Синклер Льюис - Эроусмит
Мартин не подвергался в жизни большей опасности, чем при наводнении в Зените, когда переплывал поток. С утра до полуночи он был так занят изготовлением фага и выслушиваньем непрошенных советов от всего институтского персонала, что не успевал подумать об опасностях чумной эпидемии. Но когда он ложился в кровать, когда снова перебирал в мозгу свои планы, возможность несоблазнительной смерти рисовалась ему со всей отчетливостью.
Когда Леора услышала, что он уезжает на остров, по которому гуляет смерть, в край, где странные обычаи, странные деревья и лица (где говорят, вероятно, на забавных языках, где нет кино и зубной пасты), она молча унесла с собою это известие, чтобы на досуге рассмотреть его и обдумать, — в точности так, как иногда она украдкой брала со стола сласти и припрятывала, а потом задумчиво съедала ночью, в самые непредвиденные часы, с довольным видом напроказившего ребенка. Мартин радовался, что она не прибавляет к его мучениям своего беспокойства. Через три дня она заговорила:
— Я поеду с тобой.
— Не поедешь.
— Поеду!
— Там небезопасно.
— Вздор! Совершенно безопасно. Ты мне впрыснешь свой чудесный фаг, и тогда я могу не бояться. На то у меня муж доктор! Приду сейчас и потрачу уйму денег на легкие платья, хотя держу пари, что на Сент-Губерте не жарче, чем в Дакоте в августе месяце.
— Слушай, Ли, дорогая! Слушай! Я действительно думаю, что фаг дает иммунитет против чумы, — будь уверена, я, конечно, сделаю себе основательную прививку, — но я ничего не знаю! И даже если фаг вполне оправдает себя, всегда окажется несколько человек, которых он не защитит. Тебе просто нельзя ехать. А теперь, родная, мне страшно хочется спать!..
Леора с шутливой яростью, точно разыгравшийся котенок, вцепилась в отвороты его пиджака. Но в глазах ее не было смеха, ни в ее плачущем голосе. То был вековечный плач солдатских жен:
— Рыжик, разве ты не знаешь, что у меня нет жизни вне тебя? Могла бы быть, но, по правде сказать, я с радостью дала тебе поглотить меня целиком. Я ленивая, невежественная, никчемная, только на то и гожусь, чтоб ухаживать за тобой. Если ты уедешь и я не буду знать, все ли у тебя благополучно, или если ты умрешь и не я, другой обмоет твое тело, которое я так любила, — не любила разве, дорогой? — я сойду с ума. В самом деле, как же ты не видишь?.. в самом деле, сойду с ума! Понимаешь… я это ты, и я должна быть около тебя. Я буду тебе помогать! Буду готовить среды и все такое. Разве ты не помнишь, как часто я тебе помогала. Конечно, у Мак-Герка от меня мало проку — тут у вас все так сложно. Но ведь я помогала тебе в Наутилусе — помогала, правда? — и, может быть, на Сент-Губерте… — голос ее звучал голосом женщины, охваченной полуночным страхом, — может быть, ты там не найдешь никого, кто стал бы оказывать тебе даже такую маленькую помощь… Я буду стряпать, я буду делать все…
— Дорогая, не отягчай положения. И так будет не легко…
— Ну тебя к черту, Рыжик Эроусмит! Не смей повторять эти старые дурацкие слова, которыми мужья испокон веков дурят головы женам! Не такая я жена, и не такой ты муж! Ты скверный муж! Я у тебя в загоне. Ты только тогда и замечаешь, что на мне надето, когда у меня отлетит какая-нибудь подлая пуговица (как это они отлетают, не пойму, когда вечно за ними следишь и пришиваешь), и тогда ты на меня орешь. Но мне все равно. Ты для меня лучше всякого порядочного мужа… Все равно. Я еду.
Готлиб возражал, Сонделиус метал громы, Мартин терзался, но Леора все-таки поехала, и Готлиб (единственный случай, когда он сумел использовать свое положение директора) зачислил ее «секретарем и техническим сотрудником Мак-Герковской Комиссии по Применению Противочумного Бактериофага на Малых Антильских островах» — и любезно назначил ей жалованье.
За день до отбытия комиссии Мартин попробовал настоять, чтобы Сонделиус сделал себе первую инъекцию фага. Сонделиус отказался.
— Нет, я к нему не притронусь, пока не уговорю вас стать гуманным, Мартин, и дать его каждому на Сент-Губерте. И уговорю. Подождем, когда вы увидите, как они мучаются тысячами. Вы еще ничего подобного не видали. Тогда вы забудете о науке и постараетесь спасти каждого. Вы не привьете мне фаг, пока не согласитесь привить его также всем моим чернокожим друзьям.
В тот же день Готлиб вызвал к себе Мартина. Замявшись, он начал:
— Итак, завтра вы отправляетесь в Блекуотер.
— Да, сэр.
— Гм! Вы, может быть, не скоро вернетесь. Я… Мартин, вы мой самый старый друг в Нью-Йорке, вы и моя добрая Мириам. Скажите мне, вы и Терри считали сперва, что мне не следует принимать пост директора; но теперь-то вы понимаете, что я был прав?
Мартин широко раскрыл глаза, потом поспешил сказать ту утешительную ложь, которую хотел услышать Готлиб.
— Я рад, что фы так думаете. Фы издавна знаете, чего я хочу добиться. Я делаю много промахов, но мне кажется, институт за последнее время приобретает подлинно научное лицо — после этой погони за рекламой, которую разводили здесь Табз и Холаберд… Я все думаю, как бы мне уволить Холаберда, этого щеголя от науки? Если бы только он не был так коротко знаком с Капитолой… Знаком домами — так это у них называется? — но не в этом суть…
Многие тут говорят, что Макс Готлиб не может справиться с детской задачей управления институтом. Ух! Покупать блокноты! Нанимать поденщиц для подметанья полов! Или нет — полы подметают поденщицы, которых нанимает комендант, nicht wahr?[82] Не в том суть…
Я не сердился, когда вы и Терри сомневались. У каждого, считал я всегда, может быть свое мнение. Но меня радует… Я очень люблю вас, мои мальчики, только вы двое и были для меня настоящими сыновьями!.. (Готлиб положил свою увядшую руку на плечо Мартина.) И меня радует, что вы теперь видите, как я начинаю создавать настоящий научный институт. Однако у меня есть враги. Да, Мартин, если бы я рассказал вам, какие тут ведутся против меня подкопы, вы решили бы, что я шучу…
Даже Йио. Я его считал своим другом. Считал его настоящим биологом. И вот как раз сегодня он приходит ко мне и говорит, что не может получить в достаточном количестве морских ежей для опытов. Точно я могу сделать ему морских ежей из воздуха! Он сказал, что я скуплюсь ему на материалы. Я! Я, который всегда отстаивал… Мне не важно, сколько платят ученому, но я всегда воевал с этим болваном Сильвой и со всеми, со всеми моими врагами…
Вы не знаете, Мартин, сколько у меня врагов! Они не смеют выйти с открытым лицом. Они улыбаются мне, а сами перешептываются… Я покажу Холаберду… он вечно подкапывается под меня и старается склонить на свою сторону Перл Робинс, но она хорошая девочка, она понимает, что я делаю, но только…
С растерянным видом Готлиб пристально поглядел на Мартина, точно не совсем его узнавая, и продолжал просительно:
— Мартин, я старею… не годами, нет… это ложь, будто мне за семьдесят… но у меня заботы. Вы не обидитесь, если я дам вам совет, как я не раз давал их вам за эти годы. Хоть вы уже не школьник в Куин-Сити… нет, это было в Уиннемаке. Вы — взрослый человек и прирожденный бактериолог. Однако…
Будьте тверды и не давайте ничему, ни даже собственному доброму сердцу, испортить ваш опыт на Сент-Губерте. Я теперь не высмеиваю гуманность, как раньше; мне теперь думается иногда, что у пошлого и самовлюбленного человечества, пожалуй, не меньше грации и вкуса, чем у кошек. А раз это так, то нужны знания… На свете, Мартин, очень много добрых, сердечных людей, но очень мало таких, кто прибавил что-то к нашим знаниям. Вам представляется случай! Вы можете оказаться человеком, который положит конец чуме, и, может быть, старый Макс Готлиб помог вам кое-чем, а? Не так ли?
На Сент-Губерте вам нельзя быть только хорошим врачом. Вы должны проникнуться жалостью к ряду грядущих поколений, такою жалостью, чтоб она дала вам силу не поддаваться жалости к людям, которые будут умирать у вас на глазах.
Умереть… Это значит — найти покой.
Пусть ничто — ни прекрасная жалость, ни страх перед собственной смертью — не помешает вам довести до конца ваш опыт с чумой. И вы, как мой друг… Если вы это исполните, то, значит, мое директорство все-таки что-то дало. Если бы я хоть чем-нибудь мог оправдать…
Когда Мартин с болью в сердце вернулся в свою лабораторию, там поджидал его Терри Уикет.
— Слушай, Худыш, — выпалил Терри, — я забрел сюда сказать тебе одно: ради святого Готлиба, веди свои записи о фаге как можно полней, изо дня в день — и непременно чернилами!
— Терри, ты, кажется, хочешь сказать, что у меня изрядные шансы не вернуться самому с моими записями?
— Еще чего! — сказал неуверенно Терри.
Эпидемия на Сент-Губерте, видимо, усилилась, так как накануне отбытия Мак-Герковской Комиссии доктор Инчкеп Джонс объявил остров под карантином. Приезжать разрешалось, но никто не мог уезжать. Он сделал это, невзирая на все сомнения губернатора сэра Роберта Фэрлемба и на протесты содержателей гостиниц, которые наживались на туристах, уволенного крысолова, который возил их на «форде», Келлета-Красной Ноги, который продавал им билеты, и всех остальных представителей здоровой коммерции на Сент-Губерте.
