Уильям Теккерей - Дневник Кокса
— Стань у ворот, Боб! — кричит он. — Барон, я арестую вас по иску Сэмюела Левисона за…
Но он так и не успел сказать за что. Выкрикнув: "А!" и "Saprrrristi!" и еще что-то непонятное, его сиятельство обнажил меч, пришпорил коня, перемахнул через бейлифа и был таков. Мистер Стабз, помощник бейлифа, убрался с дороги, потому что барон пригрозил, что проткнет его копьем. А когда мы подхватили бейлифа и привели в чувство с помощью глотка бренди, он нам все рассказал.
— У меня бумага на его арешт, миштер Кокш, но я не хотел портить вам удовольштвие, да и ужнал я его, только когда с него шбили шлем!
. . . . . . . .. . . . . . . . . .
Вот так история!
Сентябрь. За бортом и на крюке
Хвалиться нашим турниром в Таггериджвиле нам было не резон, а все ж он удался куда лучше, чем праздник у Килблейзов, на котором бедняга лорд Гейдуйдерри расхаживал в черном бархатном халате, а император Наплевон Бонапарт появился в рыцарских доспехах и в шелковых чулках, вроде как у друга мистера Пелла из Пиквика.
Мы-то хоть, нанявши актеров из Антитеатра Астли, поразвлеклись за свои денежки.
От барона мы не получали ни весточки, после того как он показал себя столь прекрасным наездником, а потом сшиб бейлифа мистера Цаппа (поделом ему!) и его помощника мистера Стабза, которые хотели его арестовать. Моя душенька Джемми после исчезновения барона пребывала в скверном расположении духа, а это, скажу вам, весьма печальное зрелище. В такие дни ей ничего не стоит закатить пощечину Джемайме Энн или швырнуть блюдо с тартинками в мою горемычную особу.
Как я уже сказал, моя Джемми все время хандрила, но однажды (помнится, после визита капитана Хиггинса, который обмолвился, что видел барона в Булони) она объявила, что единственное для нее спасение — это перемена климата и что она помрет, если не поедет на побережье Франции. Я понимал, к чему она клонит и что возражать ей все равно, что возражать ее королевскому величеству во время тронной речи. А потому я велел слугам укладывать вещи и заказал четыре билета на пакетбот "Турецкий султан", отправлявшийся в Булонь.
Дорожный экипаж с тридцатью семью чемоданами Джемми и моим ковровым саквояжем был доверху нагружен и отправлен на пароход накануне вечером. А мы, позавтракав в нашем городском доме на Портленд-Плейс (ох, не думал я тогда, что… впрочем, не стоит об этом…), поехали во втором экипаже к Таможне, а следом в наемной карете и кебе катили слуги, а также четырнадцать картонок и чемоданов, которые могли понадобиться моей душеньке во время путешествия.
Дорогу по Чипсайд и Темз-стрит описывать не стоит. Мы видели Монумент, который поставили в память устроенной католиками страшной Варфоломеевской ночи, только почему его тут поставили — в толк не возьму, раз церковь св. Варфоломея находится в Смитфильде. Мельком глянули мы и на Биллингсгет, и на дом лорд-мэра с двадцатидвухшиллинговым угольным дымом из труб и, наконец, благополучно добрались до Таможни.
Мне стало грустно при мысли, что теперь нам придется якшаться с жуликами, каковыми слывут все французы, и что, не зная ихнего языка, мы покидаем родину и честных своих соотечественников.
Навстречу нам вышли четырнадцать носильщиков, и каждый с отменной готовностью подхватил какую-нибудь поклажу, то и дело называя Джемми "миледи", а меня "ваша честь", и этак миледили они и честили даже моего лакея и горничную в кебе. Тут мне и вовсе взгрустнулось, как я подумал, что уезжаю на чужбину.
— Возьми, любезный, — сказал я кучеру наемной кареты, который с самым почтительным видом стоял передо мной, держа в одной руке шляпу, а в другой Джеммину шкатулку с драгоценностями. — Вот тебе, милый мой, шесть шиллингов, — говорю ему, потому как я не мелочный.
— Шесть чего? — спрашивает он.
— Шесть шиллингов! — заверещала Джемми. — Вдвое больше, чем тебе причитается.
— Причитается, мэм?! — повторяет грубиян. — Вот и причитайте на здоровье! Выходит, я должен коней гробить, шею ломать, коляску корежить, тащить вас, и ваших ребятишек, и ваши пожитки, и за все про все — шесть монет?
С этими словами громила швырнул шляпу вместе с моими шиллингами наземь и подсунул мне кулачище под самый нос, так что я было решил, что он пустит из него Кровь.
— Восемнадцать шиллингов — вот сколько мне положено! — объявил он. Поняли? Спросите любого из вон тех джентльменов.
— Ну по правде-то — семнадцать шиллингов шесть рейсов, — молвил один из четырнадцати носильщиков, — но коли джентльмен и впрямь джентльмен, само собой — отвалит не меньше соверена.
Я собрался было возражать, а Джемми завизжала, как турок, но тут один из них гаркнул: "Э-эй!", другой подхватил: "Что за шум, а драки нет?", третий зыкнул: "А ну всыпь им!" — и я, по совести признаться, до того струхнул, что вынул целый соверен и отдал кучеру. Тем временем мой лакей и горничная куда-то скрылись: они всегда исчезают, как только начинается грабеж или скандал.
Я пошел было их искать.
— Постойте-ка, мистер Фергюсон! — подал голос юный джентльмен лет тринадцати от роду, в красном ливрейном жилете до самых пят и с целым набором булавок, пуговиц и тесемок, скреплявших его борта. — Постойте, мистер Фе, — говорит он, вынув изо рта трубку. — Не забывайте хозяина кеба.
— А тебе сколько следует, милейший? — спрашиваю я.
— Мне?.. Гм… Сейчас прикинем… Ага! Аккурат тридцать семь шиллингов да еще восемь пенсов.
Четырнадцать джентльменов с багажом в руках прыснули и давай гоготать очень наглым манером. Одна только физиономия кучера выражала досаду.
— Ах ты поганец! — вскричала Джемми, ухватив мальчишку. — Заломил дороже, чем за карету!
— Вы меня не поганьте, мэм! — взвился малый. — Что мне до кареты? Езжали бы омнибусом за шесть пенсов! Что ж не поехали! Чего наняли мой кеб? На что я отмахал сорок миль от Скарлот-стрит на Портленд-стрит да на Портленд-Плейс — и все задарма? Ну-ка, выкладывайте полтора соверена, нечего моего коня томить целый день!
Всю эту речь, на запись которой ушло немало времени, он выпалил за пятую долю секунды, а под самый конец ее отшвырнул трубку и, сжав кулаки, стал наступать на Джемми, будто вызывал ее на драку.
Моя душенька из пунцовой стала белой, как виндзорское мыло, и рухнула в мои объятия. Что мне было делать? Я закричал: "Полиция!" — но ни один полисмен не заглянет на Темз-стрит, там грабеж среди бела дня узаконен. Что же мне было делать? О, с какой отцовской благодарностью бьется мое сердце, когда я вспоминаю, как поступил наш Таг!
Только юнец принял стойку, младший Таггеридж Коукс, который все время заливался смехом, на мой взгляд очень даже непочтительным, вдруг метнул куртку прямо в лицо своей матушки (от соприкосновения с медными пуговицами она вздрогнула и более или менее пришла в себя; и не успели мы рта раскрыть, как он уже очутился в центре крута, который образовали носильщики, девять продавцов и продавщиц апельсинов, несчетное множество мальчишек-газетчиков, зевак и старьевщиков, присунул два маленьких белых кулака к лицу джентльмена в красном жилете, выставившего на врага два черных больших, и тут же начал бой.
Будьте покойны! Наш Таг не зря обучался в Ричмондской школе! Мой маленький герой молотил кулаками вовсю — раз! раз! правой! левой! — не уступая в лихости своей дорогой матушке. Сперва что-то треснуло, и высоченная грязно-белая шляпа с черной креповой тряпкой вокруг тульи, походившая на сырой глубокий колодец, — сперва, стало быть, что-то треснуло, эта белая шляпа перемахнула через кеб, и на толпу посыпалось множество различных вещей, которые в ней хранились, а именно: клубок бечевки, свечка, гребешок, ремень от кнута, свистулька, кусок грудинки и прочее и прочее…
Юнец был явно сконфужен выставкой его сокровищ, но Таг не дал ему опомниться. Следующий удар пришелся парню по скуле, а третий угодил по носу, и наглец упал.
— Браво, милорд! — заорали зрители.
— Будет с меня, и на том спасибочко! — буркнул юнец, кое-как подымаясь на ноги. — Платите за проезд, и я поехал.
— Сколько теперь запросишь, трусливый воришка? — спросил Таг.
— Два и восемь пенсов, будто сами не знаете.
И он получил свои два и восемь пенсов. Зрители рукоплескали Тагу, юнца освистали, а Тага просили дать им на выпивку. Но тут мы услышали колокол и заторопились сойти по лестнице вниз к пароходу.
Теперь уж я надеялся, что нашим бедам придет конец. Что до моих бед, то они и в самом деле чуть было не кончились, по крайней мере, в одном смысле. После того как миссис Коукс вместе с Джемаймой Энн и Тагом, а также горничной, лакеем и ценностями были доставлены на борт, подошел мой черед. Мне часто приходилось слышать, что пассажиров поднимают на борт по сходням, но очень редко, чтобы их сбрасывали при помощи таковых. Как только я на них ступил, судно чуть-чуть отошло, доска скользнула, и я плюхнулся в воду. Вопль миссис Коукс, наверно, можно было услышать в Грейвзенде. Он звенел у меня в ушах, когда я шел ко дну, скорбя о том, что покидаю ее безутешной вдовой. Я тут же вынырнул и ухватился за поля своего цилиндра, хотя, как я слышал, утопающим надлежит хвататься за соломинку. Я бултыхался, не теряя надежды на спасение, и, к счастью, вскоре почувствовал, как меня подцепило за пояс панталон и вознесло в воздух на крюке багра под возгласы: "Ии-эх! Ии-эх! Ии-эх!" — и таким образом я был поднят на борт. Меня уложили в постель, и оттого, что я наглотался воды, мне пришлось выпить добрую порцию бренди, дабы в нутре моем получилась правильная смесь. Что и говорить, несколько часов я пребывал в довольно плачевном состоянии.
