Джордж Мередит - Эгоист
— О прощении! Когда это вас должны о нем молить, когда перед вами так виноваты… — пролепетала Летиция, еле владея собою. Она вспомнила, как некогда и сама, подавленная горем, в своем стремлении обелить того, кто ей это горе причинил, пыталась во всем винить себя и в тайных своих молитвах просила о прощении: и, вспомнив это благородное чувство, прониклась жалостью к душе, изнывающей под таким же бременем. И хоть на самом деле между тем ее чувством и теперешним состоянием сэра Уилоби не было ни малейшего сходства, одно слово «прощение», произнесенное им, всколыхнуло в ней все пережитое. Губы ее дрожали, глаза увлажнились, и слезы брызнули из них.
Он не мог разобрать ее слов, но понимал, что они выражали сочувствие; ее волнение было в том порукой. Он нашел то, что искал: женщину, готовую преклоняться перед ним во веки веков. Да, такая женщина существует, он получил этому неопровержимое доказательство. Женщина, которой ему удалось внушить самозабвенную жертвенную страсть! В любую минуту, когда ему заблагорассудится, он может обратиться к ней, в уверенности, что встретит горячее, восторженное сочувствие.
В Летиции и в самом деле — должно быть, по закону симпатии — забили ключом те чувства, которые Уилоби безуспешно стремился вызвать в себе.
Он поцеловал ей руку.
— Не плачьте, Летиция, — сказал он, поднявшись с кресла и склонившись над нею в позе утешителя. — Вы видите, я не плачу. Помогите же мне справиться с собой, не лишайте меня остатков мужества.
Тщетно старалась она унять слезы; разбуженная жалостью память о долгих годах собственных страданий должна была излиться дождем.
— Я не могу больше оставаться… я должна идти… покойной ночи, сэр Уилоби, — пролепетала она.
Испугавшись, что он слишком унизился перед ней и позволил пафосу увлечь его дальше, чем входило в его расчеты, он сказал:
— О Кросджее поговорим завтра. Он оказался наглым лгунишкой. А всякая ложь, как я уже говорил, оскорбляет меня до глубины души. Но вы устали. Покойной ночи, дорогой друг!
— Покойной ночи, сэр Уилоби!
Летиции наконец удалось покинуть гостиную.
Поднимаясь к себе из курительной, полковник де Крей встретил ее и пожелал ей доброй ночи; ее покрасневшие веки не ускользнули от его внимания. Затем, проходя мимо комнаты, из которой она вышла, он заметил сэра Уилоби, но почему-то — не отдавая себе отчета в причине своей сдержанности — предпочел с ним не заговаривать.
Перебирая в памяти разыгравшуюся сцену, наш герой остался собой доволен; он уверился в своей власти хотя бы над одной женской душой. А ведь Клара так его истерзала, что он начал уже сомневаться и в этом. Разумеется, одна женщина — не бог весть что, но голод, который ему довелось испытать в течение последних нескольких дней и — в особенности — часов, заставил его наброситься и на это скромное пиршество с жадностью, не лишенной, правда, оттенка пренебрежения. Эта победа, пусть и ничтожная, была его крепостью, оплотом, одновременно копьем и щитом, прикрытием и источником силы. Теперь он мог смело предстать перед Кларой. Если она будет упорствовать в своей дерзости и непокорстве, он не одинок, не беззащитен. Он уже предвидел комбинацию, которая поможет ему, — разумеется, только на худой конец, — с честью выйти из положения в глазах света. А покуда его патетические экзерсисы вызвали у него приятную сонливость. Итак, Уилоби был доволен.
Довольны были и бесенята, к нему приставленные: и еще долго после того, как наш осторожный джентльмен вверил себя Морфею, так и не решив, заслуживает ли Летиция прощения в будущем за то, что он вывернулся перед ней наизнанку, отплясывали они свой лихой танец вкруг его изголовья.
Глава тридцать вторая
На следующий день, рано поутру, Клара, едва завидев Летицию, оставила полковника де Крея, с которым болтала под окнами сэра Уилоби, и двинулась через газон навстречу подруге. Полковник только что вернулся с утреннего купанья и пощелкивал мокрым полотенцем на манер дрессировщика, меж тем как Кросджей резвился вкруг него, как цирковая лошадка.
— Милая, я в таком горе! — воскликнула Клара.
— Милая, у меня для вас новости, — ответила Летиция.
— Правда? Но вы знаете, что бедного мальчика изгоняют отсюда? Этой ночью Уилоби ворвался к Кросджею, вытащил его сонного из постели и принялся допрашивать, пока тот не рассказал ему всей правды. Я рада, конечно, что Кросджей сказал правду, но он будет изгнан из Большого дома за то, что прежде лгал — а лгал он, чтобы выгородить меня и, откровенно говоря, по моему приказанию. Мы тут сейчас решили, что Кросджею следует весь день держаться подальше от дома, и взяли с него обещание, что вечером он явится и попробует испросить себе прощения. Вы должны мне помочь, Летиция.
— Вы свободны, Клара! Вам остается только сказать, что вы хотите свободы, и вы ее получите.
— Как это понять?
— Он вас отпустит.
— Вы уверены?
— Этой ночью мы с ним долго беседовали.
— И этим я обязана вам?
— Вы мне ничем не обязаны. Он сам вызвался вернуть вам слово.
Клара воздела очи к пебу.
— Профессор Круклин. Понимаю. Я об этом не подумала!
— Зачем вы отказываете ему в великодушии, Клара! Вы несправедливы.
— Дайте срок, милая Летиция. Я стану более чем справедлива — со временем. Я научусь трубить ему хвалу, читать лекции о величии мужской души, которое постигается по мере того, как мы ее узнаем. Покуда же мы постигли ее лишь наполовину и еще несправедливы в своих суждениях. Но не обманываетесь ли вы, Летиция? И он не собирается говорить с отцом? Вы уверены, что тут нет ошибки? Я так взволнована! Я чувствую себя полным ничтожеством. Я начинаю понимать тех, кто так им восхищается. И он просто возвращает мне свободу, без всяких условий? И не будет этих ужасных проволочек, сцен и писем? И мы с отцом можем завтра же уехать? Но как же могла я так запутаться? Мне этого ни за что не понять! Когда подумаю обо всем, мне становится страшно. Конечно, я кругом виновата, я вела себя непростительно. А вы, дорогая Летиция, вы так рано встали ради меня?
— Я хотела дать вам знать.
— Возьмите мое сердце — оно ваше всецело!
— Лучше подарите мне частицу, но только — навсегда.
— Фи! Впрочем, вы вправе так говорить.
— Я не хотела вас задеть, но согласитесь, что сердце, о котором идет речь, и в самом деле несколько переменчиво.
— О, оно очень эгоистично, ведь вот же я сразу и позабыла о Кросджее! Но если сегодняшнему дню суждено пройти под знаком великодушия, то, быть может, и он получит прощение? Ведь мальчик заслуживает чуткости, хотя бы из уважения к его отцу, который изо дня в день рискует жизнью ради отечества, получая за это гроши, на которые нельзя прокормить семью. Бедный глупый мальчонка! Ах, это его: «Послушайте, мисс Мидлтон, почему… некто… не принял моего отца, когда он сюда приезжал, и ему пришлось десять миль тащиться под дождем?» Право, быть может, это и заставило меня впервые… Однако какое великолепное утро после вчерашнего дождя! Будем же великодушны! Согласитесь, Летиция, что самый прекрасный день можно позолотить и заставить сиять еще ярче!
— Разумеется, можно. Дух наш способен заставить этот день навсегда сохранить свои радужные краски.
— Вот и я так говорю. Вы можете озарить сегодняшний день золотым сиянием для меня, я — для вас, сэр Уилоби — для нас обеих. А раз так, то день этот останется в памяти поистине райским на всю жизнь. Впрочем, испытательный срок еще не прошел: солнце едва взошло.
— Вы видели сегодня мистера Уитфорда?
— Я видела, как он проходил мимо.
— И, конечно, решили, что он не в духе. Но, право, это не так.
— У меня была гувернантка, весьма ученая дама, и я изучила сварливый менторский нрав во всем его живописном многообразии. Про нее никогда нельзя было сказать, что она не в духе! У нее всегда было ровное настроение. Просто она была всегда права, а я — всегда виновата. Поэтому она вечно хмурилась. Мои прегрешения вечно стояли у нее перед глазами, и она смотрела на меня сквозь них, как сквозь очки. Впрочем, я была довольно трудным ребенком.
Летиция засмеялась.
— В этом я не сомневаюсь, — сказала она.
— Вместе с этим мы прекрасно ладили. Мы с ней как бы составляли задний и передний план одной и той же картины.
— Я так и вижу ее, — сказала Летиция.
— Теперь она даже говорит, будто одну меня и любила в жизни. Как знать, быть может, на старости лет мне придется сказать то же самое о ней?
— Я думаю, вы и теперь доставили бы ей немало хлопот и терзаний.
— Вы хотите сказать, что я доставила мистеру Уитфорду много хлопот и терзаний?
— Вы хотите сказать, что он вам ее напоминает? Вы же сами говорите, что видите ее портрет.
