Иван Гончаров - Обломов
— Полно, милый Илья! Нехотя станешь жить, как живут около тебя. Будешь считать, хозяйничать, читать, слушать музыку. Как у ней теперь выработался голос! Помнишь Casta diva?
Обломов замахал рукой, чтоб он не напоминал.
— Едем же! — настаивал Штольц. — Это ее воля, она не отстанет. Я устану, а она нет. Это такой огонь, такая жизнь, что даже подчас достается мне. Опять забродит у тебя в душе прошлое. Вспомнишь парк, сирень и будешь пошевеливаться…
— Нет, Андрей, нет, не поминай, не шевели, ради бога! — серьезно перебил его Обломов. — Мне больно от этого, а не отрадно. Воспоминания — или величайшая поэзия, когда они — воспоминания о живом счастье, или — жгучая боль, когда они касаются засохших ран… Поговорим о другом. Да, я не поблагодарил тебя за твои хлопоты о моих делах, о деревне. Друг мой! Я не могу, не в силах, ищи благодарности в своем собственном сердце, в своем счастье — в Ольге… Сергевне, а я… я… не могу! Прости, что сам я до сих пор не избавил тебя от хлопот. Но вот скоро весна, я непременно отправлюсь в Обломовку…
— А знаешь, что делается в Обломовке? Ты не узнаешь ее! — сказал Штольц. — Я не писал к тебе, потому что ты не отвечаешь на письма. Мост построен, дом прошлым летом возведен под крышу. Только уж об убранстве внутри ты хлопочи сам, по своему вкусу — за это не берусь. Хозяйничает новый управляющий, мой человек. Ты видел в ведомости расходы…
Обломов молчал.
— Ты не читал их? — спросил Штольц, глядя на него. — Где они?
— Постой, я после обеда сыщу, надо Захара спросить.
— Ах Илья, Илья! Не то смеяться, не то плакать.
— После обеда сыщем. Давай обедать!
Штольц поморщился, садясь за стол. Он вспомнил ильин день: устриц, ананасы, дупелей, а теперь видел толстую скатерть, судки для уксуса и масла без пробок, заткнутые бумажками, на тарелках лежало по большому черному ломтю хлеба, вилки с изломанными черенками. Обломову подали уху, а ему суп с крупой и вареного цыпленка, потом следовал жесткий язык, после баранина. Явилось красное вино. Штольц налил полстакана, попробовал, поставил стакан на стол и больше уж не пробовал. Илья Ильич выпил две рюмки смородинной водки, одну за другой, и с жадностью принялся за баранину.
— Вино никуда не годится! — сказал Штольц.
— Извини, второпях не успели на ту сторону сходить, — говорил Обломов. — Вот, не хочешь ли смородинной водки? Славная, Андрей, попробуй! — Он налил еще рюмку и выпил.
Штольц с изумлением поглядел на него, но промолчал.
— Агафья Матвеевна сама настаивает: славная женщина! — говорил Обломов, несколько опьянев. — Я, признаться, не знаю, как я буду в деревне жить без нее: такой хозяйки не найдешь.
Штольц слушал его, немного нахмурив брови.
— Ты думаешь, это кто все готовит? Анисья? Нет! — продолжал Обломов. — Анисья за цыплятами ходит, да капусту полет в огороде, да полы моет, а это все Агафья Матвеевна делает.
Штольц не ел ни баранины, ни вареников, положил вилку и смотрел, с каким аппетитом ел это все Обломов.
— Теперь ты уж не увидишь на мне рубашки наизнанку, — говорил дальше Обломов, с аппетитом обсасывая косточку, — она все осмотрит, все увидит, ни одного нештопанного чулка нет — и все сама. А кофе как варит! Вот я угощу тебя после обеда.
Штольц слушал молча, с озабоченным лицом.
— Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж не такое большое, как прежде. А бывало так у ней все и кипит в руках! С утра до вечера так и летает: и на рынок и в Гостиный двор… Знаешь, я тебе скажу, — плохо владея языком, заключил Обломов, — дай мне тысячи две-три, так я бы тебя не стал потчевать языком да бараниной, целого бы осетра подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвеевна без повара чудес бы наделала — да!
Он выпил еще рюмку водки.
— Да выпей, Андрей, право выпей: славная водка! Ольга Сергевна тебе этакой не сделает! — говорил он нетвердо. — Она споет Casta diva, а водки сделать не умеет так! И пирога такого с цыплятами и грибами не сделает! Так пекли только бывало в Обломовке да вот здесь! И что еще хорошо, так это то, что не повар, тот бог знает какими руками заправляет пирог, а Агафья Матвеевна — сама опрятность!
Штольц слушал внимательно, навострив уши.
— А руки-то у нее были белые, — продолжал значительно отуманенный вином Обломов, — поцеловать не грех! Теперь стали жестки, потому что все сама! Сама крахмалит мне рубашки! — с чувством, почти со слезами произнес Обломов. — Ей-богу, так, я сам видел. За другим жена так не смотрит — ей-богу! Славная баба Агафья Матвеевна! Эх, Андрей! Переезжай-ко сюда с Ольгой Сергеевной, найми здесь дачу: то-то бы зажили! В роще чай бы стали пить, в ильинскую пятницу на Пороховые бы Заводы пошли, за нами бы телега с припасами да с самоваром ехала. Там, на траве, на ковре легли бы! Агафья Матвеевна выучила бы и Ольгу Сергевну хозяйничать, право выучила бы. Теперь вот только плохо пошло: брат переехал, а если б нам дали три— четыре тысячи, я бы тебе таких индеек наставил тут…
— Ты получаешь пять от меня! — сказал вдруг Штольц. — Куда ж ты их деваешь?
— А долг? — вдруг вырвалось у Обломова.
Штольц вскочил с места.
— Долг? — повторил он. — Какой долг?
И он, как грозный учитель, глядел на прячущегося ребенка.
Обломов вдруг замолчал. Штольц пересел к нему на диван.
— Кому ты должен? — спросил он.
Обломов немного отрезвился и опомнился.
— Никому, я соврал, — сказал он.
— Нет, ты вот теперь лжешь, да неискусно. Что у тебя? Что с тобой, Илья? А! Так вот что значит баранина, кислое вино! У тебя денег нет! Куда ж ты деваешь?
— Я точно должен… немного, хозяйке за припасы… — говорил Обломов.
— За баранину и за язык! Илья, говори, что у тебя делается? Что это за история: брат переехал, хозяйство пошло плохо… Тут что-то неловко. Сколько ты должен?
— Десять тысяч, по заемному письму… — прошептал Обломов.
Штольц вскочил и опять сел.
— Десять тысяч? Хозяйке? За припасы? — повторил он с ужасом.
— Да, много забирали, я жил очень широко… Помнишь, ананасы да персики… вот я задолжал… — бормотал Обломов. — Да что об этом?
Штольц не отвечал ему. Он соображал: "Брат переехал, хозяйство пошло плохо — и точно оно так: все смотрит голо, бедно, грязно! Что ж хозяйка за женщина? Обломов хвалит ее! она смотрит за ним, он говорит о ней с жаром…"
Вдруг Штольц изменился в лице, поймав истину. На него пахнуло холодом.
— Илья! — спросил он. — Эта женщина… что она тебе?.. — Но Обломов положил голову на стол и задремал.
"Она его грабит, тащит с него все… это вседневная история, а я до сих пор не догадался!" — думал он.
Штольц встал и быстро отворил дверь к хозяйке, так что та, увидя его, с испугу выронила ложечку из рук, которою мешала кофе.
— Мне нужно с вами поговорить, — вежливо сказал он.
— Пожалуйте в гостиную, я сейчас приду, — отвечала она робко.
И, накинув на шею косынку, вошла вслед за ним в гостиную и села на кончике дивана. Шали уж не было на ней, и она старалась прятать руки под косынку.
— Илья Ильич дал вам заемное письмо? — спросил он.
— Нет, — с тупым взглядом удивления отвечала она, — они мне никакого письма не давали.
— Как никакого?
— Я никакого письма не видала! — твердила она с тем же тупым удивлением…
— Заемное письмо! — повторил Штольц.
Она подумала немного.
— Вы бы поговорили с братцем, — сказала она, — а я никакого письма не видала.
"Что она, дура или плутовка?" — подумал Штольц.
— Но он должен вам? — спросил он.
Она поглядела на него тупо, потом вдруг лицо у ней осмыслилось, даже выразило тревогу. Она вспомнила о заложенном жемчуге, о серебре, о салопе и вообразила, что Штольц намекает на этот долг, только никак не могла понять, как узнали об этом, она ни слова не проронила не только Обломову об этой тайне, даже Анисье, которой отдавала отчет в каждой копейке.
— Сколько он вам должен? — с беспокойством спрашивал Штольц.
— Ничего не должны! Ни копеечки!
"Скрывает передо мной, стыдится, жадная тварь, ростовщица! — думал он. — Но я доберусь".
— А десять тысяч? — сказал он.
— Какие десять тысяч? — в тревожном удивлении спросила она.
— Илья Ильич вам должен десять тысяч по заемному письму? — да или нет? — спросил он.
— Они ничего не должны. Были должны постом мяснику двенадцать с полтиной, так еще на третьей неделе отдали, за сливки молочнице тоже заплатили — они ничего не должны.
— Разве документа у вас на него нет?
Она тупо поглядела на него.
— Вы бы с братцем поговорили, — отвечала она, они живут через улицу, в доме Замыкалова, вот здесь, еще погреб в доме есть.
— Нет, позвольте переговорить с вами, — решительно сказал он. — Илья Ильич считает себя должным вам, а не братцу…
