Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом
Больной глубоко вздохнул, остановился на этом вздохе -- и не договорил; только кровать как-то болезненно скрипнула за доктора,-- и таинственная мертвая тишина воцарилась в комнате...
В тот же самый день, вечером, а не назавтра, как обещал представитель местной власти Соснину, в острог приехал полицеймейстер и прямо прошел к Светлову.
-- Я к вам от его превосходительства,-- необыкновенно вежливо объявил он молодому человеку.-- Генерал поручил мне передать вам, что вы -- свободны; только с тем условием, если вам угодно будет выехать отсюда через неделю, а до того времени -- вы не можете ни у кого показываться здесь, за исключением, разумеется, ваших ближайших родственников. Предполагалось сначала обязать вас к тому подпиской, но его превосходительство находит, что вашего слова будет совершенно достаточно в этом случае. Могу ли я передать генералу, что вы согласны?
-- Да, конечно,-- сказал Александр Васильич,-- в моем положении не упрямятся... Сделайте одолжение, поблагодарите генерала за его любезность.
Немного погодя Светлов уже испытывал необыкновенно приятное чувство, полной грудью вдыхая в себя свежий уличный воздух.
-- Фу-у... какая чудесная вещь... свобода!-- несколько раз громко повторял он, останавливаясь и оглядываясь посреди улицы.
Несмотря на то, что у него не было ни гроша в кармане, Александр Васильич взял извозчика и прежде всего отправился к Ельникову: молодому человеку ужасно хотелось повидаться с больным товарищем, чтоб хоть немного развлечь его да пособить ему, чем можно. Подъехав к воротам квартиры Анемподиста Михайлыча, Светлов не без удивления заметил, что два окна ее, выходившие на улицу и теперь непроницаемо забеленные узорами мороза, не были, против обыкновения, закрыты ставнями; впрочем, в окнах виднелся свет: значит доктор был дома. Идя уже по двору и потом поднимаясь на крыльцо, Александр Васильич обратил также внимание на какой-то невнятный, монотонный звук, доносившийся сюда из комнаты.
"Кто же это у него сидит? уж не Лизавета ли Михайловна? Вот бы кстати было!" -- подумал Светлов.
Ему, однако ж, стало как-то неловко, когда он невольно прислушался к странному звуку: в нем, в этом звуке, было слишком много однообразия для разговора. Александр Васильич входил в переднюю с стесненной грудью; но его так и пошатнуло, как только он вступил туда.
-- Врази же... мои... живут... и укрепишася... паче... мене..-- явственно уже слышался теперь из-за соседней притворенной двери робкий, дрожащий слезами, голос Созонова.
Холодная, насквозь пронизывающая, как трескучий мороз, действительность охватила Светлова. У него совершенно потемнело в глазах, когда через минуту он припал горячей головой к недвижным коленям доктора, мирно покоившегося теперь на каких-то причудливых подмостках, наскоро воздвигнутых руками его бывшего однокашника.
"И весны-то ты не дождался?!.-- с необычайной горечью думалось Александру Васильичу.-- Да и ни до чего хорошего не дожил ты, товарищ!.. Все впереди у нас... И я не дождусь здесь весны: поеду подышать за тебя более чистым воздухом, посмотреть на более светлые небеса... Но клянусь тебе, вот здесь, у твоего не совсем остывшего еще трупа, что никакая сила, кроме смерти, не остановит меня идти дальше по нашему пути, никакая воля не вырвет из моей груди того, что запечатлено в ней такими же благородными личностями, как твоя!!. Ты теперь еще свободнее, чем я, бедный Анемподист Михайлыч!.."
Светлов на минуту поднял голову, но сейчас же опять и опустил ее: она как будто свинцом была налита у него. А тем временем Созонов, заложив пальцем недочитанную страницу псалтыря, робко и тихо, как бы боясь разбудить могильный сон Ельникова, передавал Александру Васильичу:
-- В третьем-с часу кончились... Худенькой такой стали-с, господин Светлов: я как их обмывал, так просто все косточки ощупать можно-с было...
Но Александр Васильич не мог слушать дальше.
-- Потом... потом, это Созонов! -- скорбно остановил он его.
Светлов снова поднял голову и неподвижно уставил глаза на низкое изголовье, покоившее выразительные черты доктора. Долго-долго еще всматривался после того Александр Васильич в лицо покойника: что-то сосредоточенно спокойное и вместе с тем глубоко саркастическое застыло на этом умном страдальческом лице...
VII НА ПЕРВОЙ СТАНЦИИ ОТ УШАКОВСКА
Зимний вечер догорал какими-то причудливыми красными полосами в просветах горизонта, слабо озаряя покрытое серыми тучами небо, когда две лихие тройки, весело побрякивая колокольчиками, крупной рысью подъезжали по московскому тракту к почтовой станции -- первой от города Ушаковска.
-- Да, батенька! -- говорил Варгунин сидевшему с ним рядом в передней повозке Светлову,-- дядя ваш выручил нас всех...
-- Я не понимаю, отчего они только сегодня выпустили вас, а не раньше? -- перебил его Александр Васильич.
-- Terra incognita! {Неведомая земля; здесь в смысле: неизвестно (лат.).} -- пожал под шубой плечами Матвей Николаич.-- Впрочем...
-- А это верно вы знаете,-- опять перебил его Светлов,-- что отправлен нарочный воротить Жилинских?
-- По крайней мере, так я слышал несколько часов тому назад из собственных уст его превосходительства. Он, видите ли, раскусил, должно быть, что его ввели в заблуждение относительно нашего участия во всей этой кутерьме: говорят, что в фабрике открыто множество самых вопиющих злоупотреблений Оржеховского. Немудрено, что бывший директор угодит на ваше недавнее место... Да! сейчас видно было по лицу генерала, что он жестоко конфузится за свой промах. Если б старика не запутали, стал ли бы он пороть такую горячку? Ведь это не шутка, батенька!
-- Очевидно,-- заметил Александр Васильич.
Приятели помолчали.
-- Ну, что, батенька? -- спросил вдруг Варгунин, весело рассмеявшись,-- небось теперь уж не скажете, как тогда -- "шаг за шагом"?
-- Это отчего, Матвей Николаич? -- удивился Светлов.-- Непременно скажу и теперь то же самое; да и всегда буду говорить. Последняя история с нами -- тут ни при чем; она, напротив, еще подтвердила мой взгляд на это. Вы только посудите: ведь и локомотив идет сперва тихо, будто шаг за шагом, а как разойдется -- тогда уж никакая сила его не удержит. Мы вот и не прыгали с вами, да чуть не провалились...
Повозка остановилась в эту минуту у крыльца станции, помешав Александру Васильичу выразить до конца свою мысль. Варгунин нахмурился и как-то неопределенно проговорил, вылезая:
-- Смотрите, батенька! не попадите мимо...
Они обождали немного, пока подъехал задний экипаж. В нем оказалась вся остальная семья Светловых, провожавшая до этой станции, вместе с Матвеем Николаичем, двух самых любимых своих членов: Владимирко также ехал в Петербург, благодаря настояниям брата, кое-как урезонившего стариков отпустить с ним их дорогого "заскребыша".
-- Мы, мама, здесь еще посидим, а? -- как-то трогательно спросил мальчуган у Ирины Васильевны, вылезая из повозки.
-- Как же, батюшка: чай будем пить. В последний уж раз, Вольдя, с матерью чайку попьешь...-- проговорила старушка и заплакала.
-- Что, Вольдюшка? замерз? А ведь далеко, брат, еще ехать-то...-- заметил, в свою очередь, Василий Андреич.
Но он, очевидно, сказал это только для собственного ободрения: у него у самого искрились слезы на глазах..
-- О-он молодец у меня, Владимирко! -- весьма кстати поощрил Александр Васильич уже насупившегося было "химика", собиравшегося, кажется, тоже заплакать,-- не скоро замерзнет,-- настоящий сибиряк!
Несколько минут спустя маленькое общество приезжих мирно, хотя и не особенно весело, расположилось за чаем в просторной и чистенькой станционной комнате, увешанной множеством картинок и почтовых правил, чуть не сплошь засиженных мухами. Молодой Светлов, в дорожной сумке через плечо, обходил со свечой в руке по порядку все стены и вслух прочитывал более курьезные надписи на лубочных изображениях, желая, очевидно, хоть этим немного рассеять печальное настроение своих домашних. Александр Васильич сильно похудел в последние дни; захватившая его так врасплох смерть Ельникова наложила на лицо молодого человека какую-то своеобразную печать грусти: оно стало еще серьезнее и привлекательнее.
-- Чай тебе, Саша, налит,-- оторвала Оленька брата от созерцания картинок.
Он, не говоря ни слова, присоединился к остальному обществу, на которое тоже нашел какой-то молчаливый стих. Варгунин и пытался было поддерживать разговор, но это выходило как-то уж очень натянуто. Теперь, перед близкой разлукой, каждый держал про себя свои невеселые думы.
-- А ведь ты, Санька, право, хороший парень; только одно вот в тебе не ладно: служить не хочешь,-- проговорил, наконец, среди общего молчания, Василий Андреич, как будто в настоящую минуту была какая-нибудь возможность исправить это дело.-- Поступи-ка ты лучше, брат, на службу здесь -- ей-богу, парень, хорошо будет!
