Ахим Арним - Немецкая романтическая повесть. Том II
«Проданная» Изабелла удаляется от Карла, покидает неблагодарный Гент.
Для Арнима Карл, поставленный на престол германской империи коммерческим домом Фуггеров, был монархом чересчур модернизованным. Симпатии Арнима принадлежали средневековой империи Гогенштауфенов (Хранители короны). Арним едва признает императоров, зависящих от состояния государственного казначейства.
«Увы, романтизм не очень силен в арифметике, и феодализм со времен Дон-Кихота все сбивается со счета», — писал Фридрих Энгельс.
В новелле Пфальцграф (посмертное произведение) Арним вторично изобразил императора Карла. Карл разрушает здесь любовные восторги и надежды пфальцграфа-энтузиаста, так как они не сходятся с имперскими политическими расчетами. И в этой новелле Арнима Карл, обманщик искусный и изящный, страдает гипертрофией политического смысла, чрезмерною привязанностью к мирской выгоде.
Действующие силы XVI века Арним в Изабелле расценивает так, как он это сделал бы по отношению к своей современности. Архаическое (Изабелла, ее призвание, ее народ) противостоит модернизированному, противостоит преувеличенному стремлению к новизне (империя Карла), как пример и как укоризна. Патриархальное у Арнима успешно спорит с буржуазным.
Высокая простота и древние устои даются Изабелле, героине, которой, по мысли Арнима, в новелле надлежит сиять.
У Изабеллы только одна любовная встреча с Карлом: все остальные встречи или расстраиваются, или проходят в разговорах. Арним освобождает героиню от эроса, от излишества личных чувств. Зачатие и рождение ребенка — в этом все ее отношения с Карлом, ребенок же нужен народу, как избавитель и вождь. Психологию Изабеллы, ее поведение определяют идеальное безличие и «общинность», столь ценимые Арнимом, романтическим народником.
Простые отношения между Изабеллой и племенем, патриархальность, с которой она ведет свой народ и выполняет национальное призвание, — тоже пример для современности.
Национализм Арнима имел консервативный характер. Арним стоял за неприкосновенную Германию, потому что хотел запереть ее для буржуазной Европы. Он представлял себе единство Германии наподобие древнего союза между пастухом и стадом, — как патриархальную монархию.
Своеобразен юмор Арнима. Юмор есть неизбежное следствие всей художественной системы этого писателя. Объективированное историческое сознание создает резкие противоречия, абсурды, комические неувязки.
Форма восстает здесь против содержания. Трезвые эмпирические предметы не желают сожительствовать с миром фольклорных фантасмагорий.
Легенда, нисходя к простейшему видимому порядку вещей, принимая его формы, застает его независимо существующим, и, только присоединившись к нему, подделавшись под него, она может сама принять вид некоторой действительности. Но разность все-таки остается; и мир, таким образом, дается «двухъярусным»: «внизу» — ординарные вещи и отношения, «вверху» — вещи внебытовые, ирреальные, хотя и участвующие в этом мире.
Всякий комизм основан на борьбе двух противоположностей, из которых одна «снимает» другую и водворяется как положительная сила.
Арним «локализует» комизм так, чтобы сверхмирные и сверхприродные силы не пострадали, чтоб значение положительной субстанции закреплялось за ними.
В подчеркнуто-вульгарном характере разработан у Арнима «нижний ярус»: старая Брака, ярмарка, притоны, проститутки, воры, жизнь бюргеров, бытовая и трудовая повседневщина. Сюда же включается Альраун, коллективный символ низких сил и отношении. От больного забинтованного Альрауна идет пар, как если бы то варился пуддинг, прикрытый салфеткой.
К «верхнему ярусу» относятся Изабелла и легенда о цыганских судьбах, Карл V служит переходом от яруса к ярусу.
Арним подчеркивает странность соединений и совмещений, творящихся в его повести, подчеркивает разность рангов, принятых в его мире.
Он нарочно, для отчетливости этого стиля, перечисляет, например, кто сидел в карете, направлявшейся в Гент: «очень странное общество» — 1) старая ведьма, 2) мертвец, который проснулся, 3) красавица из мертвой глины, 4) Альраун — молодой человек растительного происхождения.
Таков и эпизод о легендарном Големе. Голем вырос и стал так высок, что нельзя было достать до его лба с роковыми буквами, которые нужно было стереть, чтобы Голем рассыпался в прах. На помощь приходит еврейская хитрость: еврей заставляет Голема, чтобы тот стянул с него сапоги. Голем нагибается, и еврею удается быстро стереть буквы.
Легендарное существо поставлено в самую прозаическую позу.
Арним не скрывает противоречий, возникающих, когда объективируются, воплощаются сущности, никаких прав на действительность не имеющие. Юмор Арнима создается именно подчеркнутостью этих противоречий. Смысл этого юмора — в философской насмешке над необходимостью для вещей влачить материальное существование. На самые воплощаемые предметы этот юмор не распространяется, уничтожающ он только для тех предметов, которые другого образа и значения, кроме материального, плотского, не имеют. К таким вещам у Арнима относится весь бюргерский мир, питающий и производящий («Nährstand», как выражается Арним). Вне комической трактовки этот мир у Арнима невозможен.
Особенно систематично проводится принцип комического, дискредитирующего реализма в Хранителях короны. Над вульгарною сытою прозой бюргерских дел и интересов возникает золотая легенда империи Гогенштауфенов, знать не желающая о том, что творится и думается в прозаическом мире «внизу».
Юмористическая интерпретация материальности мира, понимание этой материальности как стихии буржуазной — это одна из общих черт романтической литературы.
Брентано
(1773—1842)
Клеменс Брентано родился во Франкфурте на Майне, в семье купца, итальянца по происхождению. Отец предназначал его также к купеческой профессии, но выступление Брентано на этом поприще было неудачно. В 1797 г. Брентано попадает в Иенский университет, застает в Иене весь сонм старших романтиков и вступает в близкие отношения со Шлегелями, Тиком, Стеффенсом, Новалисом. Особенное влияние имеет на него Людвиг Тик: Брентано поклоняется «великому миннезингеру Тику». Доротея Шлегель отзывается о Брентано:
«Он хочет быть больше Тиком, чем сам Тик» («он думает, что он Тик Тика»).
В поэтической практике Брентано этих лет сильны тенденции, у самых ранних романтиков уже ликвидированные. К концу века иенский круг возглавляется идеями Новалиса. Субъективизм раннего Тика или Фридриха Шлегеля есть уже снятая точка зрения. Идеи Новалиса об «историческом космосе», подчиняющем себе отдельного человека, поддержаны теперь также и Людвигом Тиком, автором Святой Геновефы, драмы-мистерии, где, как в Офтердингене, человек «возвращается домой», то-есть перед всеобщими мировыми началами отказывается от своей исключительности и частного своего значения.
Брентано в первые годы творчества особенно широко отозвался именно на эти, уже самими их инициаторами отвергаемые, субъективно-идеалистические и импрессионистские мотивы раннего романтизма. В тонах романтической иронии, бесконтрольных повествовательных причуд и художественной анархии выдержан его ранний роман Годви (1801—1802), «одичавший роман», как его назвал сам автор.
О комедии 1801 г. Ponce de Leon писал много лет спустя Генрих Гейне в Романтической школе.
«Нет ничего более разорванного, нежели это произведение, как в отношении языка, так и в отношении мысли. Но все эти лоскутья живут и кружатся. Кажется, что видишь маскарад слов и мыслей. В сладчайшем беспорядке происходит всеобщая сутолока, и только всеобщее безумие вносит некоторое единство… Прыгают горбатые остроты на коротких ножках, как Полишинели; как кокетливые Коломбины, порхают слова любви с печалью в сердце. И все это танцует и скачет, и вертится, и трещит, и поверх всего гремят трубы вакхической радости разрушения».
Позднее Брентано уходит от вольного романтического юмора, и вещи, подобные этим ранним, прорываются у него только время от времени.
Он сближается с Арнимом, они вместе руководят тем новым течением внутри романтизма, которое получило в истории литературы название «гейдельбергского» по имени резиденции содружества: в Гейдельберге 1806—1808 гг. сосредоточилась литературная группа Брентано и Арнима.
Гейдельбергские романтики чувствовали себя находящимися в оппозиции к романтической Иене. Однако они преувеличивали расхождения. Есть прямая преемственность между итоговыми синтетическими положениями иенской поры и гейдельбергскою романтической доктриной. Национализм и историзм, ставка на «народность», почвенные традиции, борьба с индивидуализмом, который разрушает «общее», то-есть смеет сомневаться в основах исторического здания старой переживающей самое себя общественной формации, — все это уже подсказывалось учениями Новалиса, отчасти Шлейермахера и Шеллинга. В эпоху войн с Наполеоном, когда старофеодальная Германия находилась под непосредственной угрозой, гейдельбергский круг разрабатывает объективистские идеи с такой степенью практической конкретности, что даже самое происхождение этих идей и отцовская роль Новалиса становятся в Гейдельберге неясны.
