Герман Банг - У дороги
Вдова Абель улыбается:
— Ах, чего только она не выдумает, моя Малютка-Ида… Щупленький студентик интересуется, читала ли фрекен Хелене Софуса Шандорфа…
Фрекен Хелене читает только книги из местной библиотеки.
— Я убежден, что это направление — благороднейший результат деятельности нашего титана Брандеса… И вообще свободы духа.
— Брандес? А-а, это тот самый еврей, — говорит фрекен Хелене. На мельнице именно так представляют себе свободу духа.
А студент уже воспарил к великому Дарвину.
Бай что-то сказал фрекен Иенсен, и та вспыхнула до ушей.
— Гадкий, — говорит фрекен Иенсен и хлопает Бая по пальцам.
— Хус, — говорит Катинка. — Надо принимать жизнь, как она есть… и…
— И что?
— В ней ведь все-таки столько хорошего…
— Лейтенант, — кричит фрекен Ида, — вы чудовище!
Старый пастор складывает руки и кивает.
— Поблагодарим хозяйку за угощение, — говорит он и встает.
Все с шумом поднимаются из-за стола, наперебой благодарят хозяйку. Агнес уже сидит за роялем в гостиной — сейчас начнутся танцы.
— Хотела бы я знать, обратила ли ты внимание на Иду, — говорит матери Луиса-Старшенькая. — Я готова была сквозь землю провалиться.
Малютка-Ида танцует в первой паре с лейтенантом.
— Больше задора! — кричит фрекен Агнес. Она играет песенку из ревю «На канапе», так что струны гудят.
Бай кружит Катинку, — держась за руки, они мчатся из одной комнаты в другую.
Впереди всех пастор Линде в паре с фрекен Иенсен — она только охает.
— Линде, Линде! — кричит пасторша. — Ведь у тебя ноги больные!
Фрекен Агнес барабанит по клавишам, так что в ушах звенит.
— Боже мой, я сейчас умру, — говорит дочь мельника Хелене.
Внезапно музыка обрывается. Запыхавшиеся пары в изнеможении валятся на стулья вдоль стен.
— Фу, даже жарко стало, — говорит Бай лейтенанту, утираясь платком. — Хорошо бы пропустить кружечку пива.
Лейтенант совсем не прочь. Они бродят по комнатам. В столовой на подоконнике стоят бутылки с пивом.
— Это что, деревенское пиво? — спрашивает лейтенант.
— Нет, от Карлсберга.
— Тогда я не прочь.
— Вот укромный уголок, — говорит Бай.
Они входят в кабинет пастора, маленькую комнату, где на выкрашенных в зеленый цвет полках стоят сочинения Эленшлегера и Мюнстера, а на письменном столе копия торвальдсеновского Христа.
Они поставили бутылку на стол и сели.
— Я сразу смекнул, чем пахнет дело, — сказал Бай. — Но подумал, пусть его получает удовольствие, да заодно и она, подумал я…
— Огневая девчонка… Роскошная грудь… И танцует здорово. Так и прижимается к тебе.
— А что ей еще остается, бедняжке, — сказал Бай и осушил свою кружку.
— А та, другая, что за особа? — Лейтенант имел в виду фрекен Агнес.
— Превосходная девушка, — сказал Бай. — Но это совсем другой коленкор, — сказал он. — Приятельница моей жены.
— Вон что, — сказал лейтенант. — Я так и подумал: эта из таковских — поговорить, а больше ни-ни.
Собеседники перешли к широким обобщениям.
— Провинциальные девицы, — сказал лейтенант. — Они, само собой, недурны… но… Понимаете, господин начальник станции… Нет у них того обхождения. Что там ни говори… город совсем другое дело…
Сам лейтенант «устроился» весьма недурно.
— Я, видите ли, стою на частной квартире… Это куда лучше… Куда сподручнее… Незачем соваться во Фредерике или на Вестер…
— А девчонки там недурны?
— Лихие девчонки, накажи меня Бог, лихие девчонки…
— М-да, я ведь теперь поотстал… Ничего не поделаешь, человек семейный… На правах зрителя, лейтенант, только на правах зрителя… даже если иной раз отлучишься в город на пару дней…
— На правах зрителя, — повторил он еще раз.
— Можете мне поверить, лихие девочки, — сказал лейтенант, — и притом обходительные…
— Говорят, они уезжают в Россию.
— Да, говорят…
На пороге появился пастор Линде.
— А, вот вы где, господин начальник, — сказал пастор и вошел в кабинет.
— Да, господин пастор, мы тут сидим себе и философствуем… потихонечку… да еще прихватили парочку бутылок…
— На доброе здоровье. Здесь и в самом деле уютно. — Пастор обернулся с порога.
— А в гостиной играют в фанты, — сказал он. Бай с лейтенантом отправились в гостиную.
Там игра была уже в разгаре: «упавшие в колодец» выбирали «спасителя».
Тщедушный студентик, толковавший о «благороднейшем результате», выбрал Катинку.
— Поцелуйтесь! — закричала Агнес.
Катинка подставила щеку, чтобы «результат» мог ее поцеловать. Студентик покраснел до ушей и едва не чмокнул Катинку в нос.
Катинка засмеялась и захлопала в ладоши.
— Я выбираю, выбираю… Хуса, — сказала она.
Хус подошел и наклонился к ней. Он поцеловал ее в голову.
— Выбираю фрекен Иенсен, — сказал он. Голос его сорвался, точно он вдруг охрип.
Ложась в постель, где ее поджидал Бель-Ами, фрекен Иенсен все еще вспоминала поцелуй Хуса.
Катинка так задумалась, что не заметила, как слегка прислонилась к радикальному студенту.
Гости разошлись.
Посреди гостиной фрекен Агнес оглядывала поле брани. Вся мебель была сдвинута с места, на полу по углам громоздились стаканы, на книжном шкафу красовались тарелки из-под пудинга.
— Уф, — сказала она и села, — можно подумать, будто здесь побывал сам сатана.
Вошел капеллан Андерсен.
— А-а, это вы, — сказала она. — Вы были сегодня очень милы.
— Фрекен Агнес, вам было весело?
— Нет.
— Чего лее ради вы стараетесь?
— Отвечу — ради того, чтоб было весело другим. Только вы один всегда брюзжите… Помогите-ка мне лучше навести порядок, — сказала она.
И принялась расставлять мебель.
— Больше я никуда не пойду с Идой, — заявила Луиса-Старшенькая. — Говорю тебе — никуда. Мне стыдно смотреть в глаза соседям.
— Это все потому, что тебя никто не приглашает танцевать. А я должна скучать с тобой за компанию — да?
Вдова Абель никогда не вмешивалась в перепалки дочерей. Она знала, что они не кончатся, пока не будет накручена последняя папильотка. Вдова на цыпочках ходила по комнатам, складывая одежду своих «птенчиков».
— Тьфу, черт, устаешь от всей этой сутолоки, — сказал Бай. Он с трудом вышагивал на одеревеневших ногах. Катинка не ответила. Они молча шли по дороге к дому.
3
Наступила весна.
В полдень пасторская дочь заходила за Катинкой, и они спускались к реке. На берегу, неподалеку от железнодорожного моста, под двумя ивами Малыш-Бентсен поставил скамейку. Здесь обе женщины сидели со своим рукоделием, пока не приходил вечерний поезд. Все проводники на этой железнодорожной ветке знали Катинку и фрекен Линде и здоровались с ними.
— Лучше всего — уехать, — говорила Агнес Линде, глядя вслед уходящему поезду. — Я думаю об этом каждый день.
— Агнес, но как же…
— Нет, нет, это самый лучший выход для нас обоих… Чтобы он или я… уехали.
И они в сотый раз начинают обсуждать все ту нее неизменную тему.
Как-то в разгар зимы Агнес Линде и капеллан по дороге домой с плотины, где они катались на коньках, заглянули на станцию; капеллану надо было отправить письмо, и он заговорился в конторе с Баем.
Агнес вошла в гостиную с коньками в руках. Она была в тот день неразговорчива и на все вопросы Катинки отвечала коротко «нет» или «да»… Потом остановилась у окна, стала глядеть на улицу — и вдруг разрыдалась.
— Что с вами, фрекен Линде, вы больны? — спросила Катинка; она подошла к Агнес и обвила рукой ее талию. — Что случилось?
Агнес пыталась сдержать слезы, но они лились все сильнее. Она отстранила руку Катинки.
— Можно мне туда? — спросила она и вошла в спальню. В спальне она бросилась на кровать и во внезапном порыве поведала Катинке все: как она любит Андерсена, а он только играет ею и у нее нет больше сил терпеть.
С того дня Катинка стала поверенной фрекен Линде.
Катинка привыкла быть чьей-нибудь поверенной. Так повелось еще смолоду, когда она жила у матери. Все страждущие сердца обращались к ней. Наверное, их к тому располагала ее тихая повадка и малоречивость. Ей как нельзя лучше подходило выслушивать других.
Фрекен Линде являлась почти каждый день и часами просиживала у Катинки. Разговор шел всегда об одном и том же — о ее любви и о нем. И каждый раз она, как новость, рассказывала то, что было говорено уже сотни раз.
Просидев и проговорив так три, а то и четыре часа подряд и поплакав под конец, фрекен Агнес складывала свое рукоделие.
— А в общем мы просто две глупые клуши, — говорила она в заключение.
И вот теперь с наступлением весны они вдвоем сидели у реки.
