Джозеф Конрад - Каприз Олмэйра
После ее приезда в Самбир затруднения Олмэйра отнюдь не уменьшились. Правда, волнение, вызванное ее приездом, давно улеглось, и Лакамба не возобновлял своих посещений; но примерно через год после отплытия военного фрегата вернулся из паломничества в Мекку Сеид Решид, племянник Абдуллы, украшенный зеленой курткой и громким титулом «хаджи». С парохода, на котором он прибыл, пускали ракеты, а на усадьбе раджи всю ночь трещали барабаны. Пир затянулся до позднего утра. Решид был любимым племянником и наследником Абдуллы. Встретив однажды Олмэйра на берегу, нежный дядюшка подошел к нему с приветствием и торжественной просьбой о свидании. Олмэйр ожидал какой-нибудь плутни или, по меньшей мере, неприятности, но, разумеется, согласился, проявив при этом живейшую радость. Согласно уговору, Абдулла явился на следующий же вечер после заката солнца в сопровождении нескольких других седобородых старцев и своего племянника. Молодой человек, имевший вид мота и кутилы, делал вид, что он бесконечно равнодушен ко всему происходящему. Когда факельщики столпились у подножия лестницы, а посетители разместились на колченогих стульях, Решид отошел в сторонку и стал в тени, с величайшим вниманием рассматривая свои аристократические маленькие руки. Удивленный торжественным поведением своих посетителей, Олмэйр, с характерным для него отсутствием достоинства, уселся на краюшке стола, что тотчас же было отмечено арабами с большим неодобрением. Но вот Абдулла заговорил, глядя мимо Олмэйра прямо в сторону красной занавеси, висевшей в дверях; легкие движения ее указывали на присутствие за ней женщин. Он начал с того, что в изысканных выражениях поздравил себя и Олмэйра с той долгой вереницей лет, которые они прожили в дружеском соседстве, и молил аллаха ниспослать Олмэйру много лет жизни на радость его друзьям. Он вежливо намекнул на великое уважение, оказанное ему (т. е. Олмэйру) голландской комиссией, и вывел из этого лестное заключение о большом значении Олмэйра среди его народа. Он — Абдулла — также имеет вес среди остальных арабов, и племянник его, Решид, унаследует его положение в свете и его богатство. Решид теперь хаджи. Он является обладателем нескольких женщин-малаек; но пора ему обзавестись любимой женой, первой из четырех, дозволенных пророком. С той же изысканной учтивостью он объяснил Олмэйру, что, если тот согласится выдать свою дочь за правоверного и добродетельного юношу Решила, то она будет обладательницей всех чудес его дома и старшей женой первого араба на островах, после того как всеблагой аллах призовет его, Абдуллу, к райскому блаженству.
— Ты знаешь, туан, — сказал он в заключение, — что все остальные женщины будут ее служанками и что дом Решида просторен. Он привез из Бомбея большие диваны, дорогие ковры, европейскую мебель. Есть там и зеркало в раме, которая блестит как золото. Чего же еще нужно девушке?
И в то время, как Олмэйр в безмолвном замешательстве глядел на Абдуллу, тот знаком удалил свою свиту и перешел на более конфиденциальный тон, закончив свою речь указанием на материальные выгоды этого союза и предложив Олмэйру внести на его имя три тысячи долларов в знак его, Абдуллы, искренней дружбы и в качестве выкупа за девушку.
С бедным Олмэйром едва не приключился припадок. Ему страстно хотелось схватить Абдуллу за горло; но стоило ему только вспомнить свое беспомощное положение среди этих на все готовых людей, чтобы понять необходимость дипломатического выхода из положения. Он поборол подымавшееся в нем желание и холодно и учтиво отвечал, что девушка еще молода и дорога ему как зеница ока. Туан Решид, правоверный и хаджи, не захочет иметь в своем гареме женщину-гяурку; но, увидев скептическую улыбку, которой Абдулла отвечал на это последнее возражение, он замолчал, не смея продолжать, не решаясь ни отказать наотрез, ни сказать что-нибудь, похожее на согласие. Абдулла понял смысл этого молчания и с важным поклоном стал прощаться. Он пожелал «тысячу лет» жизни своему другу Олмэйру и спустился с лестницы, почтительно поддерживаемый Решидом. Факельщики замахали своими факелами, рассеяв над рекой целый дождь искр, и процессия удалилась. Олмэйр был сильно взволнован, и уход гостей принес ему значительное облегчение. Он бросился в кресло и следил за мелькавшими среди древесных стволов огнями, пока они не скрылись из глаз и полная тишина не сменила топота ног и гула голосов. Он не пошевелился до тех пор, покуда не зашелестела занавеска и Найна не вышла на веранду. Она уселась в качалку, в которой ежедневно проводила много часов кряду, и принялась слегка покачиваться в ней, откинувшись на спинку и полузакрыв глаза. Длинные волосы затеняли ее лицо от дымного света настольной лампы. Олмэйр украдкой взглянул на нее, но ее лицо было бесстрастно как всегда. Она слегка повернулась к отцу и, к великому его изумлению, заговорила по-английски:
— Это Абдулла был здесь? — спросила она.
— Да, — отвечал Олмэйр, — сейчас только ушел.
— Чего он хотел, отец?
— Купить тебя для Решила, — грубо отвечал Олмэйр, поддаваясь чувству гнева и глядя на девушку так, словно ожидал какой-нибудь вспышки с ее стороны. Но Найна, видимо, сохраняла полное спокойствие и мечтательно вглядывалась в темную ночь.
— Смотри, Найна, будь осторожна, когда катаешься одна по реке, — сказал Олмэйр, помолчав и вставая со стула. — Этот Решид дерзкий негодяй, и от него всего можно ожидать. Ты слышишь, что я говорю?
Она тоже встала с места, готовясь войти в дом, и взялась рукой за дверную занавесь. Вдруг она обернулась и внезапным движением отбросила назад свои тяжелые косы.
— Ты думаешь, он посмеет? — быстро спросила она и потом снова повернулась, чтобы уйти, прибавив уже тише: — Не посмеет. Арабы все трусы.
Олмэйр с удивлением посмотрел ей вслед. Он не отправился на покой в свой гамак, а продолжал шагать взад и вперед по веранде, задумчиво останавливаясь по временам у балюстрады. Лампа погасла, первый луч зари загорелся над лесом; Олмэйр вздрогнул от сырости воздуха.
— Ничего не понимаю! — пробормотал он, устало ложась в гамак. — Черт бы побрал этих женщин! Право, похоже на то, что девчонке хочется, чтобы ее украли.
И он почувствовал, как безотчетный страх заползал к нему в сердце, заставляя его трепетать и содрогаться.
ГЛАВА IV
В тот год, незадолго до окончания периода юго-западных муссонов, тревожные вести дошли до Самбира.
Капитан Форд зашел как-то к Олмэйру провести вечерок в дружеской беседе и принес последние номера газеты «Стрэйтс — Таймс» с известиями об Ачинской войне и о неудачной голландской экспедиции. Находы с редких торговых барж, подымавшихся по реке, являлись к Лакамбе, обсуждали вместе с ним пошатнувшееся положение дел, важно покачивали головами при рассказах о взятках, притеснениях и строгостях голландских властей; строгости выражались главным образом в том, что торговля порохом была безусловно воспрещена и что все подозрительные суда, крейсировавшие в Макассарском проливе, подвергались строжайшему осмотру.
Даже верноподданническая душа Лакамбы преисполнилась глухого недовольства: у него отняли разрешение на покупку и продажу пороха, а канонерка «Принцесса Амелия» неожиданно конфисковала у него полтораста бочонков этого груза в ту самую минуту, когда он уже достигал устья реки после рискованного плавания. Эту неприятную весть принес Лакамбе Решид. После неудачного исхода своего сватовства он совершил длинную деловую поездку по островам, закупая порох для своего друга, но был застигнут на обратном пути и вынужден расстаться с товаром в тот момент, когда уже начал ликовать, что ему удалось так ловко избегнуть поимки. Гнев Решида направлен был преимущественно против Олмэйра; он подозревал, что именно Олмэйр донес голландским властям о той негласной войне, которую арабы под предводительством раджи вели с даяками, жившими у верховьев реки.
К большому удивлению Решида, раджа чрезвычайно холодно отнесся к его жалобам и не проявил никаких мстительных намерений по отношению к белолицему человеку. Дело в том, что Лакамбе хорошо была известна непричастность Олмэйра к каким бы то ни было государственным делам; кроме того, его отношение к гонимой им жертве успело измениться: он недавно примирился с этим врагом, и примирителем был Дэйн Марула, новый приятель Олмэйра.
Да, наконец-то Олмэйр нашел себе друга! Вскоре после того как Решид отправился в свое торговое плавание, Найна возвращалась домой в челноке, после своей обычной уединенной прогулки. Она плыла по течению, как вдруг услышала плеск, как будто в воду упали канаты; вслед за тем до нее донеслось и протяжное пение малайских матросов, тянущих бечеву; звуки доносились со стороны одного из небольших рукавов реки. Сквозь чащу кустарника, скрывавшего устье протока, девушка разглядела высокие мачты оснащенного на европейский лад парусного судна; мачты подымались над верхушками низкорослых пальм. Из узкого протока в главную реку выводили на буксире бриг. Солнце уже закатилось, но при свете коротких сумерек Найна успела разглядеть, что подгоняемый течением и попутным бризом, корабль направлялся к Самбиру под распущенным передним парусом. Девушка направила свой челнок из главной реки в один из бесчисленных узких протоков между лесистыми островками и усиленно принялась грести к Самбиру по темным и сонным каналам. Ее челнок задевал прибрежные пальмы, огибал топкие отмели, с которых неповоротливые аллигаторы глядели на нее с ленивым равнодушием, — и вылетел на простор реки в месте слияния обоих главных рукавов ее как раз в ту минуту, когда наступила темнота. Бриг уже стоял на якоре с убранными парусами. Палуба была пустынна, словно вымерла.
