Готфрид Келлер - Зеленый Генрих
В это мгновение мы были оба равно зрелыми или равно юными, и сердце мое охватило такое чувство, точно я в ту минуту вкушал этот покой в награду за все горе и все мучительные усилия, которые мне еще предстояли в жизни. Это мгновение было настолько прекрасно, что меня даже не испугало, когда Юдифь, листая свой песенник, извлекла из него сложенный вчетверо листок, развернула его и показала мне, а я долго вспоминал и наконец узнал в нем то самое любовное письмо Анне, которое я некогда доверил волнам.
— Будешь еще отрицать, что эта милая девушка — твоя подружка? — спросила она, и я вторично стал решительно все отрицать, заявляя, что этот листок не что иное, как забытая детская шалость.
В эту минуту за окном послышались голоса, — четыре брата милосердия добрались до дома Юдифи. Она тотчас же задула огонь, и мы очутились во мраке. Но братья не ушли, они стали требовать, чтобы их впустили.
— Откройте, красавица Юдифь, — кричали они, — угостите нас чашкой горячего кофе! Мы будем вести себя пристойно и еще кое о чем побеседуем! Откройте же, в награду за то, что вы нас обманули! Сегодня масленица, — по этому случаю вы можете без опаски приютить четырех знаменитых собутыльников!
Мы сидели молча и не шевелясь; крупные капли дождя барабанили по стеклам, вспыхивали зарницы, и вдалеке громыхал гром, словно в мае или нюне. Чтобы ублаготворить Юдифь, четверо пьяниц с насмешливой старательностью принялись на четыре голоса петь песню, а во хмелю голоса их и в самом деле как бы вибрировали от волнения. Когда и это не помогло, они принялись свирепо ругаться, а один из них потянулся к окну, чтобы заглянуть в темную комнату. Мы сразу же заметили остроконечный капюшон, появившийся у окна. В этот момент ударила молния, осветившая комнату и лазутчик тотчас же обнаружил Юдифь благодаря ее белой одежде.
— Проклятая ведьма не спит и нагло сидит за столом! — крикнул он приглушенным голосом своим товарищам. И снизу послышался голос:
— Дай-ка и мне посмотреть!
Но пока они сменялись и в комнате снова наступила темнота, Юдифь быстро метнулась к постели, схватила с нее белое покрывало и бросила его на стул, после чего бесшумно привлекла меня к кровати, которой из окна не было видно. Когда новая, еще более сильная молния снова осветила комнату один из братьев, уставивший на стул глаза, вроде как дуло двустволки, крикнул вниз:
Да ведь это не она, это какое-то белое покрывало. Посуда из-под кофе стоит на столе, и молитвенник лежит рядом. Ведьма, оказывается, набожна — кто бы мог подумать!
Между тем Юдифь шептала мне на ухо:
— Этот мошенник обязательно бы тебя заметил, если бы мы остались сидеть у стола!
Но молния, гром и потоки дождя обрушились с новой силой и заставили соглядатаев уйти от окна. Мы слышали, как они стряхивали воду с капюшонов и разбегались по сторонам, чтобы искать прибежища в деревне, — все они жили далеко отсюда. Их голоса уже смолкли, а мы все еще сидели на кровати и прислушивались к шуму грозы, от которой весь дом дрожал так, что я никак не мог понять, продолжает ли меня самого бить дрожь. Только для того, чтобы подавить эту удручающую меня дрожь, я обнял Юдифь и поцеловал ее в губы. Она ответила на мой поцелуй крепким и горячим поцелуем. Но затем сразу же высвободилась из моих объятий и, отстраняясь, сказала:
Счастье бывает только одно, оно нераздельно! Я не позволю тебе дольше оставаться здесь, если ты не признаешь, что вы с дочкой учителя любите друг друга! Ты же знаешь — ложь губит все на свете!
Тогда я стал без утайки рассказывать ей от начала до конца всю историю моих отношений с Анной, соединяя спокойный рассказ об Анне с описанием своих чувств к ней. Я рассказал Юдифи в подробностях также и историю минувшего дня и пожаловался ей на робость и нерешительность, которые всегда вставали между мной и Анной. После того как я долго рассказывал и жаловался ей, она ничего мне не ответила, но спросила:
— А как ты смотришь на то, что сидишь здесь у меня?
Смущенный и посрамленный, я стал искать слова, чтобы ответить. Наконец я сказал, робея:
— Да ведь ты привела меня сюда!
— Это верно, — ответила Юдифь, — но пошел бы ты с любой другой красивой женщиной, которая бы тебя поманила? Подумай об этом!
Я и в самом деле подумал, а потом решительным тоном сказал:
— Нет, ни с кем больше!
— Значит, ты меня тоже немножко любишь? — продолжала Юдифь.
Теперь я совсем растерялся: сказать «да» значило совершить первую настоящую измену, я это чувствовал очень отчетливо, — и все же, когда я попробовал честно подумать, я понял, что мне еще труднее сказать «нет». После некоторых колебаний я проговорил:
— Да… но не так, как Анну!..
— А как же?
Я порывисто обнял ее и, гладя ее волосы и лаская, продолжал:
— Видишь ли… Для Анны я готов на все, я готов подчиниться каждому ее знаку! Я хочу быть для нее достойным и верным мужем, во всем таким чистым и ясным, чтобы она могла видеть меня насквозь, как кристалл! Я хочу, чтобы мысль о ней сопровождала все мои поступки, чтобы она, даже если я ее больше никогда не увижу, на веки вечные жила в моей душе! Всего этого я не мог бы сделать ради тебя! И все же я всем сердцем тебя люблю, и если бы ты в доказательство этого потребовала, чтобы я распахнул свою грудь и дал тебе вонзить в нее нож, я бы не задумался ни на мгновение, и пусть бы моя кровь капля за каплей стекала на твои колени!
Я сам испугался этих слов, но тотчас же понял, что в них нет преувеличения, что они вполне отвечают тем чувствам, которые я издавна бессознательно питал к Юдифи.
Прекратив внезапно свои ласки, я задержал руку на ее щеке и заметил, что по ней тихо стекает слеза. Тяжело вздохнув, она сказала:
— На что же мне твоя кровь!.. Нет, никогда еще ни один мужчина не говорил мне, что он хочет быть передо мной верным, чистым и ясным, а ведь я люблю правду, как самое себя!
— Но я все же не мог бы быть всерьез твоим любовником или даже мужем! — сказал я с тоской в голосе.
— О, это я хорошо знаю, это мне и в голову не приходит! — возразила Юдифь. — Я хочу, чтобы ты правильно меня понимал. Я заманила тебя сюда, во-первых, потому, что мне хотелось целоваться, я сейчас это и буду делать, — ты мне для этого очень подходишь! Во-вторых, я хотела немножко заняться воспитанием такого зазнавшегося мальчишки, как ты. И, в-третьих, мне доставляет удовольствие, за неимением другого, любить в тебе того мужчину, который еще не вышел на белый свет, но которого я угадала в тебе еще с детских лет.
Она схватила меня и принялась целовать, и меня объял такой жар, что я, стремясь остудить его, целовал, удерживал и снова целовал ее влажные губы. Целуя Анну, я испытал такое чувство, точно прикоснулся губами к свежей розе. Теперь же, когда я целовал горячий, упругий рот Юдифи, какое-то таинственное, благоуханное дыхание исходило от этой красивой и сильной женщины и вливалось в меня живыми токами. Это различие было так ощутимо, что в разгаре самых знойных поцелуев, когда Юдифь шепнула почти про себя: «Думаешь ли ты теперь о своей подружке?» — я вдруг почувствовал, как надо мною взошла тихая звезда Анны.
— Да, — ответил я, — да! А теперь я ухожу!
Я попытался высвободиться из ее объятий.
— Ну, раз так, ступай! — сказала она и улыбнулась чуть заметной улыбкой.
Она разомкнула свои обнаженные белые руки, но сделала это так странно, так бессильно, что у меня перехватило дыхание, и я почувствовал, как мучительно больно мне расставаться с Юдифью. Я двинулся к ней и снова хотел упасть в ее объятия, но она стремительно встала, еще раз поцеловала меня и, вдруг оттолкнув от себя, тихо сказала:
— Ну, собирайся, самое время идти домой!
Вконец посрамленный, я стал искать свою шляпу и так поспешно собрался, что Юдифь, громко смеясь, еле поспевала за мной, чтобы открыть мне дверь.
— Стой, — шепнула она мне в дверях, — выйди из сада через заднюю калитку и обойди деревню задами!
И она прошла со мной по саду, невзирая на дождь и ветер, который дул со страшной силой. У калитки она остановилась и сказала:
— Послушай-ка, вот еще что! В моем доме не бывает мужчин, и ты первый, кого я целовала за долгое время! Я хочу остаться верной тебе, не спрашивай — почему. Я задалась целью испытать себя, — так мне хочется. За это я требую, чтобы ты приходил ко мне всегда, когда живешь на селе, — приходил по ночам и тайно. Днем, на людях, мы будем вести себя так, как будто мы не хотим и смотреть друг на друга. Я обещаю тебе, что ты никогда не будешь испытывать укоров совести. В жизни все пойдет совсем не так, как ты себе представляешь, и, может быть, с Анной тоже все будет по-иному. Ты в этом сам убедишься. Я только хочу тебе сказать, что потом ты будешь радоваться тому, что приходишь ко мне!
— Никогда не приду я больше! — крикнул я с сердцем.
