Франц Кафка - Замок
— Да, настроен, — согласился К., — вот только почему я против нее настроен? Скажи ты, если знаешь. Ты откровенна со мной, и я весьма это ценю, но ты откровенна только в том, что касается тебя лично, а брата и сестру почему-то считаешь нужным защищать стеной молчания. Это неправильно, не могу я оказывать поддержку Варнаве, если не знаю всего, что касается его и Амалии тоже, раз уж Амалия у вас во все замешана. Ты же не хочешь, чтобы я, предприняв что-то на свой страх и риск, все испортил только по причине недостаточного знания некой подноготной, нанеся тем самым непоправимый вред и вам, и себе.
— Нет, К., — помолчав, вымолвила Ольга. — Этого я не хочу, а потому, наверно, лучше будет все оставить по-старому.
— Я не думаю, — возразил К., — что так будет лучше, я отнюдь не думаю, что будет лучше, если Варнава и дальше будет влачить это призрачное существование мнимого посыльного, а вы, взрослые люди, живущие детскими бреднями, будете разделять с ним его участь, не думаю, что это будет лучше, чем если бы Варнава, вступив в союз со мной, предоставил мне здесь, в тишине и покое, разрабатывать план действий, а сам, с куда большей уверенностью в себе, ибо он будет уже не один, под непрестанным моим контролем начнет неукоснительно этот план исполнять, к своей и моей пользе проникая все дальше в глубь канцелярий, а даже если ему не удастся проникнуть глубже, основательно и со смыслом освоит все хотя бы в том помещении, куда у него уже имеется доступ, и научится приобретенными знаниями с толком пользоваться. Не думаю, чтобы это было плохо и не стоило известных жертв. Возможно, впрочем, что я и тут не прав, и как раз то, о чем ты умалчиваешь, доказывает твою правоту. Что ж, тогда, несмотря ни на что, мы останемея добрыми друзьями, мне-то, по крайней мере, здесь без твоей дружбы уже никак не обойтись, но сидеть тут целый вечер, понапрасну заставляя ждать Фриду, мне ни к чему, только важное, неотложное участие в делах Варнавы могло бы мое присутствие здесь оправдать. К. хотел было встать, Ольга его удержала.
— Тебе Фрида ничего про нас не рассказывала? — спросила она.
— Ничего определенного.
— И хозяйка не рассказывала?
— Да нет же.
— Так я и думала, — проронила Ольга. — Ни от кого в деревне ты ничего определенного про нас не услышишь, зато всякий, неважно, знает он, в чем дело, или не знает, а только верит в распущенные кем-то слухи, если сам же их не придумывает, каждый на свой манер постарается тебе показать, как он нас презирает — и не за что-то определенное, а вообще, очевидно, он просто не может иначе и себя начнет презирать, если вдруг нас презирать перестанет. И Фрида так же, да и все. Однако презрение это только внешне направлено на всю нашу семью без разбору, на самом же деле острие его целит только в Амалию. Оттого, К., я тебе так и признательна, что ты, хотя всеобщего влияния не избежал, однако нас и даже Амалию все-таки не презираешь. Только некоторое предубеждение против Варнавы и Амалии у тебя есть, видимо, полностью избежать воздействия людской молвы все-таки никому не дано, но что ты оказался в этом смысле настолько неподатлив — это очень много для меня значит, на этом, главным образом, только и основываются мои надежды.
— Мнение остальных меня не волнует, — заметил К., — да я и не любопытен насчет того, откуда эти мнения пошли. Быть может, — это было бы скверно, но исключать ничего нельзя, — в этом отношении для меня что-то изменится, когда я женюсь и обживусь здесь, но пока что я сам себе хозяин, конечно, мне нелегко будет скрыть от Фриды свой визит к вам или хотя бы оправдать его, но я пока что хозяин сам себе и, значит, могу, если что-то кажется мне таким же важным, как дела Варнавы, без долгих сомнений и раздумий ими заниматься ровно столько, сколько сочту нужным. Но и ты должна понять, почему я так тороплю тебя с решением, да, я пока что здесь, у вас, но все равно как до востребования: в любой миг за мной могут прийти, позвать, и, когда я в следующий раз сумею к вам выбраться, никому не известно.
— Но Варнавы-то пока что нет, — не поняла Ольга. — Без него что можно решать?
— А мне он пока что и не нужен, — сказал К., — мне пока что другое нужно, только прежде, чем я все это перечислю, прошу тебя, если слова мои вдруг покажутся тебе слишком властными, ты себе не верь — властолюбия во мне нет, как нет и любопытства, я не хочу ни подчинить вас, ни выведать ваши тайны, я хочу обходиться с вами только так, как хотел бы, чтобы и со мной обходились.
— Как чудно ты сейчас говоришь, — заметила Ольга. — Ты ведь уже стал нам гораздо ближе других, все твои оговорки ни к чему, я никогда в тебе не сомневалась и не усомнюсь, но и ты тоже будь во мне уверен.
— Если я говорю иначе, чем прежде, — пояснил К., — то лишь потому, что хочу стать вам еще ближе, чем прежде, хочу быть у вас как дома, я либо так буду с вами связан, либо никак, либо мы полностью заодно, делаем в отношении Варнавы одно общее дело, либо отныне и в дальнейшем стараемся избегать всяческих, даже мимолетных, но компрометирующих меня, а возможно, и вас, совершенно не нужных с точки зрения дела соприкосновений. На пути к союзу между нами, каким я хочу его видеть, на пути к этому нацеленному против Замка союзу есть только одно, но, правда, тяжелое препятствие — это Амалия. Вот почему я первым делом спрашиваю: чувствуешь ли ты себя вправе говорить за Амалию, отвечать за Амалию, поручиться за Амалию.
— В какой-то мере я могу за нее говорить и вместо нее отвечать, но поручиться за нее я не могу.
— А позвать ее к нам не хочешь?
— Ой, тогда считай сразу всему конец. От нее ты еще меньше узнаешь, чем от меня. Она любой союз отринет и никаких обязательств не потерпит, она даже мне запретит отвечать на твои вопросы, с ловкостью и неуступчивостью, каких ты за ней не знаешь, она вынудит тебя прервать все обсуждения и уйти, а уж потом, но только после того, как ты уже будешь на улице, упадет без чувств. Вот такая она.
— Однако без нее все совершенно безнадежно, — сказал К. — Без нее мы уже на полпути начнем плутать в потемках.
— Зато, может быть, — заметила Ольга, — теперь ты сумеешь лучше оценить усилия Варнавы, ведь мы двое, он и я, действуем одни, на свой страх и риск, без Амалии это все равно что строить дом без…]
— Твои упреки для меня не новость, — сказала Ольга…
22
…но в деревне ты с таким своим мнением останешься в полном одиночестве, оно, конечно, весьма благоприятно для нас и могло бы нас даже утешить, не основывайся оно на очевидных заблуждениях. [Не суждения твои для меня утешительны, а само твое присутствие, твой вид, исходящая от тебя уверенность, у меня сразу появляется надежда, что ты достигнешь большего, чем все наши адвокаты и писари, даже больше, чем Варнава, особенно если ты, как ты однажды намечал, начнешь действовать с ним на пару.] И я тебе легко это докажу…
23
…я эту дорожку знаю.
[Входная дверь школы была распахнута настежь, съехав оттуда, новоявленная парочка даже не потрудилась ее затворить, благо ответственность теперь, после расставания, лежит на одном К. Переезд, кстати, как он убедился, посветив себе спичкой, не оставлял никаких сомнений в своей окончательности — в комнате не осталось ничего, кроме его рюкзака и кое-какого исподнего, даже его палку, судя по всему, на всякий случай тоже прихватили, возможно, из опасения, уж не захочет ли он взять ее с собой и употребить взамен так и не использованной розги.]
24
— Все это, конечно, замечательно устроилось, — сказал К. — [Вот только я во всех этих соображениях начисто отсутствую. Моя жена мне рассказывает, как она свою жизнь устроила, а я в ее рассказе даже не упоминаюсь.] Только из буфетной ты ведь ради меня ушла, а сейчас, перед самой свадьбой, опять сюда возвращаешься?
25
Вот тут-то его и встретил легкий вскрик.
[Вчера К. рассказал нам историю, которая приключилась с ним у Бюргеля. До чего же чудно, что именно Бюргель ему подвернулся. Вы же знаете, Бюргель — это секретарь замкового чиновника Фридриха, а планида Фридриха в последние годы изрядно померкла. Почему так вышло, это особая статья, кое-что, впрочем, я мог бы порассказать и об этом. Как бы там ни было, а дела у Фридриха сегодня, с какой стороны на них ни взгляни, едва ли не самые неважнецкие, и что это означает для Бюргеля, который у Фридриха даже не первый секретарь, каждый, полагаю, способен уразуметь и сам. Каждый, но только не К. Казалось бы, он уже довольно давно у нас в деревне живет, но по-прежнему такой же чужак, как если бы только вчера вечером в наших краях объявился, и по-прежнему в любых трех соснах способен заплутаться. А ведь при этом как старается все подмечать, ничего не упустить и за своим интересом гонится, как борзая, но, видно, ему просто не дано у нас тут прижиться. Я, к примеру, сегодня ему про Бюргеля рассказываю, он слушает жадно, каждое слово ловит, ведь его хлебом не корми, только дай про чиновников из Замка послушать, и вопросы задает дельные, все замечательно схватывает, и не только по видимости, а на самом деле, но хотите верьте, хотите нет, уже на следующий день он ровным счетом ничего не помнит. А вернее сказать, помнить-то он помнит, он вообще если уж что раз услышал, то больше не забудет, но всего, что помнит, он не в силах переварить, эти сонмы чиновничества сбивают его с толку, и хотя ничего из того, что когда-либо слышал, он не забывает, а слышал он много, ибо не упускает ни единой возможности пополнить свои знания и теоретически в делах чиновничества разбирается, быть может, получше нас, тут он большой молодец, но когда приходит время эти знания применить, они у него вроде как перемешиваются, словно в калейдоскопе, и вот этак крутятся без остановки, — его же знания его же и морочат. Вероятно, в конечном счете все-таки все это оттого, что он не здешний. Поэтому и в своем деле никак продвинуться не может. Вы же знаете, он уверяет, что наш граф вызвал его сюда землемером, история это донельзя путаная, а в подробностях так и вовсе невероятная, я сейчас даже касаться ее не хочу.
