Оноре Бальзак - Утраченные иллюзии
- Согласен потерять две тысячи франков?-сказал Этьен Люсьену.
- О, нет! - вскричал Люсьен, испуганный этой первой сделкой.
- Напрасно,- отвечал Этьен.
- Никто не учтет этих векселей,- сказал Барбе.- Ваша книга - последняя ставка Фандана и Кавалье: они могут ее выпустить только при условии, что тираж будет храниться на складе типографии; успех спасет их лишь на полгода, ибо рано или поздно они вылетят в трубу! Эти молодцы больше опоражнивают рюмок, нежели продают книг! Для меня их векселя представляют некое дело, и поэтому я даю вам наивысшую цену против той, что вам дадут дисконтеры, которые станут еще взвешивать, что стоит каждая подпись. Расчет дисконтера в этом и заключается, ибо он должен знать, даст ли тридцать процентов, в случае несостоятельности, каждая из трех подписей. А ведь вы представляете всего лишь две подписи, и каждая из них не даст и десяти процентов.
Друзья в изумлении переглянулись, услышав из уст этого педанта суждения, раскрывавшие в немногих словах всю мудрость учета.
- Довольно пустословия, Барбе,- сказал Лусто.- К кому же из дисконтеров нам обратиться?
- Папаша Шабуассо (набережная Сен-Мишель), как известно, заканчивал в прошлом месяце дела Фандана. Ежели вы отклоняете мое предложение, ступайте к нему; но вы вернетесь ко мне, и тогда я дам всего лишь две с половиной тысячи франков.
Этьен и Люсьен пошли на набережную Сен-Мишель, где обитал Шабуассо, один из дисконтеров в книжной торговле, и он принял их во втором этаже своего особнячка, в помещении, обставленном с большой причудливостью. Этот второразрядный банкир и, однако ж, миллионер, любил греческий стиль. Карниз в комнате был греческий. Кровать отменно строгой формы, задрапированная тканью пурпурного цвета и поставленная, по-гречески, вдоль стены, как на картине Давида, была изделием мастеров времен Империи, когда все создавалось в античном вкусе. Кресла, столы, лампы, подсвечники, мельчайшие принадлежности убранства, без сомнения, терпеливо подобранные в антикварных лавках, дышали утонченным изяществом хрупкой, но изысканной старины. Этой манере, мифологической и легкой, причудливо противоречили нравы ростовщика. Замечено, что самые прихотливые характеры встречаются среди людей, торгующих деньгами. Эти люди - своеобразные сибариты мысли. Обладая неограниченными возможностями и вследствие того пресыщенные, они прилагают огромные усилия, чтобы преодолеть свое равнодушие. Кто сумеет их изучить, тот всегда откроет какую-нибудь манию, какой-нибудь уязвимый уголок в их сердце. Шабуассо, казалось, укрылся в древности, как в неприступной твердыне.
- Он, несомненно, достоин своего имени [36],- улыбаясь сказал Этьен Люсьену.
Шабуассо был человек маленького роста, с напудренными волосами, в зеленоватом сюртуке, в жилете орехового цвета, в коротких черных панталонах, в полосатых чулках, в башмаках, скрипевших при каждом шаге. Он взял векселя, пересмотрел, затем важно возвратил их Люсьену.
- Фандан и Кавалье - милые юноши, они весьма умные молодые люди, но я не при деньгах,- сказал он сладким голосом.
- Мой друг согласен немного потерять при учете,- отвечал Этьен.
- Я не возьму этих векселей, как бы выгодно ни было,- сказал человек, и его слова, точно нож гильотины, оборвали речи Лусто.
Друзья откланялись. Проходя через прихожую, куда их предусмотрительно провожал Шабуассо, Люсьен заметил кучу старых книг, купленных дисконтером, бывшим книгопродавцем, и среди них на глаза романисту вдруг попалось сочинение архитектора Дюсерсо, который описывал французские королевские дворцы и знаменитые замки, планы которых были нарисованы в этой книге с большой точностью.
- Не уступите ли это сочинение? - спросил Люсьен
- Пожалуй,- сказал Шабуассо, превращаясь из дисконтера в книгопродавца.
- Цена?
- Пятьдесят франков.
- Дорого, но книга мне нужна; а заплатить я могу только векселями, которые вы не желаете принять.
- У вас есть вексель в пятьсот франков на шесть месяцев, я могу его принять,- сказал Шабуассо; вероятно, oн на такую же сумму был в долгу у Фандана и Каналье по, остатку какого-нибудь счета.
Друзья воротились в греческую комнату, где Шабуассо написал целый меморандум, начислив шесть процентов за учет векселя и комиссию, что составило тридцать франков вычета, добавил к этой сумме пятьдесят франков стоимость книги Дюсерсо, и вынул четыреста двадцать франков из кассы, наполненной новенькими экю.
- Господин Шабуассо, ведь все наши векселя одинаково надежны или безнадежны! Отчего вы не желаете учесть остальные?
- Я не учитываю, а получаю за проданное,- сказал старик.
Этьен и Люсьен, не разгадав Шабуассо, все еще потешались над ним, когда пришли к Дориа, где Лусто попросил Габюссона указать им какого-нибудь дисконтера. Друзья взяли кабриолет по часам и направились на бульвар Пуассоньер, снабженные рекомендательным письмом Габюссона, предупреждавшего их, что они увидят самого диковинного, самого чудаковатого статского, как он выразился.
- Если Саманон не возьмет векселей,- сказал Габюссон,- никто вам их не учтет.
Букинист - в нижнем этаже, торговец одеждой - во втором, продавец запрещенных гравюр - в третьем, Саманон был к тому же ростовщиком. Ни одно существо, выведенное в романах Гофмана, ни один зловещий скупец Вальтера Скотта не мог бы выдержать сравнения с тем чудовищем, в которое природа парижского общества обратила этого человека, если только Саманон был человеком. Люсьен не мог скрыть своего ужаса при виде этого маленького высохшего старика, у которого кости, казалось, готовы были прорвать кожу, совершенно выдубленную, испещренную множеством зеленых и желтых пятен, точно полотна Тициана или Паоло Веронезе, если смотреть на них вблизи.
Один глаз у Саманона был неподвижный и тусклый, другой - живой и блестящий. Скряга, казалось, пользовался омертвелым глазом при учете векселей, а живым - при продаже непристойных гравюр; он носил на голове плоский паричок из черных с красноватым оттенком волос, из-под которого выбивались седые пряди; желтый его лоб создавал угрожающее впечатление, щеки провалились, челюсть выдавалась под прямым углом, зубы, еще белые, были оскалены, как у лошади, когда она зевает. Разность глаз и гримаса рта придавали ему изрядно свирепый вид. Жесткая и заостренная борода была колючей, точно щетка из булавок. Изношенный сюртучок, черный, вылинявший галстук, истертый о бороду, приоткрывавший шею, морщинистую, как у индюка, свидетельствовали о небольшой охоте скрасить нарядом зловещий облик. Когда журналисты вошли, старик сидел за конторкой, невообразимо грязной, и приклеивал ярлыки к корешкам старых книг, купленных на аукционе. Обменявшись взглядом, таившим тысячу вопросов, порожденных недоумением, как может существовать в природе подобное чудище, Люсьен и Лусто поздоровались со стариком и передали ему письмо Габюссона и векселя Фандана и Кавалье. Покамест Саманон читал, в эту мрачную лавку вошел человек высоких дарований, одетый в сюртучок, казалось, скроенный из оцинкованного железа, настолько он отвердел от примеси множества инородных веществ.
- Мне нужны мой фрак, черные панталоны и атласный жилет,- сказал он Саманону, подавая ярлычок с номером.
Саманон дернул медную ручку звонка, и сверху тотчас же сошла женщина, нормандка, судя по свежести ее румяного лица.
- Ссуди этого господина его одеждой,- сказал он, протягивая руку клиенту.- Просто удовольствие иметь с вами дело; но один из ваших друзей привел ко мне молодого человека, который меня ловко обошел.
- Его обошел! - сказал художник журналистам, указывая на Саманона глубоко комическим движением.
И этот великий человек, подобно лаццарони, чтобы получить на один день свое праздничное платье из monte de pieta [37], отдал тридцать су, которые дисконтер взял желтой, шершавой рукой и бросил в ящик конторки.
- Странные обороты ты делаешь! - сказал Лусто этому великому мастеру, который, предавшись курению опиума и погрузившись в созерцание волшебных замков, не желал или уже не мог ничего создать.
- Этот человек дает под заклад вещей больше, нежели ссудная касса, и по своему чудовищному человеколюбию разрешает закладчику пользоваться вещами, когда тому понадобится быть хорошо одетым,- отвечал он.- Я приглашен сегодня вечером на обед к Келлерам вместе с моей возлюбленной. Тридцать су мне легче достать, нежели двести франков, и вот я пришел за своим платьем, которое в полгода принесло сто франков этому человеколюбивому ростовщику. Саманон пожрал уже мою библиотеку, книга за книгой.
- И су за су,- смеясь сказал Лусто.
- Я могу дать вам полторы тысячи франков,- сказал Саманон Люсьену.
Люсьен подскочил, точно дисконтер воткнул в его сердце раскаленный железный вертел. Саманон внимательно" разглядывал векселя, проверяя сроки платежей.
