Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II
Мне очень нравилось, с каким почтением относилась чета Трэдльсов к «Красавице». Не думаю, чтобы я считал это очень разумным, но это было восхитительно и так соответствовало их характерам. Если Трэдльс когда-либо и жалел о том, что еще не заработал на серебряные чайные ложечки, то, не сомневаюсь, лишь в тот момент, когда он подавал Красавице чай. А его кроткая жена, я убежден, могла бы отстоять себя только как сестра Красавицы. То, что мне казалось в Красавице капризами, избалованностью, явно рассматривалось Трэдльсом и его женой как проявление права первенства, как нечто, что было дано ей самой природой. Родись Красавица царицей улья, а чета Трэдльс — рабочими пчелами, они не могли бы чувствовать ее превосходство больше, чем теперь.
Меня очаровывала доброта, с какой они забывали себя. То, что они так гордились этими «девочками» и выполняли все их прихоти, было в моих глазах наилучшим доказательством их собственных достоинств. Каждые пять минут какая-нибудь из своячениц Трэдльса просила его принести одно, отнести другое, поставить вверх или вниз третье, разыскать или достать что-либо. Точно так же не могли они обойтись и без Софи. Если у кого-нибудь растрепались волосы — никто, кроме Софи, не мог привести их в порядок. Кто либо из них забывал мотив песенки, название какого-нибудь места в Девоншире только Софи могла вспомнить все это. Нужно было написать о чем-либо домой — это можно было доверить только Софи. «Девочки» были здесь полными хозяевами, а Софи и Трэдльс прислуживали им. И в то же время, при всех своих требованиях, сестры проявляли большую нежность и уважение к Софи и к Трэдльсу. Я уверен, что ни одна столь взъерошенная голова и вообще никакая голова не бывала осыпана таким градом поцелуев, как его, когда я с ними простился и Трэдльс пошел провожать меня в гостиницу.
Долго еще после того, как я, пожелав Трэдльсу доброй ночи, пришел к себе, я с удовольствием вспоминал эту сцену.
Усевшись перед горящим камином в кафе-ресторане Грэя, я на свободе стал думать о счастье Трэдльса. Но постепенно в пламени камина предо мной стали проходить одна за другой картины моего собственного прошлого… Теперь я мог думать об этом прошлом с грустью, но без горечи, а в будущее смотреть без уныния. В сущности, у меня не было больше семейного очага. Ту, которой я мог бы внушить более нежную любовь, я приучил быть сестрой. Она выйдет замуж, другие предъявят права на ее нежность, и она никогда не узнает о любви, распустившейся в моем сердце. Было лишь справедливо, что я нес последствия своего безрассудного увлечения; я пожинал то, то посеял.
Я сидел и думал, действительно ли мое сердце готово к этому, смогу ли я вынести все и спокойно сохранить в ее доме то место, какое она занимала в моем? Вдруг глаза мои остановились на лице, которое как будто могло появиться только в пламени камина, вызвавшем во мне столько воспоминаний прошлого.
Маленький доктор Чиллип, оказавший мне добрые услуги при моем появлении в этом мире, сидел, читая газету, в противоположном углу кафе-ресторана. Прошло немало лет, но этот мирный, мягкий, спокойный человечек так мало изменился, что, казалось мне, выглядел почти так же, как в тот день, когда, сидя в нашей гостиной, он ожидал моего рождения.
Мистер Чиллип покинул Блондерстон шесть или семь лет назад, и с тех пор я его не видал. Он безмятежно читал газету, склонив свою маленькую голову набок, а возле него стоял стакан горячего глинтвейна. Вид у него был такой, словно он готов просить извинения даже у газеты за то, что осмеливается читать ее.
Я подошел к нему со словами:
— Как поживаете, мистер Чиллип?
Он был смущен неожиданным приветствием совершенно незнакомого для него человека и, как всегда, тихо ответил:
— Благодарю вас, сэр! Вы очень добры! Благодарю вас! Надеюсь, и вы в добром здравии?
— Вы не узнаете меня? — спросил я.
— Видите ли, сэр, — ответил мистер Чиллип с очень мягкой улыбкой, покачивая головой, у меня такое впечатление, что ваше лицо мне как будто знакомо, но я действительно не могу вспомнить ваше имя, сэр.
— А между тем это имя вы знали задолго до того, как я сам узнал его, — ответил я.
— В самом деле, сэр? — проговорил мистер Чиллип. — Возможно ли, что я имел честь, сэр, быть при исполнении своих обязанностей, когда…
— Да, — сказал я.
— Боже мой! — воскликнул мистер Чиллип. — Но, несомненно, вы сильно изменились с тех пор, сэр!
— Вероятно, — согласился я.
— Ну, хорошо, сэр. Надеюсь, вы извините меня, что я вынужден спросить у вас ваше имя.
Узнав мое имя, он был так растроган, что даже пожал мне руку, а это было для него невероятным подвигом, так как обычно он едва протягивал кончики пальцев и даже избегал, чтобы кто-либо как следует пожал их. Впрочем, он тотчас же засунул свою руку в карман, как только ему удалось освободить ее, и, повидимому, чувствовал облегчение от того, что вернул ее невредимой.
— Боже мой! — промолвил мистер Чиллип, разглядывая меня, склонив голову набок. — Вы, значит, мистер Копперфильд? А знаете, сэр, мне кажется, я узнал бы вас, если бы только осмелился попристальнее вглядеться, вы очень похожи на вашего бедного батюшку.
— Я никогда не имел счастья видеть своего отца, — заметил я.
— Совершенно верно, сэр, — подтвердил мистер Чиллип, — и что было печально во всех отношениях. До наших краев, сэр, докатилась молва о вашей славе. Вы, наверное чувствуете вот здесь (он дотронулся указательным пальцем до своего лба) очень сильное возбуждение? Должно быть, это очень утомительное занятие, сэр? — неожиданно прибавил он.
— Где же вы теперь живете? — спросил я, усаживаясь подле него.
— В нескольких милях от Бори-Сен-Эдмунс, сэр. Миссис Чиллип получила по наследству от отца небольшое именьице в этой местности, а я купил там врачебную практику, и вы, наверно, сэр, будете рады слышать, что я преуспеваю. Моя дочь становится совсем большой девочкой, сэр, и ее мать должна была на последней неделе распустить две складки на ее платьицах. Вот так летит время, сэр!
При этом он поднес пустой стакан к губам. Я предложил наполнить его и выпить со мной за компанию.
— Хорошо, сэр, — ответил он своим тихим голосом. Правда, я не привык пить столько, но не могу отказать себе в удовольствии побеседовать с вами. Боже мой, кажется, еще вчера я имел честь лечить вас от кори! И вы прекрасно справились с ней, сэр!
Я поблагодарил за эту похвалу и заказал глинтвейн.
— Совершенно необычайное для меня легкомыслие, заметил мистер Чиллип, помешивая глинтвейн, — но я не могу противостоять при таком чрезвычайном случае… У вас нет семьи, сэр?
Я покачал отрицательно головой.
— Я слышал, сэр, вы понесли недавно тяжелую утрату, — продолжал мистер Чиллип, — мне сообщила об этом сестра вашего отчима. Очень решительный характер, сэр, не правда ли?
— Да, — ответил я, — довольно-таки решительный. А где вы видели ее, мистер Чиллип?
— Разве вам не известно, сэр, что ваш отчим снова мой сосед?
— Нет, не знал этого.
— Да, да, сэр! Он женился на одной молодой леди из наших мест с очень неплохим именьицем. Бедная женщина!.. Но все-таки, сэр, как ваша голова? Не очень ли утомительно для нее? — спросил мистер Чиллип, с восхищением глядя на меня.
Я снова замял этот вопрос и вернулся к Мордстонам.
— О том, что он снова женился, я был осведомлен, — сказал я. — А вы лечите у них?
— Не всегда. Меня только иногда приглашают. Уж очень решительные люди мистер Мордстон и его сестрица.
Мой выразительный взгляд, а также выпитое вино заставили его затрясти головой и воскликнуть:
— Боже мой! Вспоминаются старые времена, мистер Копперфильд!
— Что же, брат с сестрой остались верны себе и поныне? — спросил я.
— Видите ли, сэр, — отвечал мистер Чиллип, — врач, лечащий в семейных домах, должен не иметь ни глаз, ни ушей для всего, что не касается его специальности. Все же я должен сказать вам, сэр: у них очень суровые правила как для этой, так и для будущей жизни.
— Ну, будущая жизнь, я полагаю, устроится без их содействия, — ответил я. — А что делают они в этой?
Мистер Чиллип потряс головой, помешал свой глинтвейн и прихлебнул его.
— А она была очаровательной женщиной, — жалобным тоном проговорил он.
— Вы говорите о теперешней миссис Мордстон? — спросил я.
— Да, сэр, она была очаровательной, милейшей женщиной. Миссис Чиллип того мнения, что замужество совершенно надломило ее и она близка к сумасшествию. А женщины, — робко добавил мистер Чиллип, — ведь очень наблюдательны, сэр.
— Я полагаю, они должны были сломить ее, стремясь переделать на свой лад, — сказал я.
— Да, сэр, смею уверить вас, что на первых порах происходили жестокие ссоры, а теперь она превратилась в какую-то тень. Я не колеблясь скажу, пусть это будет между нами, что с тех пор, как сестра явилась на помощь к брату, они вместе довели ее почти до идиотизма.
