Джозеф Конрад - Победа
— Я им помогала. Я собрала ее вещи, завернула их в мою собственную шаль и выбросила их за ограду через окно в задней стене дома. Вот что я сделала.
— Эта женщина, которую я не считал бы способной пальцем пошевелить, — изумленно повторил Дэвидсон своим спокойным, слегка задыхающимся голосом.
— Что вы об этом думаете?
— Я думаю, что у нее должна была быть какая-нибудь особая причина, чтобы им услужить. Она слишком безжизненна, чтобы ее можно было заподозрить в импульсивном сочувствии. Нельзя допустить, чтобы Гейст ее подкупил. Каковы бы ни были его средства, он все же не был достаточно богат для этого. Или же могло случиться, что толкнуть женщину в объятия мужчины побудила ее бескорыстная страсть, которая в высшем обществе переходит в манию устройства браков? Это был бы разительнейший пример такой страсти.
— Он не должен был быть особенно тяжел, ее узел, — говорил нам впоследствии Дэвидсон.
— Я полагаю, что эта девушка, должно быть, исключительно привлекательна, — предположил я.
!: — Не знаю. Она была несчастна. У нее было, по-видимому, только немного белья да пара тех белых платьев, которые они надевают перед выходом на сцену.
Дэвидсон следовал течению собственных своих мыслей. По его мнению, в истории тропиков никогда не случалось подобного приключения. t — Где найдется человек, чтобы похитить девушку из оркестра? Разумеется, время от времени люди увлекаются хорошенькой певичкой, но чтобы бежать с нею… вы шутите. Надо было быть таким сумасшедшим, как Гейст.
— Подумайте только, что это означает, — продолжал Дэвидсон, скрывавший весьма богатую фантазию под своим неизменным спокойствием, — Только попробуйте об этом подумать. Постоянные одинокие размышления на Самбуране перевернули ему мозги вверх дном. Он не дал себе времени поразмыслить, иначе не сделал бы этого. Ни один человек в здравом уме… Как может продолжаться такого рода штука? Что он будет с ней делать, в конце концов? Безумие, говорю вам, безумие.
— Вы говорите, что он безумец? Шомберг уверяет, что он умирает с голоду на своем острове, так что может кончиться тем, что он ее съест, — предположил я.
— Мистрис Шомберг не успела рассказать подробностей, — продолжал Дэвидсон.
По правде говоря, было удивительно и то, что их так долго оставили вдвоем. Дневное оцепенение подходило к концу. На веранде — извините, на «пьяцце» — начинали раздаваться шаги и голоса; шум передвигаемых стульев, звонки. Появились клиенты. Госпожа Шомберг стала торопливо просить Дэвидсона — не глядя на него, — чтобы он никому ничего не рассказывал, как вдруг ее нервный шепот оборвался на полуслове. Шомберг вошел из маленькой задней двери с приглаженными волосами и тщательно расчесанной бородой, но еще с отяжелевшими от сна веками. Он недоверчиво посмотрел на Дэвидсона и даже бросил взгляд на свою жену, но был обманут природным спокойствием первого и обычной неподвижностью второй.
— Ты выслала во двор напитки? — спросил он грубо.
Она не разжала рта, так как в эту минуту появился слуга с полным подносом и направился к «пьяцце». Шомберг подошел к двери и раскланялся со своими посетителями, но не присоединился к ним. Он остался стоять спиною к зале, наполовину загораживая дверь. Он еще стоял так, когда Дэвидсон, посидев несколько минут неподвижно, поднялся, чтобы уйти. Услышав шум, Шомберг повернул голову и увидел, как Дэвидсон поклонился госпоже Шомберг и получил в ответ ледяной поклон, сопровождаемый глупой улыбкой, похожей на гримасу. Трактирщик отвел глаза. Он был полон высокомерного достоинства.
Хитрый, несмотря на свое простодушие, Дэвидсон остановился у двери.
— Очень жаль, что вы ничего не хотите мне сказать об исчезновении моего приятеля, — сказал он, — моего приятеля Гейста, вы знаете. Я думаю, единственное, что мне остается сделать, это пойти за справками в порт. Там я, наверное, что-нибудь узнаю…
— Подите за справками к черту, — ответил Шомберг хриплым, сдавленным голосом.
Дэвидсон заговорил с трактирщиком главным образом для того, чтобы отвлечь всякое подозрение от госпожи Шомберг; но он все же был бы рад узнать что-либо большее и увидеть поступок Гейста в новом освещении. Это был лишь пробный шар, но пущенный ловко. Он удался превыше самых смелых ожиданий, так как угол зрения трактирщика страшно искажал предметы. Он вдруг принялся тем же глухим и могильным голосом поносить Гейста наихудшими словами, из которых самыми нежными были «свинья» и «собака», он делал это с такой яростью, что буквально задыхался. Воспользовавшись паузой, Дэвидсон, темперамент которого мог устоять и перед более сильными испытаниями, возразил ему вполголоса:
— Неблагоразумно доводить себя до такой ярости. Если бы даже он сбежал с вашей кассой…
Рослый трактирщик наклонился и, приблизив свою разъяренную физиономию к лицу Дэвидсона, вскричал:
— С моей кассой!.. Я… он… Взгляните на меня, капитан Дэвидсон. Он сбежал с девкой. Какое мне дело до девки? Мне плевать на нее. Это…
Он выкрикнул мерзкое слово, от которого Дэвидсона передернуло. Вот чем была девушка, и Шомберг снова заявил, что плюет на нее. Его беспокоила лишь добрая слава его гостиницы. Всюду, где бы он ни держал гостиницу, он имел труппы артисток. Они рекомендовали его друг дружке; но что будет теперь, если распространится слух, что импресарио рискуют потерять под его кровлей — под его кровлей! — членов своей труппы? И как раз в то время, когда он только что истратил семьсот тридцать четыре гильдера на постройку на своем участке концертного зала! Разве можно было делать такие вещи в солидной гостинице? Это дерзость, неприличие, бесстыдство, это чудовищно! Бродяга, негодяй, мошенник, бандит, скотина!
Шомберг схватил Дэвидсона за пуговицу и держал его в дверях как раз против перепуганной госпожи Шомберг. Дэвидсон кинул тайком взгляд в ее сторону и хотел сделать ей какой-нибудь успокаивающий знак, но женщина казалась до такой степени лишенной чувства и даже жизни, что эта предосторожность представлялась совершенно излишней.
Он со спокойной решимостью освободил свою пуговицу. После этого, проглотив свое последнее ругательство, Шомберг скрылся неизвестно куда, внутрь дома, чтобы собраться с мыслями и успокоиться в одиночестве. Проходившие мимо посетители были свидетелями бурного разговора в дверях. Одного из них Дэвидсон знал и, проходя, сделал ему знак, но тот окликнул его:
— Он все еще во власти своего припадка? Он еще с тех пор не успокоился?
Говоривший громко расхохотался в то время, как все прочие улыбались. Дэвидсон остановился.
— Да, кажется.
Он рассказывал нам, что чувствовал себя в состоянии какого-то покорного оцепенения, но не показывал этого: с тем же успехом можно было бы разбираться в настроении спрятавшейся под своим щитом черепахи.
— Это представляется мне весьма странным, — задумчиво проговорил он.
| — Ну, да они ведь здорово подрались, — возразил тот.
— Что вы говорите, неужели у него была драка с Гейстом? — спросил Дэвидсон, сильно встревожившись, несмотря на свое недоверие.
— С Гейстом? Нет. Но с директором — этим типом, который возит за собой этих женщин. Утром синьор Цанджиакомо принялся, как безумный, бегать и разыскивать нашего достопочтенного друга Шомберга. Уверяю вас, они катались вдвоем по полу этой самой веранды после того, как набегались один за другим по всему дому. Двери хлопали, женщины визжали — все семнадцать женщин выскочили в столовую, все китайцы позалезали на деревья. Эй, Джон, ты лазил на дерево смотреть драку?
Бесстрастный парень с миндалевидными глазами издал презрительное мычание, кончил вытирать стол и удалился.
— Настоящая свалка дикарей. И начал Цанджиакомо. Ах, вот и Шомберг! Не правда ли, Шомберг, он накинулся на вас, лишь только исчезновение девушки было замечено? Ведь это вы настояли на том, чтобы музыкантши присоединялись к публике во время антракта.
Шомберг только что появился в дверях. Он приблизился. Его борода имела внушительный вид, но ноздри были страшно расширены; усилия, которые он делал, чтобы справиться со своим голосом, были очевидны.
— Разумеется. Это было чисто деловое столкновение. Я согласился на совершенно особые условия исключительно ради вас, господа. Я забочусь о своих клиентах: по вечерам в этом городишке решительно нечего делать. Я думаю, господа, все вы были рады послушать немного хорошей музыки; а что дурного в том, чтобы предложить артистке стаканчик гренадина или чего — нибудь другого? Но этот человек, этот швед, обманул девушку. Он тут всех провел. Я уже несколько лет приглядывался к нему. Вы помните, как он обошел Моррисона?
Он круто повернулся, словно на параде, и вышел. Клиенты за столом молча переглянулись. Дэвидсон имел вид спокойного зрителя. С веранды слышно было, как Шомберг злобно шагал по биллиардной.
