Эмиль Золя - Собрание сочинений. Том 7. Страница любви. Нана
Принц и не думал торопиться, напротив, — заглядевшись на маневры машинистов, он даже замедлил шаг. Как раз опускали софит, и газовые рожки, подвешенные на железной сетке, заливали сцену широкой полосой света. Но особенно дивился Мюффа, ни разу еще он не был за кулисами театра и испытывал сейчас чувство неловкости и непонятной гадливости, смешанной со страхом. Он поднял глаза вверх, где софиты с приспущенным пламенем казались россыпью созвездий, мерцавших синеватым светом среди хаоса колосников и проволоки разной толщины; с мостков свисали полотняные задники, похожие на развешенные для просушки гигантские простыни.
— Подавай! — вдруг закричал старший машинист.
Тут уж сам принц остерег графа Мюффа. Спускали холст. Готовили декорацию для третьего акта — грот Этны. Одни рабочие устанавливали стойки в гнезда, другие взялись за боковые кулисы, прислоненные к стене, и прикрепляли их к стойкам толстыми веревками. В глубине сцены осветитель установил подставку и зажег рожки под колпаком из красного стекла, изображавшие отблеск горна в кузнице Вулкана. Царила суматоха, та мнимая суета, где, однако, рассчитано каждое движение; и среди этой беготни мелкими шажками разгуливал суфлер, разминая затекшие ноги.
— Ваше высочество слишком милостиво ко мне, — твердил Борденав, не переставая кланяться. — Театр невелик, но мы делаем все, что в наших силах… Если ваше высочество соблаговолит последовать за мной…
Граф Мюффа двинулся в сторону коридора, куда выходили артистические уборные. Крутой наклон подмостков удивил его; беспокойство графа объяснялось и тем, что пол ходил под ногами; в открытые люки видно было горевший под сценой газовый свет; там, в этих глубинах, дышавших затхлостью погреба, шла своя подземная жизнь, раздавались голоса людей. Но когда граф возвращался, случилось небольшое происшествие. Две артисточки, уже одетые для третьего действия, болтали, припав к глазку занавеса. Одна из них, встав на цыпочки, расширяла пальцем отверстие в занавесе, очевидно отыскивая кого-то в зале.
— Вот он! — вдруг воскликнула она. — Ну и харя!
Шокированный Борденав еле удержался, чтобы не пнуть ее ногой. Но принц улыбнулся, окинув довольным и игривым взглядом артисточку, которой плевать было на его высочество. Она дерзко хохотала. Однако Борденав решил увести принца подальше от греха. Граф Мюффа, весь в поту, снял шляпу; страшнее всего была духота, густой, жаркий воздух, пропитанный резким запахом газа, клея, особым запахом кулис, шедшим от декораций, от подозрительных по чистоте юбок фигуранток, от затхлых и темных закоулков. В коридоре непривычный посетитель чувствовал себя отравленным тяжелыми человеческими испарениями, которые по временам перебивал еще более едкий аромат туалетной воды и мыла, вырывавшийся из артистических уборных. Подняв голову, граф бросил взгляд на лестничную клетку, ослепленный резким потоком света, задыхаясь от жары, сдавившей ему затылок. Сверху доносился грохот умывальных тазиков, смех и возгласы; гулко и непрерывно хлопали двери, пропуская запах женщины — мускуса, румян, а сильнее всего волос, пахнувших, как звериная грива. И он ускорил шаги, стараясь не останавливаться, почти бежал, чувствуя, как по его коже проходит дрожь от жгучего соприкосновения с этим неведомым мирком.
— Любопытная все-таки штука театр! — восторженно воскликнул маркиз де Шуар с видом человека, наконец-то очутившегося в своей стихии.
Но Борденав уже подошел к уборной Нана, помещавшейся в самом конце коридора. Он хладнокровно повернул ручку двери и, пропуская вперед высокого гостя, произнес:
— Если его высочеству угодно войти…
В ответ раздался растерянный женский крик, и посетители успели заметить, как Нана, обнаженная до пояса, бросилась за занавеску; костюмерша, вытиравшая актрису, так и застыла с полотенцем в руках.
— Как глупо входить без предупреждения! — крикнула Нана из своего убежища. — Не смейте входить, вы же видите, что входить нельзя!
Борденава, очевидно, раздосадовало это бегство.
— Да не прячьтесь вы, душечка, что тут такого, — сказал он. — Это его высочество. Нечего ребячиться.
И так как Нана все еще упорствовала, все еще не могла успокоиться, хотя ее уже разбирал смех, Борденав добавил отечески ворчливым тоном:
— Эти господа, слава богу, знают, как выглядят дамы. Не съедят же они вас, в самом деле!
— Ну, это как сказать, — лукаво заметил принц.
Желая угодить высокому гостю, все залились неестественно громким смехом. Изысканная острота, чисто парижский юмор, заявил Борденав. Занавеска мерно колыхалась, Нана молчала, очевидно решая, как ей быть. А граф Мюффа, которому вся кровь бросилась в лицо, осматривал тем временем уборную артистки. Это была квадратная комната с низким потолком, обтянутая светло-табачной материей. Занавеска из этой же ткани, висевшая на металлическом пруте, отгораживала часть уборной, образуя особый уголок. Уборная выходила на театральный двор, шириной не больше трех метров, и на противоположной, облезшей от времени стене четко вырисовывались желтые квадраты света, падавшие из окон. Большое псише помещалось напротив белого мраморного умывальника, на доске которого в беспорядке стояли флаконы и хрустальные баночки для кремов, эссенций и пудры. Граф шагнул к зеркалу и увидел свое побагровевшее лицо, капельки пота на лбу; опустив глаза, он подошел к умывальнику и с минуту тупо глядел на тазик с мыльной водой, на туалетные принадлежности из слоновой кости, на мокрые губки. Похожее на головокружение чувство, которое он испытывал во время своего первого визита к Нана, на бульваре Османа, охватило его с новой силой. Под ногами он ощущал пушистый ковер; из газовых рожков, горевших над туалетным столиком, с тонким свистом вырывалась теплая струйка нагретого воздуха, овевавшая его виски, Здесь стоял тот же одуряющий запах, запах женщины, но только еще более резкий и жаркий под этим низко нависшим потолком, так что у графа подкосились ноги, и он поспешно присел на мягкий диван, стоявший в простенке между двух окон. Но тотчас же поднялся, снова подошел к умывальнику, уже ничего не видя, бесцельно блуждая взглядом по комнате, и вдруг ему вспомнилось, что когда-то, очень давно, в его спальне увядал букет тубероз, и он чуть было не задохнулся от этого запаха. В запахе увядающих тубероз есть что-то человеческое.
— Да поторопись ты! — прошипел Борденав, просовывая голову за занавеску.
Принц тем временем благосклонно слушал объяснения маркиза де Шуар, который, взяв с умывальника заячью лапку, показывал, как пользуются ею, накладывая белила. Сидевшая в уголке Атласка со своим невинным девичьим лицом рассматривала гостей; а костюмерша мадам Жюль тем временем готовила трико и тунику для выхода Венеры. Мадам Жюль, существо без возраста, с желтым, как пергамент, лицом, с застывшими чертами, была типичной старой девой, из тех, что словно никогда не бывали молодыми. Она иссохла в раскаленном воздухе артистических уборных, среди самых прославленных в Париже бедер и бюстов. Вечно она ходила в черном выцветшем платье, обтягивавшем ее грудь, плоскую, как и подобает бесполому созданию, а на том месте, где у обычного человека помещается сердце, у нее торчал целый лес булавок.
— Прошу прощения, господа, — произнесла Нана, раздвигая занавеску, — но вы застали меня врасплох…
Мужчины обернулись. Нана и не подумала одеться, а лишь застегнула пуговку на коротеньком перкалевом лифе, еле прикрывавшем грудь. Посетители обратили ее в бегство как раз в тот момент, когда она начала раздеваться, стягивая с себя костюм рыночной торговки. Из заднего разреза панталончиков торчал кончик рубашки. И, поддерживая край занавески, словно готовясь задернуть ее при малейшем признаке тревоги, она так и стояла с обнаженными руками, с обнаженными плечами, с задорно обнаженными розовыми сосками, в том расцвете молодости, который так обаятелен у полных блондинок.
— О, вы меня застали врасплох, никогда бы я не посмела… — бормотала она, улыбаясь с притворно сконфуженным видом, и даже шея у нее порозовела.
— Да бросьте, ведь все считают, что так вы еще красивее! — крикнул Борденав.
Нана снова скорчила невинно-смущенную гримаску юной девочки и, извиваясь, словно от щекотки, повторила:
— Ваше высочество оказали мне слишком большую честь. Прошу, ваше высочество, извинить меня за то, что я принимаю вас в таком виде…
— Это я должен принести извинение за несвоевременный визит, — ответил принц. — Но поверьте, сударыня, я не мог устоять против желания лично выразить вам свое восхищение…
После этих слов Нана уже совершенно спокойно направилась к туалетному столу, пройдя в своих панталончиках среди расступившихся перед ней мужчин. Бедра у нее были очень широкие, так что вздувался батист панталон; грудь она выпятила и, лукаво улыбаясь, кивнула на ходу гостям. Вдруг она дружеским жестом протянула руку графу Мюффа, будто только сейчас его заметила. Затем пожурила его — почему не пришел к ней на ужин. Его высочество изволили снисходительно пошутить над Мюффа, а тот что-то промямлил в ответ, еще ощущая на своей пылающей ладони прикосновение маленькой ручки, прохладной от туалетного уксуса. Граф плотно пообедал у принца, а тот умел покушать и выпить. Оба были немного навеселе, но держались отлично. Желая скрыть свое замешательство, Мюффа решил начать разговор; однако не нашел иной темы, кроме жары.
