Енё Тершанский - Легенда о заячьем паприкаше
После этого происходит такая вещь: собака сама ложится на землю. И медленно ползет в ту сторону, где находится дичь. Охотник же осторожно шагает следом. Хорошая легавая еще и оглядывается время от времени на хозяина, поджидая его, если нужно. И, лишь подведя его на расстояние выстрела, с громким лаем вскакивает, чтобы вспугнуть дичь под выстрел.
* * *И вот как раз в тот момент, когда объездчик пришел в полную растерянность от слов возчика, легавый пес рванул поводок и тявкнул тихонько, давая понять, что учуял живую дичь. Скулить, разумеется, он уже не скулил.
— Что, что такое? Что с тобой? — обернулся объездчик к собаке, избежав тем самым необходимости ответить немедленно возчику. — Ты что там учуял?
Легавый же пес точно выполнял все, что в таких случаях требует собачья наука.
Первым делом он лег на снег, мордой в том направлении, где лежал под терновым кустом Паприкаш. Этим он показывал, куда надо идти. А поскольку дичь находилась уже в пределах ружейного выстрела, то умное существо ожидало лишь, чтобы хозяин обратил на него внимание и изготовился. В следующий момент пес вскочил и громко залаял.
Ух ты-ы! Что тут началось!
А началось вот что: объездчик, стоя спиной к кусту, под которым прятался Паприкаш, и лишь успев повернуть туда голову, от рывка потерял равновесие. И — хлоп! С ружьем, с сумкой, с тремя зайцами в руках так и ухнул на землю.
А потому и не видел, как Паприкаш выскочил из-под куста и со всех ног понесся через поле.
Объездчик видел только, как возчик с хохотом швырнул своих зайцев наземь и закричал:
— Ну, дела! Вон еще один, гляди-ка!
А совсем обезумевший пес плясал и рвался с поводка, лая на всю округу так, что в ушах звенело.
Конечно, Паприкаш в это время был уже далеко. Правда хорошее ружье в руках опытного охотника, пожалуй, и сейчас бы достало косого. Да только объездчик, придя в себя на снегу и вспомнив, какую обиду нанес ему возчик, настолько расстроился, что даже забыл, как с ружьем обращаться.
Возчик же в охотничьем азарте накинулся на подымающегося с земли объездчика.
— Ай, комар тебя задери! Что ты за охотник такой, что заяц у тебя из-под носа убег! Ты собаку-то хоть спусти!
И тут возчик хватает поводок и сам отцепляет карабин на поясе у объездчика.
Пес в совершенном экстазе подпрыгнул в воздух и, волоча поводок за собой, устремился за Паприкашем, сменив неистовый беспорядочный лай на мелодичное, звонкое пение, с каким легавые гонят зверя.
Гон зайца для охотничьей собаки такое святое право, да что право — священный долг, что ожидать от хозяина специальной команды и вообще думать о чем-то другом, коли уж ты спущен на зверя, — это чистой воды малодушие и халатность.
У объездчика же легавый пес был не каким-нибудь там дворовым барбосом, а благородным, чистопородным животным с длинной родословной.
Но объездчику было пока не до пса. Он вообще позабыл обо всем от переполнявшей его злости: как посмел этот вшивый городской хмырь его попрекать, да еще псом распоряжаться без его согласия!
— Эх, язви тебя в крапиву, жеребячья твоя душа! Это меня ты вздумал учить, как вести себя на охоте? Меня, который десять лет егерем служит? Ты зачем собаку спустил, недоносок? Ты конюшней своей занимайся, а охоты касаться не смей! Будешь теперь отвечать перед господами, что охоту им всю испортил! И мне еще ответишь, жук ты навозный, если эти безрукие мне собаку подстрелят… Принесло ж тебя на мою голову, мерин вонючий!
Ну, на это возчик свое, еще хлеще!
Но, пожалуй, для нас уж не так и важно, как выясняли друг с другом отношения двое бравых мужей и чем кончилась их содержательная беседа.
* * *Даже самый что ни на есть распоследний заяц, спасая шкуру, умеет бегать так быстро, что если его и способна догнать собака, то разве что только гончая. У Паприкаша же перед легавым псом была еще фора, так что, если ничего непредвиденного не случится, дела его выглядели неплохо. Не говоря уж о том, что собачьи лапы на снегу — все равно что костыли, заячьи же — настоящие лыжи. А сверх всего на шее у пса болтался, хлестал его по спине, цеплялся за что попало мерзкий тот поводок.
Словом, дистанция между Паприкашем и псом не то что не уменьшалась, а даже наоборот — все время росла.
Вот если б еще Паприкаш взял сразу верное направление, через низину, забирая все время вправо, и там в открытую степь. Уж тогда пес очень скоро позорно остался бы позади.
Но Паприкаш был самым глупым зайцем из родившихся этим летом. Сперва его понесло прямиком на охотников, которые уже начали разворачиваться в новую цепь.
Потом, заметив охотников, он, конечно, шарахнулся влево, на луг.
А слева, в глубине низины, вдоль подножия холмов, проходил, поднимаясь к деревне, наезженный тракт. Путь в ту сторону был свободен. Только на телеграфных столбах сидело несколько нахохленных, грустных ворон. Следя за охотниками, они заранее облизывались, думая о пропитанном кровью снеге и клочках заячьей шкуры, которые достанутся им после этой охоты.
А те из ворон, у которых воображение было более буйное, надеялись, конечно, и на целые заячьи трупы, позабытые на снегу.
Паприкаш храбро скакал прямо к тракту.
Встретить ворону, по заячьим суевериям, дурная примета. В то же время для косого любая птица — союзница. Воздушная почта быстрее всего даст знать об опасности.
Стоп!.. Паприкаш, готовый уже пересечь тракт, вдруг замер на месте.
Вороны предупредили его, что на дороге что-то неладно. Самая крайняя из ворон взлетела, за ней остальные, и все они неохотно, лениво отлетели подальше.
* * *Дело в том, что тракт делал здесь крутой поворот и окаймлен был тесным рядом разросшихся тополей. Но не на всем протяжении, а лишь там, где пересекал графские земли. Если ж смотреть вдоль тракта, тополя эти полностью закрывали вид.
По тракту в сторону деревни катилась коляска. Была она уже в ближнем конце тополевой аллеи. Ее и заметили взлетевшие со столбов вороны.
Вот коляска выехала на открытый, только одними столбами окаймленный участок тракта.
Ехала коляска медленно-медленно. Почти как похоронная карета. У кучера даже руки в толстых шерстяных рукавицах свело, так он натягивал вожжи, удерживая в степенном шаге двух застоявшихся, горячих лошадок.
Издали даже могло показаться, что лошади, будто в турецкой сказке, пляшут в воздухе. Красавицы грызли от нетерпения удила, и белая пена, смешавшись с кровью, уже выступала в углах их ртов.
Должно быть, ветер, несущий с Заячьего поля запахи пороха, крови и грохот стрельбы, больше обычного будоражил и без того неспокойных лошадей. Случалось, легкая коляска, то устремляясь вперед, то тормозя, вставала вдруг поперек дороги и ехала наискосок, как старая борона в борозде.
Почему же коляска тащилась по тракту с такими муками? Причина была в том, что в коляске сидела молодая графиня. У графини были больные нервы. Невероятно сложные невротические боли терзали бедняжку контессу. Ее мучили какие-то вегетативные невралгии, местные параличи и тики в самых разных частях ее тонкого организма. Ей не давали покоя секреторные нарушения. Ну и, конечно, она страдала такими запутанными душевными комплексами, в которых сам черт ногу сломит.
Одним из необъяснимых ее капризов было и то, что сейчас, в разгар зимы, молодая графиня захотела уехать в деревню, в тишину глухой усадьбы. И совершала тут такие вот прогулки в коляске. Прогулки эти она желала совершать исключительно в одиночку, даже без компаньонки, забившись в угол коляски. В ее распоряжении был большой, закрытый, комфортабельный лимузин, а кроме него — маленький спортивный автомобиль, быстрый как дьявол! Были у нее и романтические сани с колокольчиком. Но какое это имело значение, если все эти средства передвижения надоели ей, опротивели и она хотела кататься только в этой нелепой, напоминающей о старых добрых временах коляске! В конце концов, коли есть у тебя такая возможность, разве это зазорно?…
Итак, коляска с графиней вынырнула из тополевой аллей на открытый участок тракта.
* * *Паприкаш же замер на поле, перед самым трактом, остановленный неведомой какой-то опасностью, о которой сигналили ему вороны.
И вот оказалось, что глупые вороны испугались коляски. Экипажи, телеги Паприкаш видел на тракте не раз — и издали, и вблизи. Никогда они зайцу ничем не грозили.
Так что прикинул Паприкаш расстояние до приближающейся коляски, ширину дороги, разделил все это на свою скорость и — фьюить! — перескочил на другую сторону.
О, коляска была еще далеко, а Паприкаш давно уже скакал дальше по целине.
Лишь кучер оборотился назад и сказал графине доверительно и фамильярно, как говаривали с господами слуги в старые добрые времена:
— Ах ты леший! Не к добру это, барыня! Заяц дорогу перебежал!.. У нас, мужиков, стало быть, чтобы несчастья не вышло, надо сделать так: сплюнуть влево, сплюнуть вправо и сказать: «Чесночок душной! Пошел, зайчик, домой!» И тогда всю порчу как рукой снимет.
