Оноре Бальзак - Турский священник
— Ввиду того, что ваше намерение больше не проживать у мадемуазель Гамар стало совершенно очевидным... — начал стряпчий.
— Что вы, сударь! — прервал его Бирото. — Я и не думал от нее съезжать.
— Однако, сударь, — возразил Карон, — вам надлежит объясниться с мадемуазель Гамар, раз она посылает меня узнать, долго ли еще вы пробудете в деревне... Принимая во внимание, что длительное отсутствие не предусмотрено в вашем договоре, может возникнуть повод для тяжбы. И вот мадемуазель Гамар, считая, что ваш пансион...
— Я не понимаю, сударь, — снова прервал стряпчего изумленный Бирото, — почему требуется прибегать чуть ли не к судебному воздействию, чтобы...
— Мадемуазель Гамар, желая предупредить какие-либо осложнения, послала меня столковаться с вами, — ответил Карон.
— Ну так вот, соблаговолите зайти завтра — я посоветуюсь и дам вам ответ.
— Хорошо, — сказал Карон, откланиваясь.
Сутяжных дел мастер удалился. Несчастный викарий вернулся в столовую в ужасе от настойчивого преследования мадемуазель Гамар. На нем лица не было, и все бросились расспрашивать его, что случилось.
Ничего не отвечая, он сел за стол, удрученный смутным предчувствием несчастья. Лишь после завтрака, когда несколько друзей собрались в гостиной у камелька, Бирото простодушно рассказал им со всеми подробностями о своем злоключении. Слушатели его, уже начавшие скучать в деревне, живо заинтересовались этой интригой, столь типичной для провинции. Все приняли сторону аббата против старой девы.
— Да разве вы не понимаете, что Трубер зарится на вашу квартиру! — сказала г-жа де Листомэр.
Здесь историку было бы уместно набросать портрет этой дамы, но он полагает, что даже те, кому система когномологии[8] Стерна неизвестна, едва произнеся три слова — «госпожа де Листомэр», — уже представляют себе эту даму: она благородна, полна чувства собственного достоинства и строгого благочестия, смягченного изысканными манерами и классическим изяществом старой королевской Франции; добра, но несколько упряма и говорит слегка в нос; позволяет себе чтение «Новой Элоизы», смотрит комедии на сцене и пока еще не носит старушечьей наколки.
— Нельзя допустить, чтобы Бирото уступил этой вздорной старухе! — воскликнул г-н де Листомэр, старший лейтенант флота, проводивший у тетки отпуск. — Если у викария хватит решимости следовать моим советам, он легко добьется, чтобы его оставили в покое.
Все принялись обсуждать поведение мадемуазель Гамар с особой проницательностью провинциалов, которым нельзя отказать в даровании вскрывать самые тайные мотивы человеческих поступков.
— Все это не так, — сказал один старый помещик, хорошо знавший местные нравы. — Здесь кроется что-то очень серьезное, но что именно, я еще не могу уловить. Аббат Трубер слишком сложен, чтобы его сразу разгадать. Горести нашего милого Бирото только еще начались. Даже уступив свою квартиру аббату Труберу, станет ли он снова спокоен и счастлив? Сомневаюсь.
Он обернулся к священнику, пораженному всем услышанным.
— Если Карон явился сообщить вам, что вы намерены съехать от мадемуазель Гамар, то, без сомнения, сама мадемуазель Гамар намерена спровадить вас. И вы съедете от нее, волей или неволей! Подобного рода люди никогда ничем не рискуют и бьют только наверняка.
Этот старый дворянин, носивший фамилию де Бурбонн, воплощал в себе дух провинции с такой же полнотой, с какой Вольтер воплощал в себе дух своей эпохи. Сухопарый, тощий старик выказывал полное равнодушие к своему костюму, уверенный, что о его богатом поместье достаточно знают в округе. Его лицо, выдубленное солнцем Турени, было не столько умным, сколько хитрым. Он привык взвешивать свои слова, обдумывать всякий свой шаг, и под его кажущейся простотой таилась глубочайшая осмотрительность. Достаточно было немного понаблюдать за ним, чтобы заметить, что помещик этот, похожий на нормандского крестьянина, всегда преуспевал в своих делах. Он был силен в виноделии, излюбленной науке жителей Турени.
После того как ему удалось увеличить свои угодья за счет наносов Луары и ловко избежать при этом судебного процесса с государством, за ним упрочилась слава человека с головой. Если, очарованные им как собеседником, вы стали бы расспрашивать о нем любого из жителей Турени, то услышали бы в ответ: «О! этот старый плутяга всех переплутует!» Такой отзыв о нем вошел в поговорку у его завистников, а их было немало. В Турени, как почти повсеместно в провинции, зависть служит основой языкового творчества.
После слов г-на де Бурбонна в гостиной вдруг наступила тишина, и члены этого небольшого сплоченного кружка, казалось, погрузились в раздумье. Вскоре доложили о мадемуазель Саломон де Вильнуа. Она приехала из Тура, чтобы проведать Бирото, и сообщенные ею новости показали все в совершенно ином свете. За минуту до ее приезда каждый, кроме помещика, советовал Бирото начать войну с Трубером и Гамар в надежде на покровительство и защиту аристократического общества Тура.
— Главный викарий, ведающий составом клира, внезапно заболел, — объявила мадемуазель Саломон, — и архиепископ поручил исполнение его обязанностей аббату Труберу. Теперь назначение в каноники зависит только от него. Но вот вчера у мадемуазель де ла Блотьер аббат Пуарель что-то уж очень распространялся о том, будто бы аббат Бирото доставил мадемуазель Гамар кучу неприятностей. В словах Пуареля чувствовалось желание как бы заранее оправдать немилость, угрожающую нашему аббату: «Шаплу был очень нужен такому человеку, как Бирото... После смерти этого достопочтенного каноника всем стало ясно...» Тут последовали разные предложения, клеветнические пересуды... Ну, вы понимаете?
— Быть Труберу главным викарием! — торжественно заявил г-н де Бурбонн.
— Скажите, — воскликнула г-жа де Листомэр, взглянув на викария, — что для вас важнее — сан каноника или проживание у мадемуазель Гамар?
— Сан каноника, — хором ответили все.
— Тогда придется пойти на уступку, — продолжала она, — не намекают ли они вам через Карона, что если вы согласитесь выехать, то станете каноником? Дающему воздастся!
Все пришли в восторг от догадливости и проницательности г-жи де Листомэр, лишь племянник ее, барон де Листомэр, шутливым тоном сказал, наклонившись к г-ну де Бурбонну:
— Признаюсь, хотелось бы мне увидеть бой между старухой Гамар и Бирото!
Но, к сожалению, светские знакомые Бирото не располагали равными силами с мадемуазель Гамар, поддерживаемой аббатом Трубером. В скором времени борьба стала явной и выросла до огромных размеров.
Госпожа де Листомэр и ее друзья, все более и более увлекаясь этой интригой, заполнившей пустоту их провинциальной жизни, решили послать слугу за Кароном. Стряпчий прибыл на зов с поразительной поспешностью, что заставило насторожиться одного лишь г-на де Бурбонна.
— Лучше повременить со всем этим, пока не выяснится, в чем тут дело... — таково было мнение этого Фабия Кунктатора[9] в халате, уже начавшего путем глубоких размышлений угадывать сложные комбинации туренской шахматной игры.
Он попытался разъяснить аббату опасность его положения, но благоразумные мысли старого плутяги шли вразрез с общим настроением, и он не завоевал внимания.
Беседа между аббатом Бирото и стряпчим была недолгой; Бирото вернулся растерянный и сказал:
— Карон спрашивает у меня расписку, удостоверяющую разрыв...
— Какое страшное слово! — воскликнул лейтенант.
— Что оно означает? — спросила г-жа де Листомэр.
— Только и всего, что Бирото должен объявить о своем желании покинуть дом мадемуазель Гамар, — ответил, беря щепотку табаку, г-н де Бурбонн.
— Только и всего? Подписывайте! — заявила г-жа де Листомэр, глядя на Бирото. — Раз вы твердо решили выехать от нее, что же может вам помешать изъявить свою волю?
Воля Бирото?!
— Так-то оно так... — сказал г-н де Бурбонн, защелкнув табакерку резким движением, полным непередаваемой выразительности, ибо это была целая речь, и, кладя табакерку на камин с таким видом, который должен был бы устрашить викария, закончил: — Однако подписывать всегда опасно.
Чувствуя, что голова у него идет кругом от стремительного вихря событий, застигнувших его врасплох, от той легкости, с какой друзья решали самые важные вопросы его одинокой жизни, Бирото стоял неподвижно, словно отрешенный от мира, ни о чем не думая, только прислушиваясь и пытаясь уловить смысл в словоизвержениях окружающих.
Наконец он взял у г-на Карона заготовленное им заявление и, казалось, с глубоким вниманием — на самом же деле машинально — прочитал его текст; затем подписал этот документ, гласивший, что он добровольно отказывается проживать у мадемуазель Гамар, равно как и столоваться у нее, упраздняя соглашение, ранее заключенное между ними на сей предмет.
