Халлдор Лакснесс - Салка Валка
— Нет, ей только исполнилось одиннадцать, — ответила женщина.
— Одиннадцать! — воскликнул доктор вне себя от удивления и скрестил руки на груди. — Великолепно! Прелестно! Я бы сказал — непостижимо. Какое лицо! Такое сильное, живое! Что за брови, веки, губы — и все в движении! Я бы сказал, что это «тремур пубератис». Как сказал один поэт; в саду распускается прекрасный розовый бутон. Ты видишь, ты слушаешь. Ты замечаешь, ты слышишь. Берег. Небольшой поселок у моря. Мы входим в него и кричим — это жизнь. Мы кричим и уходим — это смерть. Доктор, говорит фру. Медицина, говорит доктор. И тем не менее это только морской берег. Я считаю. Я жду. Я благодарю. Вы надеетесь. Вы понимаете. Вы прощаете.
Все события сегодняшнего утра не ошеломили Сигурлину так, как этот разговор. Она просто оторопела и стояла, как чурбан. Манера разговаривать этого человека, его мысли были так же непостижимы для нее, как и те загадочные запахи, которые исходили из его бутылей. Она со страхом думала о непроницаемой темноте, которая скрывала от нее этого человека, хотя он уверял, что между ними нет и тени непонимания. Может быть, думала она про себя, ей следовало бы еще раз произнести чудесные слова о священной земле обетованной и о распятии Иисуса? Но почему-то ей казалось, что это только усложнит дело. Она сделала еще одну попытку вырваться из этого темного леса премудрости, где людям так трудно понять друг друга. И, ухватив прерванную нить, она продолжала.
— Не знаю, поняли ли вы меня. Дело в том, что я приехала сюда с Севера, я направлялась на Юг, но у меня вышли все деньги, я вынуждена была сойти здесь на берег, чтобы попытаться найти работу. Может быть, вы, по какой-нибудь счастливой случайности, знаете такой дом, где нужна служанка. Я сейчас без крова над головой. Это бы еще куда ни шло, но моя бедная девочка…
— Да-да-да, — перебил ее доктор. — Это как раз то, о чем я говорю. Я вижу, что мы отлично понимаем друг друга. Такой маленький, невинный ребенок! Я искал именно это слово. Лед, как говорят, хе-хе-хе, только лед, ничего больше. Непонятное взаимодействие: сначала лед и ничего больше, потом оттепель и ничего больше. Лед и оттепель, зима и лето, весна и осень. Этого не понимает ни один человек. А мы понимаем друг друга. Так, значит, с Севера, вы говорите? Направлялись к Югу, в столицу, вы говорите? Как будто все всходит из моего собственного сердца. Мы все на пути к Югу. Подумайте только: молодая девушка — рак почек, понимаете? Мы оперируем, вопрос жизни и смерти. Пришлось кое-что удалить из нее. Всего лишь месяц тому назад. После операции она уже не была больше женщиной. Три дня она только и говорила, что о замужестве. Она собиралась на Юг. Доктор помог ей, хе-хе-хе, он понимал ее и сделал все, что мог. Потом она умерла. Сейчас лежит под снегом. Она добралась до Юга.
— Не знаю, правильно ли я поняла вас, — сказала женщина. — Вы что, советуете мне лишить себя жизни?
— О, что вы, ничего подобного, ничего подобного. Мы впервые не поняли друг друга. Пусть же это не повторится никогда, никогда, никогда! Я всего-навсего доктор. Все, что могу делать, это лечить. Простите, если я задам вам всего лишь один вопрос. Назовите мне хотя бы один случай, когда в смерти не был повинен мужчина. Я всматриваюсь в ваши черты и вижу, что в них дремлет старая любовь. Быть может, и не дремлет. Может быть, пробудилась вновь. Влюбленная женщина знает, как возлюбленный сливается со всем ее существом, как в нее вливаются силы и настроение, которые живут в ее возлюбленном. Слышали вы о половом влечении? Физиологическое явление. Бели называть вещи своими именами. Я понимаю вас прекрасно. Я вижу вас насквозь. Между нами нет и тени непонимания. Я знаю, у вас был возлюбленный. По вашему лицу я могу определить, какой он был. Я знаю, что он по-прежнему ваш возлюбленный, я уверен, что вы в конце концов доберетесь к нему на Юг. Желаю вам удачи. Счастливого пути. Мы понимаем друг друга. Я признателен вам, что вы оказали мне честь, здесь, на этом берегу. Я надеюсь, что вы доставите мне еще такое удовольствие…
Он широко распахнул руки, как бы собираясь обнять их обеих, улыбнулся и раскланялся. После этого излияния вежливости он потянулся к стеклянной банке на одной из полок, взял оттуда пригоршню мятных лепешек, отсыпал несколько штук в бумажный кулечек и, улыбаясь, протянул их девочке, потрепав ее по щеке.
— Меня очень радует, что мы понимаем друг друга, как друзья, настоящие друзья. Сердечное спасибо за это. Я надеюсь, вы доставите мне еще удовольствие, вы понимаете, удовольствие увидеть вас вновь. Как говорят старые люди, я рад сознавать, что ты мне друг. Хе-хе-хе. Храни вас господь, как говорится. Большое спасибо.
Он открыл широко дверь аптеки и выпустил своих гостей в снежную вьюгу.
Глава 6
Рябой матрос с затаенным огнем в глазах сидел, развалившись, на шатком стуле, в столовой Армии спасения, он плевал на пол и потешался над пьяным в дымину парнем, забившимся в угол и пытавшимся читать стихи. Когда Сигурлина с девочкой вошли в комнату, матрос не изменил положения, не поздоровался с ними, а, сделав вид, что не замечает их, продолжал разговаривать с пьяным, как разговаривают с попугаем, и всякий раз получал самый нелепый ответ в прозе или в стихах. Хотя вареная рыба уже остыла и была с душком, мать и дочь после приключений сегодняшнего утра жадно поглощали ее. В столовой появился капитан собственной персоной, чтобы пожелать им аппетита во имя Иисуса и справиться о новостях. Страшный рябой матрос даже не подумал ответить на приветствие хозяина. Он с презрением посмотрел на этого датского болтуна-евангелиста. Пьяный же парень пытался вскочить на нетвердые ноги, чтобы показать свое почтение к уважаемому человеку. И, подавшись вперед, он с пьяным подобострастием выпалил следующие строки:
Страсть к тебе в моем сердце пылает
Жарко, преданно, беззаветно,
Очень слабо, совсем незаметно.
Опустившись затем на стул, он снова впал в блаженное забытье.
Конечно, капитан нашел положение матери и дочери незавидным, узнав, какой прием они встретили в домах местной знати. По мнению капитана, пока не начнется лов, работы в поселке найти не удастся. Поэтому единственное, что он мог посоветовать, — это уповать на помощь господа бога и по доброте своей душевной обещал помянуть их в своих молитвах. Тем не менее, сказал он, не мешало бы узнать, не нужна ли прислуга шорнику, который был одновременно парикмахером, часовщиком и местным поэтом и к тому же торговал кофе, пивом и другими товарами. Жил он в хорошем доме и всегда держал прислугу. Затем в самых приятных выражениях, вставляя датские слова, капитан пожелал им всего хорошего и вышел.
— Мы единодушно протестуем, — мрачно брякнул пьяный, полагая, очевидно, что находится на большом народном вече 1851 года.[2]
Как только вышел капитан — но не раньше, — рябой матрос сделал вид, что вдруг обнаружил присутствие женщины. Внимательно посмотрев, как они с дочерью едят рыбу, он откашлялся. Женщина подняла голову и опять увидела перед собой его необыкновенные глаза, таящие вулкан необузданной силы. Ей показалось, что она где-то уже видела однажды эти глаза, что с ними связана какая-то давно забытая тайна. Да, верно, они напоминали ей костер, так пленивший ее в детстве, когда она читала о страданиях и смерти Христа. Быть может, с тех пор этот забытый огонь тлел в ее душе. Какое удивительное совпадение: она вновь обрела своего спасителя в тот самый вечер, когда встретила эти глаза.
— Значит, прошлой ночью свершилось превращение? — сказал мужчина, как бы читая се мысли.
Видно, как и в прошлую ночь, он был не совсем трезв.
— Я всегда верила, что спаситель не оставит меня, — сказала Сигурлина.
Мужчина с отвращением плюнул на пол.
— Я не знаю, как зовут твоего спасителя, не знаю, на что он способен, — сказал мужчина. — Впрочем, мне это безразлично, но я точно знаю, кто мой спаситель и какой силой он обладает. Его зовут Стейнтор Стейнссон, и он никогда не попадал впросак. Йохан Богесен приходит к нему на поклон, он же к Йохану Богесену никогда.
— Стейнтор Стейнссон! В чем же его заслуги? — спросила женщина. — Что за деяния он совершил во славу господа?
— Они здесь, — ответил мужчина, указывая на свое сердце, — Мой спаситель родился и вырос среди этих гор, у этого моря, на этом берегу. Здесь я заботился о своей престарелой матери до тех пор, пока она не умерла, простудившись от сквозняков и течи в худой крыше, и это в то время, когда парикмахер, наш местный поэт и председатель общинного совета шорник Свейн Паулссон построил себе свинарник на деньги, которые выжимали из меня на другом конце света. Ты спрашиваешь, каковы мои заслуги перед богом? Я дрался на трех континентах голыми руками против вооруженных до зубов иностранцев и победил. Способны ли на это молодчики из Армии спасения? В прошлом году, в тяжелый год безработицы, когда миллионы людей умирали с голоду, я уплыл в Африку. Месяца три мы жили на одной сырой китовой требухе, ты понимаешь это? Когда кончился провиант, когда была сожжена последняя лопата угля и умерли от оспы мои товарищи, в живых остались только я и еще трое; и мы находились в тысячах миль от всего живого, от добра и зла. Посмотри на мою голову и еще раз спроси, кто мой спаситель. Разве вернулся бы я на берег, которому принадлежу душой и телом, где раскаты грома в горах и над морем возвестили о моем рождении и возвестят о моей смерти, разве вернулся бы я сюда, если бы верил всяким побасенкам об Иисусе? Разве те, кто живет безвыездно здесь, знают родной язык лучше меня? Я берусь в любое время дня и ночи сочинять тебе стихи не хуже любого книжного червя или любой здешней сухопутной крысы. Я знаю, как управляться со своими делами, и могу устраивать дела других куда лучше, чем Армия спасения, Йохан Богесен, доктор, пастор и все вместе взятые.
