Владимир Набоков - Лаура и ее оригинал
[117]
[C]
время от времени передвигая его в поисках тени еще более густой, чем та, что осеняла ее мужа, как бы описывая круги около него и постепенно окаймляя его стул брошенными наземь журналами. Потребность выставлять напоказ как можно больше голого тела (в границах, дозволенных модой) сочеталась в ее на удивление малоумной голове с диким страхом осквернить матовую свою кожу малейшим прикосновением загара.
[118]
[Записки Эрика]
Всем противозачаточным предосторожностям, более того — самым безопасным и проникновенным любовным пароксизмам я весьма предпочитал — можно сказать, в высшей степени предпочитал — кончить дело по своему усмотрению об нежнейшую внутреннюю сторону ее стегна. Это пристрастие, быть может, было следствием незабываемых шалостей с однокашниками иных — хотя с эротической точки зрения тех же самых — полов.
[120]
[X]
После трехлетней разлуки (далекая война, частый обмен нежными письмами) мы снова свиделись. Хотя она была все еще замужем за своим боровом, она не жила с ним, и в описываемое время пребывала в эксцентрическом одиночестве на среднеевропейском курорте. Мы встретились в чудесном парке, который она расхваливала с преувеличенным жаром — живописные деревья, луга в цветах — а в глухом его уголке старинная «ротонда» с картинами и музыкой, куда просто нельзя было не зайти
[121]
[XX]
передохнуть и закусить, там монашки — т. е. она-то сказала, официантки — подают кофе-гляссе и совершенно особенные вишневые пирожные — и пока она говорила, до меня вдруг стало доходить — к крайнему моему прискорбию и смущенью — что «павильон» этот — знаменитая Зеленая Часовня св. Эсмеральды[57], и что ее переполняет религиозное волнение, и что тем не менее она ужасно, отчаянно боится, несмотря на радужные улыбки и un air enjoué[58], что я как-нибудь задену ее насмешливым замечанием.
[122]
[Д(невник?) 0]
Мне случайно открылось искусство усилием мысли избывать свое тело, свое бытие, самый свой разум. Мыслию отделаться от мысли — что за роскошное самоубийство, какая сладостная самоликвидация! Кстати сказать, слово «ликвидация» здесь на редкость удачно, потому что когда сидишь раcслабившись в покойном кресле (тут повествователь похлопывает по подлокотникам) и приступаешь к самоуничтожению, тогда первое, что испытываешь, это все усиливающееся чувство, что таешь, начиная от ног и далее вверх [][59]
[123]
[Д первая]
Ставя опыт на себе самом, с тем чтобы выбрать наиболее приятный способ умереть, нельзя, разумеется, пытаться поджечь часть своего тела, или выпустить из него всю кровь, или подвергнуть его другой какой-нибудь радикальной операции по той простой причине, что такие меры необратимы: уничтоженного органа уже не восстановишь. Все дело как раз в том, чтобы уметь прекратить эксперимент и возвратиться из опасного странствия целым и невредимым, как скоро обучающийся
[124]
[Д вторая]
само-истреблению овладеет этим таинственным искусством. Надеюсь, из предшествующих глав и примечаний к ним он научился переключать себя на нейтральную передачу, т. е. в состояние безвредного транса, и выводить себя из него решительным рывком неусыпной воли. Чему нельзя научить, так это конкретному способу в продолжение транса ликвидировать свое тело или хотя бы его часть. Проникновение в темнейшие глубины самости, распутывание субъективных ассоциаций может внезапно подвести к
[125]
[Д третья]
тени разгадки, а затем и к самой разгадке. Одно-единственное пособие, которое я мог бы предложить, не годится даже в образцы. Вполне возможно, что обнаруженный мною метод обхаживать смерть совершенно не типичен; и все же я должен поведать о нем в уважение к странной его логике.
В детстве мне часто снился один и тот же сон, в котором я видел как бы след от грязного пальца на обоях или на белой двери, и это омерзительное пятно оживало и превращалось в ракообразное
[126]
[Д четвертая]
страшилище. Когда его придатки начинали шевелиться, я содрогался от нелепого ужаса и просыпался; но в ту же ночь или в следующую предо мной снова невзначай оказывалась какая-то стена или ширма, где грязное пятнышко привлекало внимание неискушенного сновидца тем, что начинало расти и делать нащупывающие и хватательные движения, — и снова мне удавалось проснуться, прежде чем раздувшийся комок отлипал
[127]
[Д пятая]
от стены. Но вот однажды ночью то какая-то особенность положения моего тела, то ли вмятина в подушке или складка одеяла настроили меня бодрее и решительнее обыкновенного, но я позволил пятну начать свою эволюцию и, натянув воображаемую варежку, просто- напросто стер гадину прочь. Еще три или четыре раза объявлялась она в моих снах, но я уже отнюдь не отвращался от ее разбухающей тушки и не без удовольствия ее вымарывал. В конце концов она перестала мне досаждать — как когда-нибудь перестанет и сама жизнь.
[128]
[Ноги (1) 7]
Ноги мои никогда не доставляли мне ни малейшей радости. Вообще я категорически возражаю против двуногости. Чем я делался массивнее и мудрее, тем большую ненависть вызывала во мне необходимость преодолевать сопротивление кальсон, штанов, пижамных панталон. Когда б я мог сносить дурной запах и липкость немытого тела, я бы спал не раздеваясь, и чтобы лакеи — предпочтительно имеющие опыт облачения мертвецов — меняли бы на мне одежду допустим раз в неделю. С другой же стороны, не терплю я и присутствия
[129]
[Ноги (2) 8]
лакеев и отвратительные прикосновения их рук. Последний у меня был по крайней мере чистоплотен, но он полагал, что облачение барина есть некое состязание умов и что, в то время как он, мол, пытается выправить вывернутые наизнанку брюки, я свожу все его усилия на нет, просовывая правую ногу в левую штанину. Эти наши многосложные потуги одеться, которые
[130]
[Ноги (3) 9]
стороннему наблюдателю показались бы каким-то экзотическим видом борьбы, перемещали нас из одной комнаты в другую и кончались тем, что я оказывался в сидячем положении на полу, уставший и вспотевший, причем брюки были надеты задом наперед и едва прикрывали мое тяжко вздымавшееся брюхо.
На седьмом десятке я наконец нашел подходящего человека для одевания и раздевания: старого иллюзиониста, который может зайти за ширму ряженый казаком и тотчас выйти из-за нее в наряде
[131]
[Ноги (4) 10]
Дядюшки Сэма[60]. Он пошляк и грубиян и вообще довольно неприятный субъект, но он научил меня множеству хитрых трюков, например как правильно складывать брюки, и думаю, что я оставлю его при себе, несмотря на баснословное жалованье, которое этот прохвост выговорил себе.
[132]
[Вайльд вспоминает]
Время от времени она появлялась на несколько минут, от одного поезда, или аэроплана, или любовника, до другого. Утренний мой сон тогда прерывался щемящими звуками — отворяли окно, возились внизу, вносили вещи, выносили вещи, где-то в глубине дома говорили по телефону заговорщицким, как мне казалось, шепотом. Если я, дрожа от холода в ночной рубашке, осмеливался перехватить ее на бегу, она говорила только «тебе в самом деле нужно сбросить вес» или «надеюсь, ты перевел мне денег, как я тебя просила» — и потом все двери опять захлопывались.
[133]
[Заметки]
Искусство самоубоя
(Литературное приложение к «Тайме», 16.1.76)
«Ницше полагал, что человек чистой воли… должен признавать, что ему положено умирать в положенное время»[61].
Филипп Никитин[62]: Самоубийство как поступок может быть «преступлением» в том же самом смысле, что и убийство, но в моем случае оно очищено и освящено чувством немыслимой отрады, которую оно доставляет.
[134]
[Вайльд Д[невник?]. Внизу «Прибавление»]
За неполных три последних года я умирал от низу до пупа около пятидесяти раз, и то, что я пятьдесят раз оживал, доказывает, что если выйти из транса вовремя, то органы, на которых производится опыт, не терпят никакого вреда. Вчера я принялся за туловище, и процесс самоизъятия немедленно привел меня в состояние блаженства, равного которому я еще не испытывал; и со всем тем я заметил, что восхитительное это ощущение сопровождается новым для меня беспокойным, даже паническим чувством.
[135]
[0 — ]
Как забавно вспоминать, с каким трудом находил я подходящее место для проведения первых опытов. В углу сада на суку старого дуба висели старые качели. Веревки на вид были довольно крепки; сиденье было снабжено предохранительной перекладиной, в наши дни ее унаследовали лыжные подъемники. Давным-давно на них качалась моя сводная сестра: толстая, мечтательная, с косичками, она умерла еще в нежном возрасте. Мне пришлось приставлять лестницу, ибо сентиментальная сия реликвия
