизни и стал членом Ротари-клуба, — как раз начал становиться политической проблемой. Многие из достойнейших священников — методистов и баптистов — поддерживали Ку-Клукс-Клан и сами пользовались его поддержкой, да и сам Элмер горячо разделял принципы Ку-Клукс-Клана: поставить на место всех иностранцев, евреев, католиков и негров, которым в Америке не место, — вообще дать возможность стопроцентным протестантам, вроде Элмера Гентри, спокойно править страной.
А между тем он заметил, что в крупных городах даже среди методистов и баптистов встречаются люди — известные и уважаемые богатые люди, которые считают, что человек может быть евреем и все же оставаться при этом американским гражданином. И он решил, что истинно американской и в то же время гораздо более надежной тактикой в этом вопросе будет тактика уверток, и потому везде пользовался обтекаемо-примирительной формулировкой, суть которой сводилась к следующему:
— В отношении религиозных, политических и общественных организаций я отстаиваю право каждого гражданина нашей свободной страны создавать вместе со своими согражданами таковые, когда и как ему угодно и для любой угодной ему цели. Но я равным образом отстаиваю право всякого другого свободного американского гражданина требовать, чтобы подобные организации не заставляли его менять в угоду им свой образ мыслей или — если того не требуют соображения нравственного порядка — свой образ действий.
Такой подход к делу устраивал и Ку-Клукс-Клан и противников Ку-Клукс-Клана, и все единодушно восхищались глубокомыслием Элмера Гентри. С шумом и треском прибыл он в городок Блэкфут-Крик, штат Индиана, и местный комитет доверил принять знаменитого собрата священнику-методисту, некоему Эндрю Пенджилли.
IVВсегда немного одинокий, затерявшийся в бесконечных лабиринтах своих мистических дум, старый Эндрю Пенджилли чувствовал себя еще более одиноким с тех пор, как его покинул Фрэнк Шаллард.
Услышав о приезде преподобного Элмера Гентри, мистер Пенджилли прошелестел на заседании местного комитета, что будет рад принять у себя мистера Гентри, избавив его от необходимости терпеть все прелести деревенской гостиницы.
Он читал, что мистер Гентри — великолепный оратор, бесстрашный борец с Грехом. Мистер Пенджилли вздохнул. Ему самому почему-то никогда не удавалось обнаружить поблизости особенно много Греха. Что ж, это его вина. Глупый старый мечтатель. Зато теперь его дом — скромную обитель тихого деревенского cure — почтит своим присутствием сам архангел Михаил в сверкающих доспехах…
VПосле вечерней лекции Шатоквы, сидя в лачуге мистера Пенджилли, Элмер любезно удостоил хозяина беседой.
— Так вы говорите, брат Пенджилли, что слышали о нашей работе в Уэллспринге? Но так ли мы близки сердцам слабых и несчастных, как вы вот здесь? О нет. Мне думается иной раз, что первое мое пасторство в городке, еще меньшем, чем этот, было во многих отношениях гораздо более плодотворно, чем вся эта хлопотливая сумятица в большом городе. Но даже и то, что действительно удается осуществить, вовсе не моя заслуга. У меня такие великолепные, такие трогательно-преданные помощники: младший пастор мистер Уэбстер — такой святой человек и вместе с тем превосходный работник, и мистер Уинк, и дьяконисса мисс Уизиджер, и мой секретарь милая мисс Бандл — что за верная душа, что за труженица… О да, воистину господь печется обо мне. Ну и, надо признать, что… м-м… имея таких людей, которые по-настоящему преданы работе, мы и вправду сумели кое-что осуществить по милости и с помощью божией. Вот, например, открыли курсы по декорированию витрин, причем единственные в своем роде и не только в Соединенных Штатах, но, вероятно, в Англии и Франции тоже. И уже видны результаты — отличные результаты: во-первых, целому ряду наших достойных молодых прихожан повысили жалованье, а кроме того, куда более бойко пошла торговля в городе, гораздо красивее стали витрины, а вы знаете, насколько это украшает улицу! Ну и, надо признать, наплыв прихожан все возрастает. На последней воскресной проповеди в Зените у меня было свыше тысячи ста человек, и это летом! А в разгар сезона нередко набирается около тысячи восьмисот душ, хотя помещение рассчитано всего на тысячу шестьсот. И не боясь показаться нескромным, — я тут, собственно, ни при чем, это все методы нашей работы, — думается, что можно смело сказать: каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок уходит от нас счастливым и в то же время с солидной порцией духовной пищи, которой им хватает на всю неделю. Видите, в чем дело, ну, во-первых, я, конечно, даю им в проповеди хороший заряд старых добрых евангельских истин, а потом вовсе не стесняюсь резать правду прямо в лицо и напоминать об ужасных последствиях греха, невежества и духовной лености. Да, сэр! Никакого замалчивания ужасов стародавнего испытанного ада — по крайней мере, в моей церкви! Но, с другой стороны, они у нас собираются на дружеские встречи, и тогда пастор для них — просто добрый приятель, свойский парень, и мы поем вместе бодрые, радостные песни. По душе им это все, спросите? Ого! Вы бы взглянули на наши сборы!..
— Мистер Гентри, — сказал Эндрю Пенджилли, — отчего вы не верите в бога?
Глава двадцать восьмая
Единственным, что еще удерживало Фрэнка Шалларда в лоне церкви, была, как ему казалось, дружба с доктором Филиппом Мак-Гарри из Арборской церкви. Что же касалось его толстушки Бесс и трех чинных отпрысков, их он горячо любил, а еще больше жалел и в общем не сомневался, что сможет их содержать, работая и в другом месте.
Мак-Гарри не мог похвастаться ни выдающейся ученостью, ни блистательным красноречием, ни особыми добродетелями, но в нем удачно сочетались доброта, здоровый юмор, стремление к справедливости, подкрепленное здравым смыслом, и именно те черты настоящего товарища, которые Профессиональные Добродеи города Зенита — будь то лица духовного звания или обувные фабриканты — столь тщетно и кощунственно пытались изобразить шумными возгласами, громоподобными раскатами хохота и дружескими похлопываниями по плечу. Женщины доверялись его силе и чувству чести; дети не стеснялись его; мужчины поверяли ему свои тайные печали, а он предпочитал не ужасаться, а помогать.
Фрэнк его обожал.
Холостяк Мак-Гарри стал в доме Фрэнка своим человеком. Он знал, где хранится ломик для льда и где термосы для пикников; он так же естественно и просто, как Фрэнк, шел после поздних ужинов на кухню мыть посуду, а если, приходя, не заставал Бесс и Фрэнка дома, то поднимался в детскую, и родители, возвращаясь, заставали вопиющую картину: никто из детей не спит, хотя час неслыханно поздний, а Филипп сидит и преспокойно рассказывает им свои охотничьи приключения в Монтане, Аризоне и Саскачеване.
Именно так обстояло дело и в этот вечер. Фрэнк и Бесс вернулись домой с молитвенного собрания. Что касается самого Филиппа Мак-Гарри, то его молитвенные собрания, как правило, не затягивались. Многие говорили, что эти собрания — столь же неподобающая форма религиозной рекламы, как и Веселые Воскресные Вечера Элмера Гентри, но, если Мак-Гарри тоже имел обыкновение заставлять людей напевать себе: «И веселей, веселей, веселей» по всякому более или менее подходящему поводу, кроме разве что похорон, — он хотя бы не требовал, чтобы они при этом надрывали себе глотки…
Из детской они спустились в гостиную пасторского домика с веселенькими ситцевыми занавесками — гостиную, в то же время похожую на кабинет ученого из-за тяжеловесных и чопорных томов по социологии, принадлежащих хозяину. Фрэнк утонул в глубоком кресле, покуривая трубку (несмотря на все старания, он все равно выглядел при этом, как юный преподаватель колледжа который курит лишь для того, чтобы доказать, какой он зрелый мужчина). Мак-Гарри расхаживал по комнате. В споре у него была привычка размахивать для вящей убедительности своих доводов каким-нибудь мелким предметом домашней обстановки: каминными щипцами вазочкой, книгой, настольной лампой — привычка, которая не только казалась, но и в самом деле была довольно опасной.
— Ох, просто никуда я сегодня не годился на молитвенном собрании, — проворчал Фрэнк. — Черт побери, не могу больше притворяться, будто мне страшно интересно слушать, как старая миссис Бизом рассказывает, что бог для нее — великое утешение в ее печалях! Можете быть уверены: сама старуха Бизом не слишком великое утешение для своей невестки в ее печалях! И при всем при том просто не могу собраться с духом и сказать ей — после того, как она тут порхала среди ангелов, хвастаясь направо и налево о том, что Иисус в ней души не чает, — просто не хватает духу взять и сказать ей: «Послушайте вы, сестрица, вот что я вам скажу, скаредная, кляузная старая ведьма…»
