Халлдор Лакснесс - Салка Валка
Расставаясь, они любили друг друга сильнее, чем когда-либо.
Кто-то на берегу сказал, что захворала Гуйя, дочь Бейнтейна, правда, не очень серьезно. Салка Валка не стала расспрашивать, что случилось с Гуйей. Но вечером случайно она увидела, как Арнальдур прошмыгнул из полуразвалившейся хибары покойного Бейнтейна. Прошмыгнул и исчез где-то за пакгаузом. Разве он не заметил Салки Валки, идущей вдоль берега? Или он прикинулся, что не видит ее? Это был тяжелый удар для девушки. Она верила, что он любит только ее одну. Возможно ли, чтобы у него была другая возлюбленная? Ведь он, казалось, чувствовал себя таким счастливым, кладя голову ей на грудь! Неужели под ясным, чистым обликом любви таится предательство? Ревность клокотала в душе Салки Валки, не давая ей покоя. А при мысли о том, как унизил ее Арнальдур, связавшись с этой девчонкой, она пришла в ярость и направилась в Крук, намереваясь лично убедиться, действительно ли Гуйя возлюбленная Арнальдура, и призвать его к ответу. Пожалуй, наиболее ярко проявляется ревность в те моменты, когда человек, теряясь в догадках, мечется между надеждой и сомнением. Несмотря на сильное возбуждение и обиду, в душе она все же упрекала себя. Если он даже и был неверен ей в эти последние весенние дни после памятной ночи в Дюрадале, кто был повинен в этом? Разве ей не понятно, как безжалостно она мучила его, подпуская слишком близко к себе и в последний момент избегая сближения, диктуемого самой природой. Настроение у нее изменилось, ненависть и презрение к Гуйе уступили место жалости к Арнальдуру и злости на себя.
Перед дверью возилась целая орава грязных, обтрепанных ребятишек. Они играли камешками, ржавыми гвоздями и трухлявыми деревяшками; двое мальчишек стояли на коленях в грязной луже, воображая, что это открытое море, и пускали кораблики.
Гуйя лежала одетая на койке, прикрепленной к стене. Она не выглядела серьезно больной.
— Салка? — удивилась она. — Неужто это ты? Вот так новость!
— Я слышала, что ты захворала, — сказала Салка.
— Ну и что из того? Можно оставить меня в покое, когда я больна.
— Ну конечно, — сказала Салка. — Ты, слава богу, не выглядишь очень больной, я рада.
— Присаживайся сюда, на постель. В доме, к сожалению, нет кофе, и я не могу тебя угостить.
— Я ненадолго к тебе. Я только хотела с тобой поговорить.
— О чем?
— Я хотела поговорить с тобой о человеке, из-за которого мы повздорили на похоронах твоего отца, — сказала Салка, решив прямо перейти к делу. — Тогда я немало удивилась, что ты вдруг ни с того ни с сего приписала его мне. В то время для этого не было оснований, но с тех пор многое изменилось. Ты, конечно, знаешь, о чем болтают люди в Осейри. Поэтому я хотела спросить тебя, что у тебя с ним общего?
— Думаешь, я не знаю, что ты собираешься отбить его у меня?
— Мы помолвлены, — сказала Салка.
— Пожалуйста, забирай его. Придет время — ты пожалеешь.
— Я не отбивала его ни у кого. Он любит меня.
— Ха! Уж не собираешься ли ты убедить меня, что Арнальдур вообще любит кого-нибудь? Не так уж я глупа!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я знаю наверняка, что Арнальдур не может быть верным вообще. Он любит всех и никого. Для него не существует отдельного человека, он мне сам в этом признавался. Он живет, как птица.
— Я не собираюсь с тобой ссориться, дорогая Гуйя, ни из-за него, ни по другому поводу. Я только прошу тебя сказать одно: когда в последний раз он был у тебя?
— А тебе что до этого?
— Я прошу тебя ответить мне, — сказала Салка, и глаза ее вдруг вспыхнули гневом.
— Он и тебя бросит, — выпалила девушка, тоже рассердившись. — Ты ничуть не лучше меня, хоть у тебя и есть пай в лодке. Ну что ж, если тебе так хочется знать, я могу сказать, что прошло всего-навсего три дня, как он был у меня последний раз. И то, что ты ему не позволяешь… — Тут девушка рассказала Салке все, что было между нею и Арнальдуром в прошлую субботу.
— Ты бы постыдилась рассказывать. Так может говорить разве только гулящая девка.
— Оп бросит тебя тоже, — повторила девушка, — если только мои проклятья и молитвы дойдут до бога. Если я гулящая девка, то ты телка, бесполая телка! Да какому мужчине ты нужна такая? Кто захочет с тобой возиться? Ты не любишь никого, кроме себя. Ты думаешь только о том, как бы побольше накопить денег, и якшаешься с богачами, хоть и прикидываешься «красной», для того чтобы заполучить его. Лучше уж держалась бы за Стейнтора. Он как раз по тебе. К тому же он имеет право на тебя еще со старых времен. Он был у тебя первым и, наверное, будет последним.
Выражения с обеих сторон становились все сильнее и сильнее, а логичность их все более уменьшалась. Наконец возбуждение Гуйи достигло предела. Не договорив фразу, она разразилась рыданиями, такими сильными, что казалось, еще немного — и она окончательно захлебнется слезами.
— Ты такая богатая, красивая, — стонала она сквозь слезы. — Ты делаешь в поселке все, что только захочешь, и ты приходишь ко мне, к несчастной, бедной девчонке, у которой даже еда бывает не каждый день. Богу известно, что ни я, ни мои маленькие братья и сестры никогда досыта не наедаемся. И ты приходишь ко мне, когда я лежу больная, и обращаешься со мной, как с последней собакой, обзываешь меня гулящей девкой после всего, что я выстрадала за эту весну. Никто, кроме бога, не знает, что это было… А мне нет еще и шестнадцати.
И она плакала и плакала, уткнувшись в подушки. Только теперь Салка Валка заметила, что у Гуйи лицо маленького ребенка, которому причинили большую боль. Гнев ее тотчас же улетучился. Ей стало нестерпимо жаль девушку. Как могла она быть так жестока с этим бедным ребенком, больным, несчастным, которого соблазнил ее возлюбленный.
— Дорогая Гуйя, — обратилась к ней Салка Валка. — Прости меня, если можешь. Почему бы нам не быть хорошими друзьями, даже если мы обе любим его? Не могу ли сделать что-нибудь для тебя, Гуйя?
Девушка продолжала плакать. Нет сомнений, она была очень несчастна. Видно, не было предела жестокости, с какой мир и его создатель обращались с этой бедной молодой душой. Салка Валка села около нее и взяла ее за руки.
— Прости, что я обидела тебя, Любовь делает человека жестоким. Мне следовало бы помнить это еще со старых времен. Скажи мне, дорогая, что я могу сейчас сделать для тебя? Не могу ли я помочь тебе немного деньгами?
Девушка, плача, трясла головой и между всхлипываниями проговорила:
— Нет, нет. Ты мне уже помогла деньгами. Ты помогла мне…
— Что ты говоришь? — изумилась Салка. Ей показалось, что девушка лишилась ума.
— Ты думаешь, я не знаю, что это были твои деньги? Деньги, которые он достал, чтобы я могла избавиться от ребенка…
— Что ты говоришь, несчастная? Нет, ты действительно рехнулась!
— Да, они лишили меня ребенка, — плакала девушка. Доктор соглашался это сделать только за двести крон, не меньше. За это ведь легко попасть в тюрьму. Это свершилось в субботу вечером, и Арнальдур помогал ему. Дорогая, не говори пожалуйста, что я рассказала тебе. Он сильно рассердится. Ты ведь не знаешь, какой он бывает иногда сердитый.
Постепенно рыдания девушки утихли, как будто от признания ей стало легче.
— Можешь взять его себе, если хочешь, — сказала она наконец, как щедрый ребенок, отдающий свою единственную игрушку. — Ты такая сильная. Он, наверное, не посмеет быть с тобой таким, какой он есть на самом деле. Что поделаешь, он бросил меня, и моя жизнь кончена. Люди в этом мире не очень-то добры друг к другу.
Глава 24
В этот же самый день, около полуночи, он пробрался к дому Салки и постучал в дверь. Салка чинила свою рабочую одежду и не подняла головы, когда он вошел. Она продолжала шить. Он обнял ее за плечи и хотел поцеловать. Она отстранила его.
— Что случилось, дорогая? У тебя плохое настроение?
— Нисколько, — ответила она с тем притворным равнодушием, с каким человек обычно отвечает, что ему не холодно или что он не ушибся. Арнальдур сел и зажег сигарету.
— Держу пари, тебе кто-нибудь наговорил глупостей.
Она дважды откашлялась, прочистив горло, но молчала.
— Надеюсь, Арнальдур, ты пришел не за моими жалкими грошами, чтобы избавить еще одну несчастную девчонку от твоего ублюдка? — спросила она наконец.
Он отложил сигарету в сторону, поднялся и неуклюже протянул к ней руки, бледный, как полотно.
— Салка, — безнадежно простонал он.
И когда она ничего не ответила и не проявила готовности протянуть ему руку помощи, а продолжала шить, он упал перед пей и, прежде чем она успела опомниться, спрятал лицо у нее на коленях, обхватил ее руками и судорожно вцепился в ее платье, как будто ему угрожала смертельная опасность. Потом он поднял к ней лицо, полное смятения и отчаяния, — такого выражения, страшного в своей муке, она никогда не видела.
