Герберт Уэллс - Собрание сочинений в 15 томах. Том 9
Нет, не стоит!
Мистер Полли засовывает руки поглубже в карманы брюк и, что-то насвистывая, возвращается к дверям своей лавки с видом полнейшей невозмутимости. Стоя у двери и насвистывая песенку «Солдаты Харлеха», он все больше и больше склоняется к убеждению, что давать тумака Рамбоулду не стоит. Конечно, это было бы здорово и принесло бы некоторое удовлетворение. Но он все-таки решил воздержаться. По причинам, которые трудно объяснить, он просто не мог этого сделать. С задумчивым видом, неторопливо поправляя галстук, он вошел в дом. Спустя некоторое время подошел к окну и искоса взглянул на мистера Рамбоулда. Тот, по-прежнему выставив зад, распаковывал очередную корзину…
И с тех пор вот уже пятнадцать лет были прекращены с соседом всякие отношения. Мистер Полли затаил в себе ненависть.
Одно время казалось, будто мистер Рамбоулд на грани банкротства, но он пригласил к себе побеседовать всех своих кредиторов и с тех пор продолжал распаковывать свои корзины под носом у мистера Полли как ни в чем не бывало.
Хинкс, хозяин шорной лавки через два дома вверх по улице, был человек иного сорта. Хинкс был агрессор.
Спортивная душа, он любил клетчатые костюмы и узкие брюки, что непонятно почему, но обязательно свидетельствует о склонности человека к конному спорту. Сперва мистер Полли почувствовал симпатию к Хинксу, признав в нем человека с характером, зачастил в гостиницу «Провидение господне», куда его приглашал Хинкс; там они угощали друг дружку пивом, и мистер Полли старался изо всех сил скрыть свое полнейшее невежество по части лошадей, пока Хинкс не стал принуждать его играть в бильярд и заключать пари.
Тогда мистер Полли стал избегать Хинкса, а Хинкс стал всем говорить, что мистер Полли не мужчина, а тряпка.
Он, однако, не прекратил совсем знакомства с мистером Полли. Завидев его у дверей лавки, он всякий раз подходил к нему и заводил разговор о спорте, женщинах, кулачных боях и мужской гордости с видом такого превосходства, что очень скоро мистер Полли начинал чувствовать себя жалким подобием человека, стоящим на самой низшей ступени развития, почти что не мужчиной.
Он утешал себя тем, что, взяв в поверенные Распера, торговца скобяным товаром, придумывал прозвища для мистера Хинкса, высмеивал его манеру одеваться. Он называл Хинкса «карьеристом в клеточку» и «нешуточным шутом». Такие прозвища имеют обыкновение распространяться с быстротой молнии.
Однажды мистер Полли стоял, как всегда, у дверей своей лавки и скучал, как вдруг на улице появился Хинкс; он остановился и посмотрел на мистера Полли странным, не предвещающим ничего доброго взглядом.
Мистер Полли помахал рукой, изображая несколько запоздалое приветствие.
Мистер Хинкс сплюнул на землю и продолжал смотреть на мистера Полли. Потом, нахмурившись, как черная туча, подошел к мистеру Полли, остановился и проговорил сквозь зубы приглушенным тоном:
— До меня дошло, что ты своим грязным языком Треплешь мое имя.
Мистер Полли вдруг потерял присутствие духа.
— Ничего не знаю, — пролепетал он.
— Так ты ничего не знаешь, гнусная тварь? Зато я знаю. Слишком ты распустил свой грязный язык!
— Первый раз слышу, — отозвался мистер Полли.
— Он первый раз слышит, каналья! Будто и не он трепал своим длинным языком. Получишь от меня в глаз. Понял?
Мистер Хинкс холодно, но с неослабевающей решимостью следил за тем, какой эффект производят его слова. Потом опять сплюнул.
— Тебе понятно, что я говорю? — рявкнул он.
— Что-то я ничего такого не помню… — начал было мистер Полли.
— Он не помнит! Так я тебе напомню. Слишком стал забываться! А это ты видал?
И мистер Хинкс, бесцеремонно поднеся веснушчатый кулак необычных размеров и увесистости к самому лицу мистера Полли, чтобы тот получше разглядел его или понюхал, повертел им в разные стороны, слегка потряс и спрятал в карман, как будто хотел приберечь его для будущего употребления, а потом медленно и настороженно стал отступать и, резко повернувшись, ушел, прекратив с тех пор с мистером Полли всякие, даже чисто внешние приятельские отношения.
Мало-помалу мистер Полли перессорился со всеми своими соседями, поэтому пришел день, когда у него не осталось ни одного приятеля, и одиночество сделало невыносимым даже стояние у дверей. Лавочники вокруг него банкротились один за другим, появлялись новые лица, завязывались новые знакомства, но рано или поздно вспыхивала вражда, назревало неизбежное столкновение; оно было следствием того раздражения, которое постоянно испытывали все эти плохо питающиеся, живущие в скверных домах, умирающие от скуки, вечно недовольные люди. Одно сознание того, что этих людей надо видеть каждый день, что от них некуда деваться, делало их невыносимыми для мистера Полли, характер которого становился все раздражительней.
Среди других лавочников на Хай-стрит жил некто Чаффлз, бакалейщик — маленький, волосатый, молчаливый, с твердым характером человек, имевший несколько жен, о котором шла по городу дурная молва из-за скандальной истории с сестрой его жены и который, несмотря на это, был абсолютно-неинтересным человеком; был еще старик Тонкс, тоже бакалейщик, у которого была еще более дряхлая, дышащая на ладан жена. Эта супружеская пара отличалась редким благочестием. Тонкс обанкротился, его лавка перешла к Национальной компании пищевых продуктов, и заведовать ею стал молодой человек, очень похожий на лисицу, с той только разницей, что он не лаял. Игрушечная лавка, где торговали и сластями, принадлежала старухе с отталкивающими манерами, ей же принадлежала и рыбная лавка в конце улицы. Торговец берлинской шерстью обанкротился, его лавка сперва перешла к газетчику, потом к галантерейщику, в конце концов в ней обосновался торговец канцелярскими товарами; три лавки в конце улицы то и дело попадали в тиски несостоятельности, и там поочередно возникали то велосипедная мастерская с магазином, то граммофонная лавка, то табачный магазинчик, то мелочная лавка, потом там поселились сапожник, зеленщик и даже открылся кинематограф, но никто из новых хозяев не стал приятелем мистера Полли.
Эти искатели приключений в области коммерции были все в большей или меньшей степени люди отчаявшиеся, плывущие по воле волн. Еще в Фишбурне были два молочника, которые поссорились когда-то из-за отцовского наследства и теперь враждовали друг с другом. Один был глухой и поэтому не представлял интереса для мистера Полли, другой — человек спортивного склада — имел врожденную антипатию к красному словцу и держал сторону Хинкса. Так что много о нем говорить нечего. Вокруг мистера Полли были все неинтересные, чуждые по духу люди или даже такие, кто питал откровенную вражду и ненависть к нему; заколдованный круг подозрительных, замкнутых мизантропов — таково было общество, которое, как мистеру Полли казалось, окружало его. Яды, накапливающиеся в организме, отравляли для мистера Полли мир, в котором он жил.
Надо еще упомянуть виноторговца Бумера и аптекаря Тэшингфорда, которые были гордецами и не желали водить знакомство с мистером Полли. Они никогда с ним не ссорились, но с самого начала поставили себя так, будто ссора в действительности имела место.
Вместе с усиливающимся недугом мистера Полли, вместе с тем, что он все больше и больше становился ареной военных действий бродивших внутри него пищи и вредных соков, росла его ненависть к соседям, так что скоро ему, как говорится, стал ненавистен даже самый их вид. Каждый день, каждый год они оставались все теми же, являя собой копию мистера Полли, если сравнивать состояние их души и тела. У него от них болела голова, разламывался затылок, опускались руки. Нечем было дышать. Сердце мистера Полли окаменело.
В послеобеденные часы он слонялся по лавке, ненавидя свое дело, свой дом, Мириэм, но не мог выйти на улицу, потому что люто, беспредельно ненавидел своих соседей. Он боялся выйти из дому: насторожившиеся окна, враждебные, холодные взгляды за занавесками казались ему хуже Голгофы.
Последняя его дружба была с Распером, торговцем скобяными товарами. Распер снял лавку Уортингтона через три года после того, как мистер Полли поселился в Фишбурне. Это был высокий, худой, нервный, впечатлительный человек, с головой, похожей на яйцо, поставленное на тупой конец; он усердно читал газеты и журнал «Всеобщее обозрение» и когда-то был членом одного литературного общества. У него был дефект неба, и на первых порах каждое его слово, сопровождаемое странным щелканьем, как будто у Распера в горле был скрыт щелкунчик или газомерный прибор, вызывало восхищение и любопытство мистера Полли.
Его литературные вкусы не совсем совпадали с литературными вкусами мистера Полли. Распер считал, что книги пишутся для того, чтобы дать выход великим мыслям, и что искусство — это педагогика, разряженная в сказочные одежды; он не чувствовал красоты слова, не обращал внимания на художественные средства, но все-таки знал о том, что на свете существуют книги. Он и в самом деле знал, что книги существуют, ибо был напичкан всевозможными идеями, которые любил длинно излагать и о которых говорил, что — щелк — «это — плоды современной мысли», и был весьма озабочен (хотя в этом не было необходимости, потому что сам ничем помочь не мог) «благополучием — щелк — нации».
