Пэлем Вудхауз - Том 5. Дживс и Вустер
Поначалу он слушал, тупо выпучив глаза и шевеля губами, как семга на нересте. Но постепенно, когда смысл рассказываемого до него дошел, лицо его осветилось, очки в роговой оправе залучились огнем, он крепко пожал мне руку и сказал, что, хотя в целом он разделяет общее мнение и относит меня к числу первейших в мире недоумков, в данном случае я безусловно проявил храбрость, находчивость, инициативу и сообразительность почти человеческую.
— Ты спас мне жизнь, Берти!
— Можешь не благодарить, старина.
— Если бы не ты…
— Пустяки, пустяки. Услуга Вустера.
— Пойду позвоню ей.
— Разумный шаг. Он задумался.
— Нет, черт возьми, не буду звонить! Поеду сам и повидаюсь с ней лично. Вызову свой автомобиль и отправлюсь в Уимблдон.
— Пока доедешь, она уже ляжет спать.
— Тогда переночую в Лондоне и рвану к ней пораньше с утра.
— К восьми она уже на ногах. И не забудь, что ты потянул запястье.
— А как же! Ни в коем случае. Хорошо, что ты мне напомнил. Что из себя представляет спасенное мною дитя?
— Маленькое, голубоглазое, с золотыми кудряшками и шепелявит.
— Маленькое, голубоглазое, с золотыми кудряшками и шепелявит. Ясно.
Он еще раз пожал мне руку и умчался, крикнув с порога, чтобы Дживс отправил следом его вещи. А я, завершив туалет, развалился в кресле — насладиться сигаретой перед выходом на люди.
Наверно, надо было бы мне в эту минуту спокойного блаженства, когда сердце пело в груди и кровь бодро бежала по жилам, надо было бы сказать самому себе: «Возьми тоном ниже, приятель. Помни, что клубок любовных отношений Китекэта, Эсмонда Хаддока, Гертруды Винкворт, полицейского Доббса и горничной Куини все еще не распутан». Но знаете ведь, как бывает. В жизни каждого рано или поздно наступают времена, когда хочется в первую голову подумать о себе самом, и признаюсь, терзания перечисленных любящих сердец оказались задвинуты для меня на задний план мыслью о том, что после трудного старта Судьба все-таки обошлась с Бертрамом Вустером по-божески.
Словом, я был примерно в таком настроении, как путешественник по Африке, который изловчился вовремя вскарабкаться на дерево и тем избежать посягательств вспыльчивого крокодила, но на основании доносящихся снизу воплей заключает, что его верный туземец-носильщик оказался менее удачлив. То есть он, конечно, скорбит, слыша происходящее внизу, но, при всей жалости к бедняге, он, однако, в основном испытывает чувство глубокого удовлетворения тем, что, как ни горек жребий туземцев-носильщиков, лично он, руководитель группы, — на высоте и в ус не дует.
Я уже раздавил в пепельнице окурок и собрался идти, созрев для жизнерадостного бутерброда и бодрящей чашки кофе, как вдруг в дверях полыхнуло алым и вошел Эсмонд Хаддок.
ГЛАВА 25
Сервируя этот рассказ для семейного пользования, я постоянно стараюсь, как учат специалисты, ставить нужное слово в нужное место и не подсовывать потребителю серую жвачку, когда он имеет право ждать хлесткой, емкой фразы. Это, конечно, прибавляет трудов, но — честь требует, знаете ли.
Поэтому слово «вошел» из финала предыдущей главы мы вычеркиваем и на его место поставим «влетел курбетом». Таким образом: полыхнуло алым и влетел курбетом Эсмонд Хаддок. Не знаю, случалось ли вам наблюдать, чтобы человек делал курбеты, но вот боевые скакуны в прежние времена выделывали их сплошь и рядом, а сейчас курбет сделал Эсмонд Хаддок. Его ноги в охотничьих сапогах переминались по ковру как бы в ритмическом танце наподобие того, что ранее исполнила мисс Поппи Кигли-Бассингтон, и совершенно напрасно он еще при этом улюлюкал по-охотничьи: и так было ясно, что перед нами орел и что радость жизни хлещет в нем через край.
Я приветствовал его и пригласил присесть, но он выпучился на меня с изумленным видом.
— Вы что, всерьез полагаете, что сегодня, в эту ночь из ночей, я могу сидеть? — спросил он. — Я теперь, кажется, целый месяц не присяду. А то и два. Или три. И так далее. Да я огромным усилием воли удерживаюсь, чтобы не подлететь к потолку. Э-хой! Ату, ату! — вдруг переменил он тему. — У-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю!
Мне стало очевидно, что мы с Дживсом, возлагая надежды на бодрящее действие принародного успеха, недооценили пьянящую силу триумфа на концертных подмостках. Глядя на курбеты, которые выделывал Хаддок, и слыша его лесные вопли, я радовался за него, что рядом нет моего старого приятеля сэра Родерика Глоссопа. А то сей ревностный врачеватель психов давно бы уже сидел на телефоне и вызывал на подмогу бригаду санитаров со смирительной рубашкой в мозолистых руках, чтобы уволокли его в проветренную одиночную палату с войлочной обивкой на стенах.
— Насчет этого не знаю, — сказал я ему, выждав добрую минуту с хвостом, пока он наулюлюкается, — но я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы так мужественно подставили плечо и подменили меня в чтении стихов. Номер прошел благополучно?
— Великолепно!
— Массовых беспорядков не было?
— Ни намека. Скушали как миленькие.
— Вот и хорошо. Я был убежден, что как лицу, пользующемуся такой любовью у многоголового зверя, серьезная опасность вам не угрожает. Но все-таки вы шли на некоторый риск, и слава Богу, что все завершилось мирно. Я нисколько не удивляюсь вашему приподнятому настроению — добавил я, так как он снова принялся улюлюкать, — После такого успеха у всякого бы голова пошла кругом. Триумф, настоящий триумф!
Ор не доделал очередного курбета и посмотрел на меня с недоумением.
— Милейший Гасси, — проговорил он, — неужели вы в самом деле думаете, что я на верху блаженства из-за хорошего приема, оказанного моим куплетам?
— А разве нет?
— Конечно, нет.
— Из-за чего же?
— Из-за Тараторки, разумеется. Да Господи! — Он стукнул себя по лбу и, по-видимому, сразу же раскаялся, так как удар получился неслабый. — Господи! Вы же ничего не знаете. Видите, в каком я состоянии? Совсем голову потерял, Я ведь затем только сюда и пришел, чтобы рассказать вам. Вы отстали от жизни, Гасси. Не слышали главной новости. Произошло потрясающее, сенсационное событие, а вы о нем даже не подозреваете. Давайте я вам расскажу все по порядку.
— Давайте, — согласился я. И добавил, что жду с нетерпением.
— Не знаю, сохранился ли у вас в памяти тот разговор, который происходил между нами в день вашего приезда сюда? Чтобы вам было яснее, напомню, что тогда нам в последний раз был открыт доступ к портвейну. Вы еще тогда прошлись рукой мастера по тексту тети Шарлотты, подправили все слабые места и придали ему товарный вид. Вспоминаете?
Я ответил, что да, вспоминаю.
— Во время этого разговора я сказал вам, что Таратора дала мне от ворот поворот. Помните?
Я ответил, что да, помню.
— Ну, так вот. Сегодня вечером… А знаете, Гасси, — перебил он сам себя, — какое это потрясающее ощущение, когда покоришь огромную аудиторию…
— Вы это называете огромной аудиторией? Мой вопрос его заметно задел.
— Ну, во всяком случае, двухшиллинговые, шиллинговые[99] и восьмипенсовые места все были раскуплены, плюс еще, наверно, билетов пятьдесят стоячих по три пенса, — прикинул он немного обиженно. — Хорошо, скажем, сравнительно огромную, если угодно. В данном случае это не принципиально. Потрясающее ощущение — когда покоришь сравнительно огромную аудиторию. Здорово действует. Дает почувствовать свою силу. Осознать, что ты не размазня какая-нибудь и не допустишь ни с чьей стороны никаких глупостей. В том числе и чтобы девушки давали мне от ворот поворот. Я это говорю к тому, чтобы вы могли понять то, что последует дальше.
Я, конечно, понимающе усмехнулся.
— Я знаю, что последует, — говорю. — Вы изловили Тараторку и взяли с ней твердую линию.
— Ну да, совершенно верно, — разочарованным тоном подтвердил Эсмонд Хаддок. — Я как раз собирался вам сказать. А вы откуда узнали?
Я опять понимающе усмехнулся.
— Предвидел, что получится, если вы покорите сравнительно огромную аудиторию. Потому что вы из тех людей, на которых очень сильно воздействует общественное признание. Вы всегда жили под гнетом, и, конечно, обзавелись выраженным комплексом неполноценности. А на личности с комплексом восторги толпы обычно действуют как мощный наркотик.
Я, конечно, рассчитывал произвести на него впечатление этими учеными словами, но такого эффекта все же не ожидал. У него отвисла челюсть, взгляд стал почти благоговейным.
Вы глубокий мыслитель, Гасси.
— Это у меня с детства.
— А ведь глядя на вас, и не подумаешь.
— Снаружи незаметно. Да, так вот, — вернулся я к обсуждаемому вопросу, — события развивались в точности как было задумано. Услышав восторженные клики масс, вы покинули подмостки другим человеком, с жаром в груди и с искрами из ноздрей. Вы разыскали Тараторку. Оттеснили ее в угол. Дали ей понять, что вы — настоящий мужчина и хозяин положения. И все было решено и улажено. Ведь так?
