Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 8. Личные воспоминания о Жанне дАрк. Том Сойер – сыщик
Всех покоробили такие дерзкие суждения о прославленных воинах, которые в наших глазах были почти божествами. Издали они казались нашему воображению гигантскими и грозными фигурами, и было страшно слушать, как их судят, точно простых смертных. Жанна вспыхнула и сказала:
— Не понимаю, как можно так дерзко говорить об этих великих людях. Ведь это столпы Франции, они держат ее на своих плечах и проливают за нее кровь. Я, например, считала бы величайшей и незаслуженной честью взглянуть на них, — конечно, издали; кто я такая, чтобы приблизиться к ним?
Паладин на мгновение смутился, увидав по нашим лицам, что Жанна выразила общее мнение, но тут же с присущим ему самодовольством продолжал ворчать, Жан, брат Жанны, сказал ему:
— Если тебе не нравится, как воюют наши полководцы, отчего бы тебе самому не пойти на войну и не показать, как надо воевать? Ты все только говоришь, что пойдешь, а сам ни с места.
— Легко сказать! — ответил Паладин. — Я тебе сейчас объясню; почему я здесь изнываю без дела, а ведь всем вам известно, что я по природе не таков! Я потому не иду на войну, что я не дворянин. Вот в чем причина. Что может сделать в такой войне простой солдат? Ничего, Он и шага не может ступить самостоятельно. Будь я дворянином, разве я сидел бы тут? Ни одной минуты! Я мог бы спасти Францию! Нечего смеяться, я знаю, на что я способен и какую голову прикрывает простая крестьянская шапка. Я мог бы спасти Францию — и готов это сделать, но не на таких условиях. Если я нужен, пусть за мной пришлют. А нет — пусть пеняют на себя. Я согласен идти только офицером, а иначе и с места не двинусь.
— Несчастная Франция, плохо ее дело! — сказал Пьер д'Арк.
— Чем насмехаться над другими, почему бы тебе самому не пойти на войну, Пьер д'Арк?
— Так ведь за мной тоже еще не присылали. Я тоже не дворянин, как и ты. И все-таки я пойду. Обещаю, что пойду. Я пойду рядовым в твоем полку, когда за тобой пришлют.
Все засмеялись, а Кузнечик сказал:
— Так скоро? Так тебе, пожалуй, пора собираться. Лет через пять — кто знает? — может, и пришлют. Да, пожалуй, лет через пять вы пойдете на войну.
— Он пойдет раньше, — сказала Жанна; она произнесла это тихо и задумчиво, но многие услышали.
— А ты почем знаешь? — спросил с удивлением Кузнечик.
Но тут заговорил Жан д'Арк:
— И я хотел бы пойти, но я еще молод и могу подождать; я уж лучше пойду с Паладином, когда за ним пришлют.
— Нет, — сказала Жанна, — он пойдет с Пьером.
Это она сказала словно про себя, и никто не услышал ее, кроме меня. Я взглянул на нее и увидел, что вязальные спицы в ее руках остановились, а на лице было странное, отсутствующее выражение. Она шевелила губами, точно шептала что-то про себя, только беззвучно, — я ничего больше не расслышал, хотя стоял к ней ближе всех. Но я насторожился; сказанное ею сильно поразило меня, а я вообще суеверен и очень впечатлителен ко всему необычайному.
Ноэль Рэнгессон сказал:
— Пожалуй, Францию еще можно спасти. Один дворянин в нашей компании есть. Ну что стоит «Школяру» одолжить Паладину свое имя и звание? Тогда он сможет стать офицером. Франция призовет его, и он смахнет всех англичан и бургундцев в море, как мух.
Школяр — это был я. Так меня прозвали за то, что я умел читать и писать. Все хором одобрили его предложение, а Подсолнух сказал:
— Вот и славно! Теперь все улажено. Сьер де Конт, конечно, охотно согласится. Он пойдет за капитаном Паладином как простой солдат и падет смертью храбрых на поле боя.
— Он пойдет вместе с Жаном и Пьером и надолго переживет эти войны и самую память о них, — прошептала Жанна, — а Ноэль и Паладин присоединятся к ним в последнюю минуту, но только не по своей охоте. — Это было сказало очень тихо, и я не был уверен, что расслышал правильно, но так мне послышалось. От таких вещей становится как-то жутко.
— Ну вот, — сказал Ноэль, — дело и уладилось. Все мы идем под начальством Паладина спасать Францию. Ведь вы все, конечно, пойдете?
Все согласились идти, кроме Жака д'Арк. Он сказал:
— Нет уж, идите без меня. Я тоже любил поговорить и помечтать о сражениях и думал, что скоро пойду воевать; а как увидел нашу разоренную деревню и нашего Бесноватого, порубленного на куски, сразу понял, что эта работа не по мне. Не лежит у меня к ней душа. Идти на смерть, подставить себя мечу или пушкам? Нет, не смогу я этого. Вы на меня не рассчитывайте. К тому же я старший сын, опора семьи. Если Жан и Пьер уйдут с вами на войну, надо же кому-нибудь остаться дома и заботиться о Жанне и ее сестре. Я останусь дома и мирно доживу до старости.
— Он останется дома, но до старости не доживет, — прошептала Жанна.
Так болтала веселая и беззаботная молодежь, и Паладин уже составил план своих кампаний, разыграл много сражений, одержал множество побед, уничтожил англичан, возвел нашего короля на трон и возложил корону на его голову. Тут мы спросили его, что он попросит у короля в награду. У Паладина все было обдумано, и он немедленно ответил:
— Я попрошу сделать меня герцогом, первым пэром королевства и наследственным коннетаблем Франции.
— И женить тебя на принцессе, — как же ты позабыл про это?
Паладин слегка покраснел и отрывисто сказал:
— Не надо мне принцесс. У меня уже есть невеста па примете.
Он намекал на Жанну, хотя мы в ту пору не подозревали этого. Иначе мы бы высмеяли Паладина за его самомнение. В деревне не было жениха, достойного Жанны д'Арк. Это сказал бы любой из нас.
Тут нас по очереди стали спрашивать, что он попросил бы у короля, если бы был на месте Паладина и свершил все чудеса, которые тот собирался свершить. Каждый старался ответить как-нибудь посмешнее и придумывал себе награды одну необычайнее другой. Когда очередь дошла до Жанны, ее с трудом удалось пробудить от задумчивости; пришлось повторить вопрос, потому что мысли ее витали где-то далеко и она не слыхала всей этой части разговора. Она приняла его всерьез и сказала, подумав:
— Если бы наш милостивый дофин сказал мне: «Проси что пожелаешь, я теперь снова богат, я получил обратно свое родовое достояние», — я преклонила бы колени и попросила его навечно освободить нашу деревню от податей.
Эти простые слова, шедшие из глубины сердца, тронули нас; мы не засмеялись, а задумались. Нет, мы не засмеялись; и настал день, когда мы вспомнили ее ответ с гордостью и грустью и были рады, что не посмеялись над ним, потому что увидели, как искренни были эти слова: ведь она повторила их, когда настало время, и попросила у короля только этой милости и ни за что не хотела ничего просить для себя самой.
Глава VI
ЖАННА И АРХАНГЕЛ МИХАИЛ
В детстве, вплоть до четырнадцати лет, Жанна была самой беззаботной и резвой девчонкой в деревне, — она ходила вприпрыжку и очень заразительно смеялась. Ее веселый нрав, сердечная доброта и приветливость завоевали ей всеобщую любовь. Она всегда была пламенной патриоткой, и вести с войны иной раз омрачали ее веселость и исторгали у нее слезы; однако, пережив такие минуты, она опять становилась прежней веселой резвушкой.
Но вот уже полтора года она была постоянно задумчива — не то чтобы уныла, скорее рассеянна и молчалива. Она носила Францию в своем сердце, и бремя оказалось нелегким. Я знал, что ее печалит, но другие считали ее задумчивость религиозным экстазом, ибо она не делилась ни с кем своими мыслями и лишь отчасти — со мной; поэтому я лучше других знал, о чем она неустанно думает. Мне часто казалось, что у нее есть какая-то тайна — тайна, которую она хранит от всех и даже от меня. Это приходило мне в голову потому, что она иногда останавливалась на полуслове и заговаривала о другом, когда была, казалось, готова нечто открыть. Мне предстояло узнать ее тайну, но несколько позже.
Наутро после описанной мною беседы мы были с нею в лугах и, по обыкновению, говорили о Франции. Ради Жанны я всегда говорил бодро, хотя это было притворством — ведь теперь уж для Франции не оставалось ни малейшей надежды. Но лгать перед ней было так трудно, так было стыдно обманывать эту чистую душу, не ведавшую обмана и не подозревавшую его в других, что я решил отныне говорить по-другому и больше не оскорблять ее ложью. И вот я повел свою новую линию — откровенности (но при этом все-таки немного соврал, — ведь привычка есть привычка, и ее не выкинешь сразу за окошко; хорошо, если удается медленно согнать ее по ступенькам).
— Знаешь, Жанна, я много раздумывал прошлой ночью и понял, что мы ошибались: дело Франции проиграно; оно было проиграно еще при Азенкуре, а теперь оно и вовсе безнадежно.
Говоря так, я не глядел ей в глаза. Этого никто бы не смог. Было стыдно так грубо наносить ей удар и убивать в ней надежду, ничем не смягчая жестоких слов. Но когда они были произнесены и моя совесть освободилась от тяжкого бремени, я взглянул на нее, чтобы увидеть действие этих слов.
