Синклер Льюис - Эроусмит
И опять Сонделиус сумел выпроводить Айру Хинкли, не слишком его разобидев, Мартин же только сплюнул.
— Интересно, как угораздило этого маньяка попасть сюда! Час от часу не легче!
До возвращения Инчкепа Джонса комиссия отважилась сделать первую вылазку в город… Научная комиссия — однако они все время оставались неугомонном Густавом, и терзаемым сомнениями Мартином, и непосредственной Леорой.
Обывателям было разъяснено, что при бубонной чуме, в отличие от легочной, в инкубационный период соприкосновение с заболевшим опасности не представляет, если только нет паразитов. Но люди не верили. Они боялись друг друга и еще больше боялись незнакомцев. Комиссия увидела, улицу, вымершую от страха. В окнах белели ставни — горячие дощатые заплаты на стенах; и единственным средством передвижения был пустой трамвай, из которого глянул на них перепуганный вожатый и прибавил ходу, чтоб они не успели вскочить. Бакалейные лавки и аптекарские магазины были открыты, но лавочники боязливо посматривали из темной их глубины, а когда комиссия подошла к рыбному ларьку, единственный покупатель отпрянул в сторону и обратился в бегство.
А раз какая-то женщина — кто она была, так и не выяснилось, — какая-то женщина, простоволосая, растрепанная, пробежала мимо них с воплем: «Мой мальчик! Мой маленький…»
Они прошли на рынок: сотня ларьков под длинной крышей из гофрированного железа на каменных столбах, украшенных спесивыми именами членов Палаты, которые построили рынок, подав голос за выпуск займа на его сооружение. Он должен был бы кишеть веселыми покупателями и продавцами, но нарядные ларьки стояли пустые, только какая-то негритянка отважилась разложить свои веники да индус в серых лохмотьях сидел на корточках перед своим богатством — кучкой овощей. Кругом — пустота, и гнилая картошка, и гонимые ветром клочки бумаги.
Унылая улица, захваченная угольными складами, вывела их к городскому саду, объятому тишиной не сна, но древней смерти.
Кольцом угрюмых манговых деревьев сад был отрезан от оробевшего бриза и томился в жаре — затхлой, безжизненной жаре, от которой горесть притаившейся тишины становилась еще безнадежней. В просвете между злыми манго был виден штукатуренный дом, убранный черным крепом.
— Ходить слишком жарко. Вернемся лучше в гостиницу, — сказала Леора.
Днем явился Инчкеп Джонс с «фордом», в силу своей привычности казавшимся еще нелепей в этом призрачном мире, и повез их к Пенритской Хижине, в прохладу холмов за городом.
Проехали набитым до отказа негритянским кварталом: бамбуковые лачуги и лавки — некрашеные, почерневшие под дождями хибарки, без окон, без дверей; из их глубины злобно глядели на проезжавших темные лица. Со всей скоростью, какую мог развить испуганный шофер-метис, миновали новое кирпичное строение, перед которым расхаживали с ружьями наперевес статные негры-полисмены в белых перчатках, белых пробковых шлемах и малиновых кафтанах, перерезанных белыми кушаками.
— Школа, — вздохнул Инчкеп Джонс. — Мы превратили ее в чумный барак. Там сто больных. Каждый час умирают. Пришлось поставить стражу — больные в бреду пытаются бежать.
Запах разложения тянулся за ними.
Мартин не чувствовал превосходства над человечеством.
Среди ярких красных цветов и веселых саговых пальм Пенритская Хижина — бунгало с просторными верандами, с покатой крышей — стояла высоко на гребне холма и смотрела поверх уродливо распластавшегося города на морской прибой. В окнах ее шуршали и постукивали тростниковые жалюзи, и высокие голые комнаты были оживлены узорными караибскими шарфами… Она принадлежала портовому врачу, умершему три дня тому назад.
Инчкеп Джонс рассеял сомнения Леоры, заверив ее, что она нигде не будет в большей безопасности: дом недоступен для крыс, а чуму врач подцепил на пристани и умер, не возвращаясь в свое любимое бунгало, где он, закоренелый холостяк, давал, бывало, самые шумные обеды на Сент-Губерте.
Мартин привез с собою оборудование для небольшой лаборатории, и он устроил ее в спальне врача, где были газ и водопровод. Рядом была его с Леорой спальня, а за стеной — комната Сонделиуса, которой он тотчас придал обжитой вид, разбросав по ней свою одежду и усеяв пол пеплом из трубки.
В доме были две темнокожие служанки и дворецкий, отставной солдат, которые приняли их и распаковали их чемоданы, точно чумы и не бывало.
Первый их посетитель привел Мартина в замешательство. Это был необычайно красивый молодой негр, с быстрыми движениями, с умными глазами. Как большинство белых американцев, Мартин нередко говорил о низком развитии негров, ничего не зная о них. В недоумении глядел он на гостя. Молодой человек сказал:
— Меня зовут Оливер Марченд.
— Да?
— Доктор Марченд, врач. Я кончил в Говарде.
— О!
— Вы позволите мне приветствовать вас, доктор? И можно мне спросить у вас перед уходом… я спешу, тут у меня под горой лежат в изоляторе трое из семей видных чиновников… Да, в нынешней нужде негра-врача допускают к практике даже среди белых! Так вот… Доктор Стокс утверждает, что вы с Д'Эреллем правы, называя бактериофаг организмом. А как вы смотрите на утверждение Борде, что фаг — энзим?
И вот в течение получаса доктор Эроусмит и доктор Марченд, забыв о бубонной чуме, забыв другую, более жестокую чуму расовой нетерпимости, чертили вдвоем диаграммы.
Марченд вздохнул:
— Я должен идти, доктор. Вы позволите мне посильно помогать вам? Знакомство с вами — большая честь.
Он спокойно поклонился и ушел — красивое, молодое создание.
— Вот уж не думал, что негр-врач может… До каких же пор меня то и дело будут тыкать носом во всякую всячину, которой я не знаю! — сказал Мартин.
Пока Мартин устраивал свою лабораторию, Сонделиус радостно ушел в работу, выискивая, в чем ошибочны были действия Инчкепа Джонса, и убеждаясь, что они представляли собой почти сплошную ошибку.
Чумная эпидемия в наши дни, в цивилизованной стране, проходит не так, как в былые времена, когда люди падали мертвыми на улицах и возчики выкрикивали: «Выносите ваших мертвецов!» Борьба с чумою ведется подобно современной войне, — с телефонами вместо всадников на взмыленных конях. Древний ужас принял черты деловитости: организуются штабы, бактериологические исследования больных и крыс, создаются картотеки. Назначается, или должен назначаться, единоличный начальник, облеченный чрезвычайными полномочиями. Отпускаются большие суммы, население просвещают посредством плакатов и через газеты, рассылаются бригады истребителей крыс, отряды дезинфекторов; больных изолируют, чтоб насекомые не перенесли с них микробов на здоровых.
Большинства этих мер Инчкеп Джонс не сумел провести. Чтоб заставить правительство признать наличие чумы, ему и то пришлось выдержать бой с купцами, которые держали в руках Палату депутатов: сперва они подняли вой, что карантин их разорит, а теперь не соглашались предоставить главному врачу всю власть и пытались управиться с эпидемией через Совет попечителей народного здоровья, что было едва ли не хуже, чем поручить какой-нибудь комиссии вести захваченный тайфуном корабль.
Инчкеп Джонс был достаточно отважен, но не умел улещать людей. Газеты называли его деспотом и не помогали ему склонять население к борьбе с крысами и земляными белками. Он попробовал окурить серой несколько пакгаузов, но владельцы жаловались, что пары портят им товары и краску на стенах. Господа попечители предложили подождать… немного подождать… там будет видно… Пробовал он подвергать исследованию крыс, чтоб установить очаги заразы, но у него не было других бактериологов, кроме перегруженных работой Стокса и Оливера Марченда; а Инчкеп Джонс на обедах в приличных домах говаривал не раз, что он не доверяет умственным способностям негров.
Он был близок к сумасшествию; работал двадцать часов в сутки; уверял себя, что не боится; напоминал самому себе, что честно заработал свой орден «За боевое отличие»; он страстно хотел, чтоб ему давал приказы кто-нибудь помимо «красноногих» — попечителей-купцов; и всегда в его мозгу, истерзанном недосыпанием, туманно рисовались холмы Сэрри, и сестры на обсаженных розами дорожках, и плетеные стулья вокруг чайного стола у отцовской теннисной площадки.
И тут Сонделиус, ловкий, не брезгающий ложью властитель кулуаров, нечестивый солдат Христова воинства, ворвался и стал диктатором.
Совет попечителей он попросту запугал. Он ссылался на свой личный опыт в Индии и Монголии. Убеждал господ попечителей, что, если они не перестанут соваться со своей политикой, чума навсегда укоренится на Сент-Губерте, и придется им распроститься навек с любезными долларами туристов и с утехами контрабанды.
Он грозил, и льстил, и рассказывал анекдот, которого никогда не слышали даже в «Ледяном Доме»; и добился, что Инкчепа Джонса назначили диктатором Сент-Губерта.
