Даниэль Дефо - Жизнь и приключения Робинзона Крузо
Было первое число мая. Утромъ я пошелъ на берегъ, чтобы нѣсколько разсѣяться, и примѣтилъ въ недалекомъ отъ меня разстояніи (тогда былъ морской отливъ) что-то лежавшее на мели, довольно большое и похожее на боченокъ. Я отправился туда, и дѣйствитольно на пескѣ находился боченокъ и нѣсколько обломковъ нашего погибшаго корабля. Эти обломки глубоко былй втиснуты въ песокъ. Разсматривая боченокъ, я нашелъ, что въ немъ былъ подмоченный порохъ, который отъ воды такъ склеился, и былъ такъ твердъ, какъ камень. Я откатилъ его отъ воды далѣе на берегъ, потомъ воротился къ обломкамъ, желая посмотрѣть не найду ли тамъ еще чего-нибудь нужнаго для меня; но, по причинѣ множества песку, которымъ они были наполнены, я не могъ ничего найти. Однако я намѣренъ былъ разобрать всѣ эти остатки по частямъ, предполагая, что все, что ни получу отъ этого, мнѣ пригодится со временемъ. На эту работу я долженъ былъ употребить нѣсколько дней, и во время этихъ занятій совершенно не думалъ о перемѣнѣ моего жилища.
На слѣдующій день я отправился опять на мель, захвативъ съ собою пилу и топоръ. Мнѣ удалось перепилить на части большую толстую балку. Потомъ принялся выгребать песокъ со стороны болѣе возвышенной, но наставшій приливъ заставилъ меня возвратиться на берегъ. Остальное время дня я занимался уженьемъ рыбы удочкою, сдѣланною мною самимъ. Она состояла изъ развитой веревки и изогнутаго гвоздя. Не смотря на несовершество этой удочки, я наловилъ нѣсколько небольшихъ дофиновъ. Все приготовленіе этой рыбы въ пищу заключалось въ одномъ только сушеніи ея на солнцѣ.
На другой день, рано утромъ, я былъ уже на мели и расчищая песокъ, почувствовалъ подъ ногами нѣсколько боченковъ, но не могъ ихъ выкопать. Тутъ же нашелъ я большой свертокъ свинцу, но такой тяжелый, что у меня не достало силы поднять его. Взявъ съ собою только тесу и досокъ я перенесъ ихъ на берегъ; потомъ возвратился къ корабельнымъ отломкамъ, захвативъ съ собою два топора, посредствомъ которыхъ мнѣ удалось отколоть нѣсколько кусковъ свинцу. Это я дѣлалъ такъ: приложивъ къ свинцу остріе одного топора, я колотилъ по обуху его обухомъ другаго топора до тѣхъ поръ, пока часть свинца не была перерублена.
15-e число Мая было послѣднимъ днемъ моихъ работъ надъ остатками корабля. Весь почти день я дѣйствовалъ желѣзнымъ рычагомъ, стараясь достать боченки, и такъ сильно раскачалъ ихъ, что при первомъ приливѣ всилыло ихъ нѣсколько на воду и съ ними всплыли также два матросскіе сундака; но такъ какъ вѣтеръ тогда дулъ съ земли, то ничего не прибило къ берегу, кромѣ нѣсколькихъ кусковъ дерева и одной бочки съ бразильской соленой свининой, которая отъ воды и песку такъ испортилась, что совершенно не годилась въ пищу.
Всѣ вышесказанныя работы продолжались почти двѣ недѣли, и въ теченіе этого времени я запасся разныжи нужными для меня вещами, особливо же тесомъ, досками и свинцомъ.
Однажды, прогуливаясь по берегу морскому, я нашелъ черепаху, — это была первая, которую я встрѣтилъ на островѣ. Почти цѣлый день употребилъ я на приготовленіе ея. Внутри черепахи находилось до 60 яицъ. Мясо черепашье показалось мнѣ чрезмѣрно вкусно и деликатно, потому что я съ давняго времени ѣлъ только мясо птицъ и козъ, которое мнѣ очень пріѣлось и наскучило.
ГЛАВА IX
Болѣзнь Робинзона. Страшный сонъ. Угрызенія совѣсти и раскаяніе Робинзона. Его размышленіе. Онъ лечится табакомъ. Конецъ болѣзни
Въ половинѣ іюня мѣсяца, два или три дня стояла дождливая погода. Дождь, казалось мнѣ, былъ холодный, и я чувствовалъ ознобъ. Но такъ какъ чувствовать ознобъ въ жаркомъ климатѣ — вещь необыкновенная, то я приписалъ причину его моему болѣзненному состоянію, что и оправдалось впослѣдствіи. Ночи проводилъ я почти безъ сна, во мнѣ было лихорадочное состояніе: то бросало меня въ жаръ, то въ ознобъ, и сильно болѣла у меня голова. Захворавъ, я страшно испугался, что со мной нѣтъ никого, кто бы могъ помочь мнѣ въ моемъ состояніи. Я молился Богу; но какъ молился? — почти не понимая, о чемъ я молюсь, потому что мысли мои мѣшались, говоритъ одно состояніе человѣка, живущаго внѣ общества, одинокаго! — думалъ я. Звѣрь родится, живетъ и умираетъ почти безъ всякой посторонней помощи; только одинъ человѣкъ, подверженный болѣзнямъ, съ пеленъ и до могилы, безпрестанно нуждался въ чужомъ вспомоществованіи. Недостойны наслаждаться жизнію тѣ люди, которые изъ бездѣлицъ заводятъ вражду съ своими ближними и не принимаютъ изъ гордости услуги отъ тѣхъ, съ которыми они враждуютъ. Еслибы они находились когда-нибудь въ моемъ состояніи, то узнали бы, какъ долженъ быть дорогъ человѣкъ для человѣка.
Я захворалъ 16 іюля. Чрезъ три дня послѣ сего лихорадка такъ усилилась, что я пролежалъ въ постели весь день, безъ пищи и безъ питья. Меня томила жажда, и я былъ такъ слабъ, что не могъ встать съ постели и сходить за водой. Я опять молился, говоря: Господи, обрати лице Твое ко мнѣ; Господи, помилуй меня. Вотъ молитва, которую я произносилъ и которую не переставалъ повторять въ теченіе двухъ-трехъ часовъ до конца пароксизма. Потомъ уснулъ. Проснувшись ночью, я почувствовалъ, что мнѣ стало легче, только былъ слабъ и хотѣлъ пить. Воды не было ни капли. Нужно было оставаться въ постели и дожидаться утра. Я опять уснулъ и видѣлъ страшный сонъ, который я вамъ сейчасъ разскажу.
Мнѣ казалось, что я сижу на землѣ, за стѣной моего жилища, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ сидѣлъ во время бури, слѣдовавшей за землетрясеніемъ. Я увидѣлъ, что какой-то человѣкъ спускался ко мнѣ изъ черной, густой тучи, окруженный вихрями огня и пламени. Съ головы до ногъ, онъ весь блисталъ подобно вечерней звѣздѣ и глаза мои помрачились отъ этого свѣта. Я не могу вамъ описать того ужаса, который былъ во мнѣ при взглядѣ на его грозную осанку. Когда онъ коснулся ногами земли, она поколебалась, точдо также, какъ и въ прошедшемъ землетрясеніи, и засверкали со всѣхъ сторонъ молніи.
Сойдя на землю, онъ сталъ подходить во мнѣ, вооруженный длиннымъ копьемъ и намѣревался убить меня. Остановясь отъ меня въ нѣсколькихъ шагахъ, онъ произнесъ страшнымъ голосомъ слова, еще болѣе страшныя для маня: «послѣ многихъ испытаній и внушеній свыше, ты не обратился на путь истинный: такъ умри же сейчасъ, нераскаянный грѣшникъ!» При этихъ словахъ онъ поднялъ свое страшное копье, чтобы умертвить меня.
Это видѣніе страшно поразило меня. Не только во время самаго сна я былъ объятъ необыкновеннымъ ужасомъ, но и послѣ пробужденія моего этотъ ужасъ сохранялся во мнѣ во всей силѣ, не смотря на то, что уже былъ день и здравый смыслъ доказывалъ, что все это было не больше какъ сонъ.
Увы! — едва ли я имѣлъ какое-нибудь понятіе о Божествѣ. То, чему я научился въ домѣ моего отца, было забыто. Всѣ добрыя наставленія, данныя мнѣ прежде, изгладились отъ постоянно дурной, разгульной жизни, проведенною мною въ теченіе восьми лѣтъ съ моряками, которые были безнравственны и безрелигіозны до высочайшей степени. Въ продолженіе этого времени мнѣ никогда не приходило на мысль обратиться къ Богу и удивляться Его премудрости, благости и милосердію, или погрузиться внутрь самаго себя и понять свою бѣдность и ничтожество. Я находился въ какомъ-то огрубѣніи, изъ моего сердца было изгнано стремленіе къ добру и отвращеніе отъ зла. Я сдѣлался безпеченъ, грубъ и испорченъ въ той же мѣрѣ, въ какой находилась большая часть матросовъ, бывшихъ товарищей моихъ; я слѣдовалъ только внушенію своихъ порочныхъ мыслей и природнымъ побужденіямъ.
Легко повѣрить тому, что мною было скаозно сейчасъ, если принять въ соображеніе мои прежнія дѣла. — Во время своихъ несчастій, которымъ я подвергался почти непрестанно, никогда я не подумалъ, что они посылались въ наказаніе мнѣ за мои преступленія, за неповиновеніе отцу и на худую жизнь, за отчаянную мою поѣздку на пустынные берега Африки. Я не обращалъ никакого вниманія на то, чѣмъ могло кончиться это путешествіе, и не просилъ Господа, чтобы Онъ направилъ меня на путь истинный и защитилъ отъ дикихъ звѣрей и людей, которыми я былъ окруженъ со всѣхъ сторонъ. Я дѣйствовалъ тогда какъ безсловесное животное, по инстинкту.
Когда я былъ принятъ радушно добрымъ капитаномъ португальскаго корабля, у меня не было никакого чувства признательности. Послѣ, когда я претерпѣлъ кораблекрушеніе близъ теперешняго моего острова, когда ежеминутно былъ готовъ погибнуть въ волнахъ, совѣсть моя не тронулась, и я все это приписывалъ одному случаю, а не рукѣ Провидѣнія.
Правда, будучи выброшенъ на островъ и видя, что кромѣ меня никто не былъ спасенъ изъ моихъ товарищей, я чувствовалъ восхищеніе сердечное, какой-то восторгъ, похожій нѣсколько не истинную благодарность; но это чувство происходило отъ той радости, что я спасенъ и живъ. Радость моя нисколько не отличалась отъ радости, которую чувствуютъ обыкновенно матросы, достигшіе земли послѣ кораблекрушенія. Они посвящаютъ первыя минуты пьянству и спѣшатъ скорѣе забыть все прошедшее въ стаканахъ съ виномъ и тарелкахъ съ кушаньемъ.
